Байрон (Джордж Гордон Ноэл)
Из 'Разрозненных мыслей'
Джордж Гордон Байрон
Из "Разрозненных мыслей"
Перевод 3. Александровой
15 октября 1821
Недавно я принялся размышлять над различными сравнениями, лестными и нелестными, которыми меня награждали в английских и иностранных журналах. Началось с того, что я случайно перелистал один иностранный журнал; я теперь взял себе за правило никогда не искать таких отзывов, но и не пропускать их, если они попадаются случайно.
Итак, за последние девять лет меня или мою поэзию сравнивали - на английском, французском, _немецком_ (тут мне требовался переводчик), итальянском и португальском языках - с Руссо - Гете - Юнгом - Аретино Тимоном Афинским - "алебастровым сосудом, светящимся изнутри" - Сатаной Шекспиром - Бонапартом - Тиберием - Эсхилом - Софоклом - Еврипидом Арлекином - Клоуном - Стернгольдом и Гопкинсом - "Комнатой Ужасов" Генрихом VIII - Шенье-Мирабо - Р. Далласом-младшим (школьником) Микеланджело - Рафаэлем - петиметром {Щеголем (франц.).} - Диогеном Чайльд-Гарольдом - Ларой - графом из "Беппо" - Мильтоном - Попом - Драйденом - Бернсом - Сэведжем - Чаттертоном - шекспировским Бироном ("Я много слышала о вас, Бирон") - поэтом Черчиллем - актером Кином-Альфьери и т. д., и т. д., и т. д. Сходство с Альфьери весьма серьезно утверждалось одним итальянцем, знавшим его в молодые годы; разумеется, речь шла только о некоторых чертах наших характеров. Это говорилось не _мне_ (мы тогда не были коротко знакомы), а в обществе.
Предмет стольких противоречивых сравнений должен, вероятно, быть не похож ни на одно из упомянутых лиц; но что же он, в таком случае, за человек - это я сказать не берусь, да и никто не возьмется.
Моя мать, когда мне не было еще двадцати лет, уверяла, что я похож на Руссо, то же говорила мадам де Сталь в 1813 году, и нечто подобное можно найти в "Эдинбургском обозрении" в рецензии на IV песнь "Чайльд-Гарольда". Я не вижу никакого сходства: он писал прозой, я - стихами; он был из народа, я - аристократ; он был философом, я - нет; он опубликовал свое первое произведение сорока лет от роду, а я - восемнадцати; его первое сочинение вызвало всеобщее одобрение, мое - наоборот; он женился на своей домоправительнице, а я не смог управиться с женой; он считал весь мир в заговоре против _него_, а мой маленький мир считает, судя по брани, какой меня осыпают в печати и в различных кружках, что я замыслил заговор против всех; он любил ботанику, а я люблю цветы, травы и деревья, но ничего не смыслю в их родословных; он сочинял музыку, а я знаю в ней лишь то, что улавливаю на слух, и ничего никогда не усваивал путем _изучения_, даже иностранный язык, а все только на слух, на память, наизусть; у него была плохая память, у меня - во всяком случае _была_ - отличная (спросите поэта Ходжсона, который сам обладает редкостной памятью и может судить); он писал медленно и тщательно, _я_ - быстро и почти без усилий; он не умел ни ездить верхом, ни плавать; не был он и "искусен в фехтовании"; _я_ - превосходный пловец и сносный, хотя и не лихой, наездник (после того как в восемнадцать лет сломал ребро во время галопа), и фехтовал я недурно, особенно шотландским палашом; неплохо также боксировал, если сохранял самообладание, что было для меня трудно, но что я всегда стараюсь делать с тех пор, как в 1806 году, в заведении Анджело и Джексона, работая в перчатках, сбил с ног мистера Пэрлинга и повредил ему коленную чашечку; был я также довольно силен в крикете: играл в команде Харроу против Итона в 1805 г. К тому же весь образ жизни Руссо, его национальность, манеры и весь характер настолько отличны от моих, что я не могу понять, что подало повод к сравнению, которое делалось трижды при довольно примечательных обстоятельствах. Я забыл добавить, что он был близорук, а я, наоборот, настолько дальнозорок, что в самом большом театре Болоньи мог разглядеть бюсты и прочесть надписи около сцены из такой дальней и _плохо освещенной ложи_, что никто из моей компании (а это были все люди молодые и зоркие, и некоторые сидели в той же ложе) не мог разобрать ни одной буквы и все решили, что я их дурачу, хотя я был в этом театре впервые.
В общем я считаю, что сравнение ни на чем не основано. Я говорю это без всякой досады, ибо Руссо был великий человек, и сравнение было бы достаточно лестным; но мне не хочется льстить себе пустыми химерами.
1
Когда я встретил старого оратора Куртнэ у поэта Роджерса в 1811-1812 гг., мне очень понравились величавые руины некогда статной фигуры и беседа, еще полная остроты. Это _он_ в английском парламенте заставил умолкнуть Флода, уничтожающим замечанием оборвав этого ирландского соперника Граттана. Я спросил Куртнэ (ибо люблю выяснять мотивы человеческих поступков), не было ли у _него_ личных счетов с Флодом; желчность его ответа заставила меня это предположить. Куртнэ ответил: "да, были; однажды в Ирландии (он сам ирландец), в ирландской Палате Общин Флод позволил себе несправедливый личный выпад против него, а он, не будучи членом палаты, не мог защищаться, и когда, несколько лет спустя, в английском парламенте ему представилась возможность отплатить обидчику, он не мог удержаться". И он отплатил Флоду с лихвою; после этого Флод всего раз или два выступил с речью в английской Палате Общин и не занял там сколько-нибудь заметного места. Должен, впрочем, сделать исключение для его речи о Реформе в 1790 г., которую Фоке назвал лучшей из всего "слышанного им по этому вопросу".
