Амфитеатров Александр
Мечта
АЛЕКСАНДР АМФИТЕАТРОВ
"Мечта"
Житейская сказка
Посвящ. графу Льву Николаевичу Толстому
Конка медленно двигалась в гору по захолустной окраинной улице. Мы с приятелем, худож-ником Краснецовым, ехали в Богородское убивать наступающий летний вечер. Вдруг Краснецов воззрился и поспешно снял цилиндр.
- Смотри-ка, смотри! - сказал он, показывая глазами на бедно одетую, простую женщину, которую обгонял вагон.
Двое малюток, мальчик и девочка, лет четырех-пяти, держались за ее платье; на левой руке она несла грудного ребенка, а правою придерживала переброшенный за спину узел. Заметно было, что она опять на сносях.
- Кто это? - спросил я несколько изумленный знакомством Краснецова.
Краснецов отвечал мне слегка взволнованным голосом:
- Это - "Мечта".
- Мечта?.. какая мечта?
- Моя "Мечта"... за которую я получил в Мюнхене премию... Я ее лепил с этой женщины...
Я обернулся, чтобы разглядеть "Мечту". Этим барельефом Краснецов лет двадцать тому назад положил начало своей славе. Я хорошо знал и любил прелестную головку "Мечты". Решительно ничто не напомнило мне ее черт в желтолицей, худощавой бабе, которая понуро плелась позади нас со своею детворой, согбенная под узлом, тяжело раскачивая животом. На мой недоумелый взгляд Краснецов ответил горькою улыбкой:
- Что, брат, непохожа?
- Да уж так-то непохожа... И потом: значит, легенда о твоей "Мечте" действительно только легенда?
- А что она гласит?
- Будто ты вылепил "Мечту" с какой-то московской красавицы, умницы и богачки басно-словной...
- Ну да: с Софии Артамоновны Следловской. Это она и есть.
- Эта?!
Я опять обернулся, но конка, взяв подъемом, пошла быстрее, и баба с узлом осталась далеко назади... Краснецов задумчиво говорил:
- Помню зал дворянского собрания, мраморный, белый, блестящий... люстры огромные и отражаются в колоннах... бездна света... толпа... Рябов с оркестром на красной эстраде... Целый вихрь звуков и красок: это - вальс... И она промчалась мимо меня; ее головка почти лежала на плече какого-то офицера, и я - помню - благодарил его мысленно за то, что его темный мундир дал такой хороший фон ее профилю... На ней было платье цвета чайной розы, брильянты... Ожив-ленная такая, глаза - как искорки, румянец... А в ту пору Тургенев только что выпустил "Стихо-творения в прозе". Помнишь: "Стой! Какою я теперь тебя вижу - останься навсегда в моей памяти!.. Стой! И дай мне быть участником твоего бессмертия, урони в душу мою отблеск твоей вечности"! Тут, брат, я и задумал мою "Мечту"... а потом и сделал... Да: "Стой!.. останься навсегда"! А она, вместо того, вон как... Ах-ах-ах!..
В 1880 году Софье Артамоновне Следловской минуло восемнадцать лет. Ее только что выве-зли в свет, и она заблестела в нем яркою звездочкой. Красавица собой, умненькая, образованная, веселая, как птичка, она обратила на себя внимание "всей Москвы".
Тут Краснецов слепил с Сони свою "Мечту" - сам прославился Сонею, и Соню прославил: за нею так и осталась в обществе кличка Мечта.
Потом Мечта исчезла с столичного горизонта: в глухой самарской или тамбовской деревушке у нее была бабушка, эта бабушка смертельно заболела. Следловские ждали от нее наследства, а ба-бушка терпеть не могла всех Следловских, кроме внучки Сони. Следловскив и отправили внучку Соню ухаживать за больною старухой и ее завещанием.
Бабушка умерла, и Соня возвратилась в Москву. Денег Следловские никаких не получили, потому что старуха завещала все свое состояние на благотворительные дела. Между прочим, получили крупные пожертвования один столичный и два провинциальных университета.
Ходил слух, будто Соня Следловская сама уговорила бабушку разорвать первое завещание, составленное в ее пользу, и заменить его тем, которое теперь осуществилось. Следловские были этим значительно обездолены, а на Соню в обществе стали смотреть как на юродивую.
Она действительно вернулась из деревни, сильно изменившись. Хороша она была по-прежне-му, но былое оживление с нее сошло; она стала серьезна и задумчива; улыбалась не часто, смея-ться же не смеялась никогда; ласковые синие глаза приобрели особый взгляд - важный и прони-цательный взгляд внутрь себя.
- Два года тому назад, - сказал ей Краснецов, - я хотел лепить с вас "Птичку Божию"; как она "гласу Бога внемлет и поет себе, пост"... Вы украли у меня модель!.. Но я вам отомщу тем, что слеплю с вас "Святую Екатерину, встречающую небесного Жениха..."
- Разве что небесного... - возразила Софья Артамоновна, - земного у меня не будет.
К весне старик Следловский расхворался, в два, три дня его свернуло: умер. Привели в поря-док дела: актив оказался мизерный, а пассив внушительный. К счастью, покойник выбрал душеприказчиком человека ловкого и преданного: он разобрался в наследстве, - по крайней мере, банкротство вышло хотя полное, но глухое, без скандала, и Соне остался небольшой капитал, тысяч в двадцать пять.
