Солнце поднялось над лесом, и нити паутины засверкали в утренней дымке. Задрожали в воздухе. Невесомые, словно детские волоски. Различимые только пристальным взглядом... Непростая паутина. Не мух ловит засевший в перекрестье сплетенных нитей паучок. На кончике каждой нити – человек. Со своей судьбой, своими радостями и горестями. С тем, что никому порой не открыто и неведомо. Никому, кроме затаившегося паучка... А паучком в паутинке – я.

Просыпается вслед за солнцем моя добыча. Моя жизнь. Потому что нет для меня другой возможности слышать, видеть, ощущать движение. Только оказаться там, на кончиках паутинок. Только питаться чьими-то жизнями. Укорачивать срок этих жизней. Отбирать то время, которые люди бессмысленно транжирят, тратят на изнуряющую работу или никчемную суету. Смотреть на мир человеческими глазами, наслаждаться звуками, дышать полной грудью – в те моменты, когда сами люди не видят и не слышат. Старить людей раньше времени. Впрочем, зная: никто из них не заметит потери. Их удел – не чувствовать, как утекает отпущенный им срок жизни. А мое дело – приглядывать за своим аппетитом. Не жадничать. И никогда не ловить своими паутинками детей: они еще не научены «проживать» свои жизни, и отбирать у них время – это забирать все.

* * *

Он появился после полудня. Мальчишка лет тринадцати. В опрятной, чересчур нарядной одежде. Будто только что вышел из дома в праздник, а не пробирался несколько дней по лесу. Серьезный и даже мрачноватый на вид.

Это было по меньшей мере странно. Никто в лесу не мог приблизиться к моему убежищу незамеченным. До сих пор моего умения хватало на то, чтобы не подпускать к себе непрошенных гостей. Но когда он ступил под своды сухой известковой пещеры, я поняла, что он не заблудился и не потерялся. Он пришел ко мне.

Мы разглядывали друг друга с интересом, хотя и настороженно. Потом мальчик произнес:

–Так вот ты какой!

Я представила, что он видит: белый, словно бы перевитый нитями кокон выше себя ростом. С плотной, чуть ребристой поверхностью. Кроме расходящихся в разные стороны паутинок (которых мальчишка все равно не мог углядеть), я ничем не напоминала обыкновенного паука. А ведь это люди именуют нас пауками (те немногие, которым хоть что-то о нас известно). Впрочем, какое мне дело до людей?

–Вообще-то, тебя здесь никто не ждал, –спохватившись, ответила я (конечно, мои слова не были «настоящими» словами –пауки не умеют разговаривать, но я могла не сомневаться в том, что мальчишка их услышит). –Но раз уж ты явился сюда, может быть, скажешь: для чего ты пришел?

–Я пришел убить паука.

Если бы (как в прежние времена) я умела смеяться, я бы рассмеялась в голос. Он пришел убить паука. Да что он знает обо мне? Знает ли он, что я ничего и никого не боюсь в этих дебрях, даже самых опасных хищников. А уж тем более –слабого ребенка.

Но я давно забыла, что такое –человеческий смех. Поэтому я спокойно возразила:

–Сожалею, но этот подвиг тебе не по плечу.

–Посмотрим.

Он совершенно не боялся меня. И это поневоле зарождало сомнения. Заставляло присмотреться к противнику повнимательнее. Собираясь «убить паука», нужно иметь при себе хоть какое-нибудь оружие... Что он задумал? Попробует пропороть мой кокон ножом? Разожжет огонь? Я решила, что вернее всего будет накинуть на нежданного гостя паутинку. И заставить уйти. Забыть о том, что он вообще сюда приходил. Я была так довольна простотой принятого решения, что не сразу поняла –мальчишка не ловится в сеть. Наброшенная нить легко опутывала его и тотчас же легко соскальзывала. Я ощутила досаду, но не удивилась: порой встречались люди, которых нельзя было поймать в мою паутину. Хотя мне так и не удалось выяснить, от чего это зависит.

Словно смеясь над моими усилиями, мальчишка шагнул вперед. И я поняла, что он что-то прячет от меня в ладонях.

–Что ты там держишь?

Он просиял, словно ждал моего вопроса. Потом протянул вперед руку. Сначала мне показалось, что он сжимает птичье яйцо. А потом я испугалась. Потому что этот ребенок, и правда, принес сюда мою смерть. На его ладони лежала еще не вылупившаяся личинка осы-наездницы (впрочем, считать этих тварей обыкновенными осами так же глупо, как считать меня обыкновенным пауком). Эти создания откладывают свои яйца в тела других насекомых. Хотя личинки способны передвигаться самостоятельно. Достаточно оставить яйцо в моей пещере, и вылупившаяся личинка проникнет сквозь мой непроницаемый для любого другого воздействия кокон. И начнет поедать меня изнутри. Пока из опустевшей оболочки не появится на свет новорожденная оса. Этот проклятый мальчишка принес единственное, что способно было меня прикончить. И как он только узнал?

Впрочем, я не собиралась признаваться в том, что напугана.

– Ты хочешь сказать, что меня может убить какая-то личинка? – нахально спросила я. – Возможно, для обычного паука это представляет опасность. Но я – не обычный паук.