2
Когда Фокса спросили, какую из слышанных им речей он считает лучшей, он ответил: "Речь Шеридана о Хастингсе в Палате Общин" (а не в Вестминстер-Холле). На вопрос: что он думает о собственной своей речи по поводу объявления войны, он ответил: "и это тоже чертовски хорошая речь". Слышал от лорда Холланда.
10
Расположение Шеридана ко мне (если только он не дурачил меня; но леди К[аролина] Л[эм] и другие говорили мне, что он высказывал его и до, и после нашего знакомства) основывалось на "Английских бардах и шотландских обозревателях". Он сказал мне, что равнодушен к поэзии (в частности, к моей, не считая этой поэмы), но заключает - из нее и по другим признакам, - что из меня может выйти оратор, если я стану упражняться и посвящу себя парламентской деятельности. Он непрестанно твердил об этом; помню, что мой старый наставник доктор Дрюри думал то же самое, когда я был _мальчиком_, но у меня никогда не было охоты попробовать. Я выступил раз или два, как делают все молодые пэры, в качестве дебюта; но рассеянный образ жизни, застенчивость, высокомерие и необщительность, а, кроме того, краткость пребывания в Англии после совершеннолетия (всего около пяти лет) не позволили мне возобновить эти попытки. В общем дебют мой был таков, что мог бы воодушевить меня, особенно _первая_ речь (всего я выступал три-четыре раза), но сразу же вслед за тем вышла моя поэма "Чайльд-Гарольд", и после этого никто уже не вспоминал о моей _прозе_, в том числе и я сам; она отошла на задний план, хотя мне иногда кажется, что я _сумел бы_ чего-нибудь в ней достичь.
11
О парламенте я вынес впечатление, что члены его не так сильны в ораторском искусстве, как в качестве _слушателей_; в столь многочисленном собрании может быть мало Красноречия (в конце концов, в древности насчитывалось лишь _два_ великих оратора, а в наше время, мне думается, их _еще меньше_); но должна быть закваска разума и здравого смысла, позволяющая _знать_, что правильно, хотя бы они и не умели хорошо выразить это.
14
Однажды М. Г. Льюис предложил Шеридану пари. "Я ставлю крупную сумму, мистер Шеридан, ровно столько, сколько вы _мне_ задолжали как антрепренер за постановку моего "Призрака в замке". "Никогда не держу пари на большие суммы, - сказал Шеридан. - Я лучше поставлю _очень маленькую_: ровно столько, сколько пьеса стоит!"
18
Как-то Льюис сказал мне: "Почему вы говорите с венецианцами на венецианском диалекте (я говорил как умел и, вероятно, не очень блестяще), а не на обычном итальянском?" Я ответил, что это отчасти привычка, отчасти желание быть лучше понятым. "Может быть оно и так, - сказал Льюис, - но по мне это все равно, что обращаться к ирландцам с _ирландским акцентом_".
24
Кэррен! Вот человек, который более всего поразил меня. Что за воображение! Я никогда не встречал ничего подобного.
Его _опубликованная_ биография и напечатанные речи не дают _никакого_ представления об этой личности - ни малейшего. Это настоящая машина Воображения, подобно тому как Пирона кто-то назвал "машиной для эпиграмм".
Я недолго встречался с Кэрреном - только в 1813 г., но встречал его и дома (он приходил ко мне), и в обществе - у Макинтоша, в Холланд-Хаузе и пр., и пр., и он поражал даже меня, видевшего в свое время множество замечательных людей.
25
Несколько месяцев назад ко мне приходил молодой американец по фамилии Кулидж - он умен, очень красив и на вид не старше двадцати лет. Несколько романтичен, но к юности это идет, и большой любитель поэзии, как можно заключить из того, что он пробрался в мою берлогу. Он привез мне привет от старого слуги нашей семьи (Джо Меррея) и сообщил, что _он_, Кулидж, купил в Риме у Торвальдсена копию моего бюста, которую хочет отправить в Америку. Признаюсь, что я был больше польщен юношеской восторженностью заокеанского посетителя, чем если бы мне решили воздвигнуть статую в парижском Пантеоне (еще на моей памяти императоров и демагогов сбрасывали с пьедесталов, а имя Граттана стерли с таблички на дублинской улице, названной в его честь); так вот, я был больше польщен этим потому, что это было выражением _личного_, а не _политического_ интереса - просто чистым и теплым чувством юноши к полюбившемуся поэту, без чего-либо корыстного или показного. Вероятно, это стоило дорого. Я не заказал бы Торвальдсену ничьего бюста - кроме Наполеона, или моих детей, или какого-нибудь "нелепого женского пола", по выражению Монкбарнса, или моей сестры. Могут спросить, почему я в таком случае позировал для своего собственного бюста. Отвечу, что сделал это по усиленным просьбам Дж. К. Хобхауза, есквайра, и ни для кого другого. _Портрет_ - иное дело, портреты пишут со всех; тогда как бюст кажется претензией на _бессмертную_ славу, а не просто чем-то, что мы оставляем на память близким.