Евгений Гаркушев
Корнеплод
Бездна поглотила меня не сразу. Сначала земля стала мягкой, словно на болоте – хотя я не сходил с места, рассматривая одиноко стоящий Оливиус Сапиенс Вульгарис, и пытаясь наладить с ним хотя бы поверхностный контакт – просто из любопытства. Потом почва словно потекла, и я мгновенно погрузился в превратившийся в болотную жижу грунт по пояс.
– Тяни! – закричал я Паше Крюкову, любившему пафосно рассуждать о высоких чувствах и долге перед человечеством долгими вечерами в тесной кают-компании. Сейчас он стоял в десяти метрах от меня на пропитанном аммиаком холмике и задумчиво рассматривал серое небо.
Мой крик слился с верещанием оповестительной системы скафандра:
– Нападение извне!
Крюков перевел взгляд на меня, помедлил секунду и, согласно букве инструкции о действиях при нападении, полоснул по натянувшемуся сверхпрочному тросу-связке лазерным резаком. Выражение его лица под зеркальным щитком скафандра я не видел, но, полагаю, больших нравственных терзаний он не испытывал. Не нарушить инструкцию и выйти сухим из воды – главное. А в душе Паша всегда был сволочью, хоть и прикидывался гуманистом.
Лишившись всякой поддержки, я ушел в болотную жижу с головой. А потом полетел вниз.
Казалось, падению не будет конца. Кругом царила полная тьма, систему подсветки я активировать не сообразил. Только подсознательно считал удары сердца. Десять, двадцать, тридцать… Проклинать Крюкова бессмысленно – после разрыва троса он меня не слышал. Вряд ли вообще меня кто-то когда-то услышит.
На Земле скорость падения человека перестает увеличиваться, если мне не изменяет память, примерно при двухстах километрах в час. Дальше ускорение свободного падения компенсируется трением о воздух. На Оливии сила тяжести меньше, а плотность атмосферы, пропитанной аммиаком – больше. Но, полагаю, до ста километров в час можно без проблем разогнаться и здесь. Что я уже и сделал. Так что оставалось ждать удара. Ведь и у самой глубокой пропасти есть дно. Ста километров в час будет более чем достаточно.
– Примите меры к уменьшению скорости падения, – посоветовал искусственный интеллект скафандра.
Замечательно! Сам бы я, наверное, не догадался, спасибо за подсказку. Только кто берет с собой на прогулку по лесу парашют, весящие несколько центнеров гравикомпенсаторы или реактивный ранец? Мы не берем. Прежде под землю на Оливии никто не проваливался. Если бы не аммиак – рай, а не планета. Деревья разумные, флора и фауна исключительно мирная…
Бум, шлеп, чавк, хлюп! Сердце едва не вырвалось из груди, когда ноги чего-то коснулись. А я уже летел вверх. И даже кости были целы. Такое ощущение, будто приземлился на гигантский батут, медленно погасивший скорость, вобравший в себя энергию – и постепенно вернувший ее. Вновь швырнувший мое тело вверх.
Мгновенное зависание в высшей точке полета, снова падение, отскок – но уже совсем невысокий. Батут не был предназначен для прыжков. Он мягко гасил скорость. Три подскока – и я очутился в огромной луже. Жидкости по колено, берегов не видно… Впрочем, ничего не видно. Я, наконец, догадался включить фонарь, вмонтированный в шлем. Не сильно-то это помогло. Разглядеть смог лишь жидкость под ногами – которую прекрасно ощущал и до этого. Все остальное терялось в непроницаемой тьме.
– Глубина? – спросил я у информационной системы скафандра.
– Сорок сантиметров, – отозвался компьютер.
– Что? Я имею в виду, на каком мы расстоянии от поверхности планеты, а не глубину этой лужи!
– По инерционным данным – девятьсот метров. По изменению давления – восемьсот пятьдесят, – бодро отрапортовал ничуть не смутившийся искусственный интеллект.
– И что это такое?
Ответа не последовало. Компьютер скафандра не склонен к пустым разговорам. При отсутствии данных и некорректных вопросах он не фантазирует, а молчит.
– Возможно ли установить радиоконтакт с напарником или с базой? – скорее, для порядка спросил я.
– Сигнал подается регулярно. Отзыв отсутствует.
– Состав жидкости, в которой мы очутились.
На этот раз системе сбора информации пришлось поработать. Спустя минуту компьютер сообщил:
– Мы находимся в водном растворе азотной кислоты. Защитные свойства скафандра сохранятся около трех часов.
– А потом?
– Скафандр утратит герметичность. Жидкость начнет поступать внутрь. Системы регенерации воздуха хватит примерно на двенадцать часов. Электропитания батарей при средней нагрузке – на трое суток.
Это радостно. Если скафандр выудят отсюда по прошествии двух дней, коллеги смогут получить какую-то информацию. Я смогу продиктовать компьютеру завещание, а он передаст его на базу. Экспертам не позавидуешь – они получат кое-какую ценную информацию, но вряд ли им доставит большое удовольствие слушать мои вопли, когда в скафандр начнет просачиваться кислота. Наверное, она сначала попадет на ноги. Потом я упаду в лужу… Впрочем, до этого, надеюсь, произойдет отравление организма аммиаком.
