Алексеев Николай

Испытание

Николай Иванович Алексеев

Испытание

Роман

Автор - участник Великой Отечественной войны, генерал-майор инженерных войск в отставке.

В романе "Испытание" изображены события первых месяцев войны, запечатлен боевой путь командира дивизии и его соратников - офицеров и солдат.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Тяжело вздыхая, паровоз тянул в гору.

Нина Николаевна проснулась и взглянула на сына. Сквозь полумрак предрассветных сумерек разглядела голые Юркины ноги, торчавшие из-под сбившегося одеяла. Она протянула руку и поправила одеяло.

Раннее утро медленно проникало в самые сонные уголки купе. На голубом линолеуме стен появились очертания лилий. В дверном зеркале поплыли позолоченные солнцем облака. На карнизах ярко заблестела полировка.

Нина Николаевна встала, причесалась и вышла в коридор. Остановилась у окна, прикоснулась лбом к приятно холодному стеклу.

Поезд пошел под уклон. За окном пробегали поля и рощи. А деревья, стоявшие близко к железнодорожному полотну, зачастили так, что стало больно глазам. Нина Николаевна невольно опустила веки и задумалась. Беспокойные мысли унесли ее в Москву, к дочери Верушке. Ей вспомнилась их последняя встреча на Москве-реке. Вера была тогда веселая, загорелая, в синем купальном костюме. Вот она хлопнула подругу по плечу, и девочки наперегонки помчались к вышке.

Верушка взбежала по лестнице на самую верхнюю площадку, встала на конец доски, присела, мягко распрямилась и, широко раскинув руки, на мгновение словно повисла в небе...

Нина Николаевна вздрогнула и открыла глаза.

За окном промелькнул семафорный столб, зашипели тормоза, колеса вагона звучно загрохотали на стрелках. По коридору пробежал сухопарый проводник, постучал в крайнее купе.

- Толочин! - выкрикнул он.

Из купе выскочил заспанный толстяк и спросонья натолкнулся на Нину Николаевну.

- Разрешите, гражданочка, - приподнял он шляпу, - мы с вами, наверное, не разойдемся.

Нина Николаевна не ответила - ей было неприятно, когда намекали на ее полноту - и вернулась в купе.

С верхней полки свесилась седая голова Якова Ивановича.

- Какая станция? - охрипшим со сна голосом спросил он.

- Толочин.

Яков Иванович прокашлялся, натянул на плечи одеяло и повернулся к стенке.

Юрка что-то промычал во сне и зачмокал губами. Нина Николаевна поцеловала смешно завихряющиеся на его затылке белесые волосы, шепнула: "Разноглазенький ты мой..." - и, прижавшись к его теплой щеке, уютно устроилась рядом.

В купе снова стало тихо. Лишь равномерно постукивали колеса, на окне жужжала муха, да стакан тонко позванивал о стеклянную пепельницу. Нина Николаевна протянула руку, отодвинула надоедливый стакан. Вдруг в дверь постучали.

На пороге появился рослый полковник-кавалерист. Он поздоровался и поставил на свободное верхнее место небольшой чемодан.

- Далеко ли? - спросил он у Нины Николаевны, поглаживая сложенными в щепотку пальцами темно-русые буденновские усы.

- До Белостока, а там машиной до Бельска.

- А мне недалеко, всего часа два до Минска. Извините, что ворвался в ваше сонное царство...

Новый пассажир достал из кармана портсигар и вышел в коридор. Нина Николаевна перед зеркалом стала торопливо приводить в порядок свою прическу.

- Кто сел? - спросил Яков Иванович, и в зеркале отразился его профиль; короткие, зачесанные назад волосы, большой лоб, прямой нос с чуть припухлыми очертаниями ноздрей, подстриженные усы.

- Ваш брат военный.

- Какую мы станцию проехали?

- Через два часа Минск.

- Пожалуй, можно еще часик поваляться!

Из коридора донесся чей-то басовитый голос. Он показался Якову Ивановичу знакомым: "Добров?" Яков Иванович вспомнил, что Добров действительно служил где-то в этих краях. За дверью снова зазвучал тот же властный бас: "Такой народ нынче растет: не ценят свою профессию. Легко, без жалости с ней расстаются..."

"Ну, конечно, Добров!" - подумал Яков Иванович. Эту фразу он уже не раз слышал от него.

Весной они встретились на полпути от Слуцка до Минска. Добров и ехавшие с ним всадники были запорошены мартовским липучим снегом, и Яков Иванович не сразу узнал его, но, приглядевшись, остановил "газик" и окликнул конного:

- Иван Кузьмич?

Всадник поднял руку, приказывая следовавшим за ним остановиться, и резко повернулся к Железнову. С бурки большими хлопьями посыпался на землю снег.

- Здорово! Куда путь держишь? - приветствовал его Яков Иванович.

Лицо Доброва было мрачнее тучи.

- Куда? Да в штаб округа!.. - И Добров длинно, с кавалерийским вывертом выругался.

- Чего ради?

- Да вот кавалерийскую дивизию в мотострелковую превращают. Конника в "пяхоту" переделывают. - Он презрительно усмехнулся, выговаривая "в пяхоту", сдернул с головы папаху и шлепнул ею по голенищу, обдав Железнова мокрым снегом.

Конь вздрогнул и подался вперед, но Добров сдержал его и, хлопая по мокрой, дымящейся паром шее коня, ласково приговаривал:

- Ну, ну! Что ты, дурак, шарахаешься? Никому тебя не отдам!..