Но месяц-другой спустя после того, как все это устроилось, - пришли слухи о новых чудаче-ствах Софьи Артамоновны: она обратила в деньги все свои вещи, даже платья и книги, и платила мелкие долги покойного отца... Из капитала уцелела едва пятая часть. Душеприказчик пришел в ужас и отнял у Сони оставшиеся пять тысяч, кроме расходных. Затем Соня очутилась в глухой провинции, на хуторе у своей дальней родственницы, - небогатой старушки, весьма кроткой сердцем и весьма недалекой умом, из которого она, как сама рекомендовалась, уже выживала "по вдовьему своему положению". Душеприказчик Следловского поместил Сонины деньги в какое-то дело и выплачивал ей каждый месяц сорок рублей. Жить бы можно, но Соня навязала себе на шею нужды и болезни всей деревенской округи. Здесь учила, там лечила, утешала; обучилась хозяйни-чать - править всякую черную работу...
- При такой любви к бедным людям, - сказал ей местный священник, - вам бы следовало пойти в учительницы или фельдшерицы.
- К сожалению, батюшка, эти места все наперечет.
- Вы можете иметь протекцию: вам не откажут.
- Вы меня не поняли, я не в том смысле... Я хотела сказать, что мне пришлось бы заслонить такое место от кого-нибудь из нуждающихся более меня. У меня есть сытный кусок хлеба, а обыкновенно таких мест ищут люди, только что не умирающие от голода...
В околотке о Соне заговорили. Крестьянство видело в ней чуть не подвижницу. Становой сперва недоумевал было. Но годом позже, когда кто-то из местных охранителей намекнул, что поступки г-жи Следловской неспроста и не мешало бы полицейской власти иметь за нею глазок-смотрок, становой даже окрысился:
- А вот у нас неподалеку Пафнутий Боровский покоится. Вы бы уж заодно и к нему в раку слазили с обыском...
И лишь Соня - одна - была собою недовольна. Краснецов встретил ее на тульском вокзале: она ехала в Москву за покупками.
- Меня поразило грустное выражение ее глаз, недоумевающих, точно ждущих. Я высказал ей удивление к ее подвигу, о котором уже слышал раньше. Она покачала головою: "Не то, все не то... разве это подвиг! - "Kак же иначе-то?" Она задумалась. "Подвиг - это если кто возьмет на себя ради других великое страдание. А мне легко. Я наслаждаюсь". - "Ну, Софья Артамоновна, это уж аскетизм..." - "Я не об аскетических подвигах говорю. Страдания в миру много больше, чем в пустыне... На полу валяется; стоит только нагнуться и подобрать... И вот на это-то надо много мужества. У меня не хватает... Вы читали "Юлианя Милостивого"? - "Знаю". - "Вот..."
На хуторе она прожила около двух лет и к концу второго года совсем замолчала: одолели думы и деятельность. Ее плотно сложенные губы, неулыбающееся лицо, остановчивый, задумчи-вый взгляд смущали домашних: видно было, что Соня мучительною борьбою перерабатывает в себе какую-то новую мысль или затею. Однажды она уехала в Тулу к знакомым и загостилась у них на целые две недели. На хуторе начали уже тревожиться, как вдруг пришло письмо, и не из Тулы, а из Орла; Соня просила у тетки прощения, что обманула ее, и навещала, что вышла замуж. Просила также не искать ее и о ней не беспокоиться, потому что "ни брак мой, ни муж мой вам не могут быть по сердцу"... Подписала письмо: "Софья Тырина". Тревогу и недоумение тетки легко себе представить. Наведя справки у душеприказчика, она узнала только, что Соня действительно вышла замуж и вытребовала у него из своего капитала тысячу рублей, которые он и переслал ей в Орел. Остальные же четыре тысячи он, по распоряжению ее, внес - частью в университет, частью передал одному московскому священнику, известному своей благотворительной деятельностью среди чернорабочей столичной бедноты. Послушался он приказа Софьи Артамоновны потому, что в ее письме к нему были такие фразы: "Знаю, что, жалея меня и боясь моего неблагоразумия, вы, пожалуй, не захотите исполнить моего желания; поэтому особенно прошу вас не смущаться: благодаря моему браку, я в своих личных средствах более не нуждаюсь"... Какой именно Тырин женился на Софье Артамоновне, душеприказчик не знал; но есть Тырины крупные кукольных дел мастера; вероятно, из них...
Между тем, когда известие о свадьбе Сони огласилось, в околотке заговорили чудное. А именно: будто Соня вышла замуж не за кого другого, как за Прошку Тырина, вдового медника, лядащего пьяничку из пригородной рабочей слободки, той самой, с которой, говорят, Глеб Ивано-вич Успенский написал "Растеряеву улицу".
Вот как это случилось.
Как-то раз, посещая на слободе больную старуху, Соня услыхала отчаянные детские крики: два голоса вопили, точно с ребят заживо драли кожу.
- Что это? - с испугом спросила она.
- А это Прохор-медник опять наказывает своих девчонок.
- За что же он их наказывает?
- Есть просят, а дать нечего, - пропился, разбойник, до нагого тела... Ну, слушать то и невтерпеж... сердце не камень... родитель тоже...