– Тогда я положу яйцо рядом с тобой. И подожду. Личинка, похоже, вылупится до захода солнца.

Я замерла. И отпустила нити трех мужчин, которые уже спешили к моему убежищу (как только я узнала личинку, я потянула их к себе со всей силой принуждения, на которую была способна). Люди, в отличие от меня, с легкостью бы справились и с настырным ребенком, и с угрожающей мне опасностью. Но теперь стало ясно, что я опоздала. Два дня пути. А моя судьба должна была решиться до захода солнца.

– Прошу тебя, не надо, – сдаваясь, попросила я. – Может быть, прежде чем убивать, ты поговоришь со мной?

– Давай поговорим, – самоуверенность мальчишки выводила меня из равновесия. – Но тебе все равно не убежать от этой личинки.

– Тебе тоже, – еле слышно пробормотала я, вспоминая.

* * *

Когда-то мне тоже было тринадцать.

Во мне почти не осталось человеческих воспоминаний. Например, я помнила лица своих родных, но не могла вспомнить имен. Мама, отец, сестры, братья – эти слова давно стали для меня пустым звуком. Я помнила, что они означают, но не могла почувствовать. У меня сегодняшней не было родственников. Я была здесь, а люди – там, на концах паутинок.

Впрочем, некоторые воспоминания по-прежнему оставались со мной. И одно из них – всеобщая нелюбовь. Меня НЕ ЛЮБИЛИ. Что-то было во мне такое, что заставляло даже родных отворачиваться от меня. «Убогая, калечная», – эти слова, произносимые ими почти ежедневно, до сих пор болью отдавались внутри. Хотя смысл самих слов ускользал от меня.

Последнее яркое воспоминание – утро, крупные капли росы, от которых мгновенно намокает одежда. Я медленно бреду прочь от деревни. Мне страшно. Но я не могу повернуть обратно. Меня словно утягивает потоком. Если я помедлю, то захлебнусь. Я с трудом передвигаю ноги, но упрямо плетусь вперед... Если бы я осталась человеком, я бы, наверное, до сих пор удивлялась тому, как прошла этот путь. Дорогу до своего нынешнего жилища.

Он возник передо мной в полдень – белый вытянутый в высоту кокон. И в отличие от моего гостя я не знала, что это такое. Потом та сила, которая всю дорогу подгоняла меня, перестала действовать. И я рухнула на землю.

Тихий голос произнес:

– Я боялся, что ты опоздаешь. Поэтому так торопил тебя. Сделай еще несколько шагов.

– Зачем? – все еще задыхаясь, спросила я.

– Мне нужно дотронуться до тебя. Подойди. А потом у нас будет время поговорить.

Я с опаской приблизилась.

– Прикоснись ко мне ладонью.

Не понимая, ни куда я попала, ни что происходит, я выполнила приказ. В ладонь как будто вонзили жало. И меня окатила волна паники, когда я поняла, что руку не отдернуть. Но очень скоро принуждение исчезло. Я шарахнулась в сторону, чувствуя, как по лицу катятся слезы.

– Не надо плакать. Ты скоро забудешь, что такое боль. А вот во мне сидит жадная личинка, которая ест меня изнутри, – казалось, он вздохнул, и мне стало жаль его. – Поэтому я решил позаботиться о потомстве. И выбрал тебя. Там, откуда ты пришла, тебе ведь ничто не держит?

– Да, – чуть слышно согласилась я. Этот голос уже был роднее всех, кого я оставила. Он был другом. Отцом, которого мне предстояло потерять. Он беспокоился обо мне.

– Не бойся, та тварь, которая ест меня и которая скоро выберется наружу, не тронет тебя. Она ведь тоже только родится. А потом ты спрячешься. Я был неосторожен, когда выбрал домом эту поляну. Ты найдешь подходящее убежище. А потом тебе станет ясно, кто ты теперь и какая жизнь тебя ожидает. Длинная и интересная.

Я почти не понимала, о чем он говорит. Но его голос обволакивал теплыми волнами, лишая воли. Впрочем, он не так долго говорил. Через несколько часов он умер. Широко раскрытыми глазами я наблюдала за рождением существа, которое теперь было моим врагом. Но новорожденная оса улетела. А я отыскала известковую пещерку. И вскоре почувствовала, как с моим телом твориться что-то непонятное. Сначала оно как будто затвердело, лишив меня возможности двигаться, а потом его опутали плотные нити, превратившиеся в непроницаемый кокон. Я стала паучком.

* * *

Воспоминания отступили, и с раздражением я посмотрела на стоящего у входа мальчишку. Моя жизнь, которая казалась такой устоявшейся и безопасной, теперь зависела от него. Неужели я не смогу перехитрить обыкновенного ребенка? До сих пор я была убеждена в своем могуществе. Но сейчас чуть слышный голос внутри нашептывал: «Ты ничего не можешь. Слишком много он о тебе знает, этот мальчик». Я поинтересовалась:

– Почему ты хочешь убить меня?

– Ты питаешься людьми.

– Я не питаюсь людьми. Не передергивай, – наконец, позволила себе рассердиться я. – Не знаю, кто рассказал тебе эту глупость, но он соврал. Или сам не знал, о чем рассказывает.

– Нет, знал! Ты укорачиваешь человеческие жизни, не отпирайся.