- И зачем же в такую даль на коне?

- Затем, что коня ни на что не променяю!

Яков Иванович начал было развивать перед этим заядлым кавалеристом мысль о том, что теперь век моторов и рано или поздно слезать с коня придется, но Добров сокрушенно покачал головой:

- Хороший ты был, Железнов, до академии командир, а теперь - никуда!.. Набекрень она тебе мозги поставила. Не от души, а от учености говоришь. Душу конника тебе не понять! - И, выругавшись по своему обыкновению, добавил: Это ты мог легко расстаться со своей специальностью сапера... А конник коня и клинок не променяет на паршивый гудок. - Он ткнул пальцем в сторону машины, шевельнул поводом, качнулся в седле, и конь послушно пошел рысцой...

Вспомнив об этой встрече, Яков Иванович невольно про себя назвал Доброва чудаком.

Из коридора снова загрохотал его голос: "Замундштучить - и пойдет. Да не только пойдет, а и запляшет!"

Зеркальная дверь отползла в сторону, и в проеме появился ослепленный лучами солнца широкоплечий, стройный Добров.

- Иван Кузьмич, здравствуй! - приветствовал его Яков Иванович.

Добров вначале смутился, не разглядев, кто его окликает, и, прикрываясь от яркого солнца ладонью, подошел почти вплотную.

- Железнов? Здорово! Ты откуда? - И, зажав в своих здоровенных лапах протянутую Железновым руку, не дожидаясь ответа, забасил: - Знаешь, Железнов, после нашей последней встречи чувствую себя перед тобой виноватым... Характер у меня проклятый. Из-за него когда-нибудь сломаю себе голову...

- Ну, чего вспоминать!.. - попытался прервать неприятный разговор Яков Иванович, но Добров продолжал:

- А я не забывал. Сразу же, как ты тогда отъехал, я хотел было, понимаешь, тебя догнать...

Железнов досадливо поморщился:

- Ради встречи давай не будем вспоминать!

- Давай не будем! - Добров хлопнул его по плечу и, кивнув головой в сторону вышедших в коридор Нины Николаевны и Юры, спросил шепотом: - Твои?

- Мои. Жена и сын, - слезая с полки, ответил Яков Иванович. Доставая сапоги, он наклонился, поседевшие волосы упали на лоб, обнажив рубец немного выше правого уха. Добров это заметил. "Боевой товарищ", - подумал он.

- Ты все там, в Бресте, по демаркации границы?

- И да и нет. А вернее сказать - пока не знаю. Собираются назначить меня в штаб округа, в оперативный отдел, а я хочу в строй, - признался Железнов.

- Ага!.. - хлопнув себя по коленям, Добров неожиданно загоготал. - В строй, говоришь!.. А в эту контору не хочешь?.. Правильно делаешь!

Яков Иванович помолчал немного. Его покоробило неуместное сравнение штаба с конторой.

- Если здраво рассудить, то меня и это устраивает. Конечно, больше тянет работать с людьми...

- А здесь, с бумагами, тихо... Скомандуешь им: "В сейф - арш!" - и они моментально там. И спокойно. Чепе не сделают... А люди, они ведь беспокойные, на замок их не закроешь!.. - Добров усмехнулся. - Хотя в большой конторе и спокойно, но я туда ни за какие коврижки не пойду! То ли дело в войсках: на твоих глазах люди растут, мужают, овладевают кавалерийской ездой, ловкостью обращения с клинком. Повел людей в атаку, Добров покрутил над головой кистью руки, словно держал в ней клинок, - и понеслась за тобой лава. В этом лихом порыве чувствуешь силу... Как бы это сказать?.. силу своего влияния... свою волю, чувствуешь молодость людей, их удалую лихость и сам становишься таким же молодым, лихим и сильным. Кра-со-та!

- Красота-то красота... - Железнов помялся. - Но ты, Иван Кузьмич, зря так обидно говоришь о штабе. Это у тебя, дружище... Только ты уж не сердись на меня, я говорю по-товарищески, от души...

- А ты без реверансов, я не барышня, - перебил Добров, - рубай прямо с плеча!..

- Это у тебя, - Железнов чуть было не сказал "от некультурности", но удержался, - от незнания штабной работы...

- Ее работы, а службы, - поправил Добров.

- Я тоже хочу в строй. И даже очень хочу... А вот Алексашин мне определил другую судьбу: "Вас, товарищ Железнов, - говорит он, - обучили для того, чтобы вы работали над большими оперативными вопросами..."

- Ах, этот Алексашин! - Добров покрутил пальцами свой ус. - Многим он линию испортил!.. Вот вчера получил приказ сдать коней, моего Коршуна!.. Да скорее я помру, чем его отдам!..

Оба закурили и вышли из купе. Железнов остановился у открытого окна. Добров выпустил в окно густую струю папиросного дыма.

- Ну, хорошо, - продолжал он, - я сам знаю, что сейчас век моторов и тому подобное... Ну и формируй, пожалуйста, новые мотодивизии, назначай туда молодежь... - словом, тех, кто на коня сесть боится. Но не трогай нас, конармейцев, не лишай нас любимого дела! - Он круто повернулся к Железнову: - Так нет, сунули в эту мехпехоту да еще говорят: "Радуйся, это тебе честь оказана!.."