– В какую сторону предпочтительнее идти? – поинтересовался я.
– На север, – без малейшей задержки отозвался компьютер.
– Почему? Там стена? В ту сторону заметен подъем?
– Скафандр не снабжен эхолотом, – отозвался компьютер. – Так же, как и уровнем. Но в инструкциях сказано, что при отсутствии приоритетных целей следует двигаться на север.
И я пошел на север, следуя указаниям слабо светящейся зеленой стрелочки на лицевом щитке скафандра. Плюх-плюх, плюх-плюх. Каждый шаг приближает меня к смерти. Впрочем, если никуда не идти, смерть придет сама. А ненавистная кислотная лужа может где-то закончится…
Вытащат ли меня отсюда? Однозначно, нет. Три часа – слишком малый срок. Пока подонок Паша, так удачно «сбросивший меня с хвоста», руководствуясь, несомненно, какими-то высшими идеалами, сообщит о происшествии на базу. Ему ведь сначала нужно придумать версию, в которой он будет выглядеть как можно выгоднее… Пока на базе соберут чрезвычайный совет. Сделают запрос на применение тяжелой техники на Землю. И, если оттуда придет разрешение рыть в заповедной зоне, и оливиусы не будут препятствовать – сколько потребуется времени, чтобы прокопать туннель глубиной в километр? Не час и не два.
А если я выберусь из лужи, у меня есть только двенадцать часов. Потому что после этого в скафандре закончится кислород.
Шлепать по луже мне пришлось не слишком долго. Через пару минут я уперся в «стену»: мягкую, ворсистую, влажную. Кислота выделялась прямо из нее. Судя по изгибу «стены», я находился в подобии гигантской трубы. Из лужи на эту поверхность я бы мог вылезти. Да только пользы от этого никакой: кислота на стене более концентрированная, как услужливо сообщила мне система оповещения. Поэтому и резать стену вряд ли имеет смысл – кислота может хлынуть такой концентрации, что разъест скафандр за пять минут.
Судя по всему, я попал в чей-то желудок. Оливиусы сапиенсы сообщали, что подземный мир их планеты очень богат и многообразен. И категорически запрещали копать или бурить даже в ненаселенных, пустынных местах. Поэтому о том, кто меня проглотил, я не имел ни малейшего представления. А информация о пищеварительной системе твари, сведения о том, где у нее глотка, а где задний проход, и как туда попасть, могли бы оказаться весьма полезными!
Я зашагал вдоль стены. По искривлению пути моего движения, данные о котором приходили от инерционного датчика, компьютер рассчитал параметры «зала», в котором я очутился. Полусфера с практически ровным дном и диаметром в двести метров. Не так много. Но, если учесть, что это желудок живого существа – и немало.
Когда примерно половина периметра желудка неведомой твари была пройдена, я заметил возвышающийся посреди кислотной лужи валун. Большой, по высоте – с меня, в длину еще больше, продолговатой формы, весь в буграх, словно изъеденный.
– Вот что кислота с камнями делает. А жадность – с огромными земляными червями, – заметил я вслух. Что толку проводить последние минуты в молчании? – Можно подумать, тебе от этого булыжника какая-то польза… Только несварение желудка. Да и скафандр мой тебе, мерзкая тварь, явно еще отрыгнется…
Искусственный интеллект неожиданно оживился.
– Объект подает сигналы в длинноволновом радиодиапазоне, – сообщил он.
– Червь, что ли?
– Булыжник, как вы выразились. По получаемым характеристикам, это органический объект.
– Да ну? Может быть, остатки органического объекта?
– Объект пытается общаться.
– Что? Вот этот большой кусок… Ладно, не будем оскорблять представителей местной флоры или фауны…
– Он стремится к общению, – безразлично повторил компьютер.
– Каким образом?
– Передает сигналы кодом, который используют оливиусы сапиенсы.
– Так раскодируй!
– Перехожу к режиму декодировки.
Для моего удобства компьютер изменил тональные характеристики голоса и, озвучивая «булыжник», заговорил приятным баритоном:
– Вам запрещено проникать под землю, представитель вида хомо сапиенс с планеты, именующейся Земля!
– Ого! Я в желудке какой-то твари, по колено в азотной кислоте – а мне еще и что-то запрещено!
– Разве ваше положение меняет характер договоренностей двух народов?
– Не знаю… Я ведь попал сюда не по своей воле. А вы-то кто такое, уважаемое?
– Я – хомо оливиус вульгарис, – без запинки ответил булыжник.
Если бы это произошло где-то в другом месте и в другое время, я бы рассмеялся. Но сейчас было не до смеха.
– Ты выдаешь себя за прекрасное зеленое дерево тридцати метров высотой, с маслянистыми тяжелыми листьями, меняющими цвет в зависимости от погоды, с могучими подвижными ветвями и гладким, вибрирующим стволом? Считаешь, что можешь управлять погодой, общаться с помощью ультразвука и электромагнитных волн с себе подобными, изменять химический состав почвы и атмосферы вокруг себя, заниматься синтезом элементов? Слагать поэмы, помнить историю планеты за сотни тысяч лет?
