Владимир Васильев
Исповедь заведомого смертника
Выжить бы…
Надеюсь, получится. Глупо, конечно: из наших практически никто не ускользнул, не избежал предначертанной участи. Но я все равно надеюсь. Что еще остается?
Ничего.
Знали бы вы, насколько это ужасно: знать, что не выживешь. И все-таки я трепыхаюсь, я пытаюсь ускользнуть, уползти, спрятаться, вырваться из этого порочного и чудовищного круга.
Гляжу направо. Н-да.
Налево. Ничуть не лучше. Значит, будем глядеть прямо перед собой.
Взгляд останавливается на трупе, застывшем на полу. Это метра на три вниз. Ну вот, еще одна жертва в этой бессмысленной битве. Хотя, кто назвал это битвой? Избиение. Геноцид.
Впрочем, есть немало примеров, когда и мы бивали врага. В кровь, иногда и до смерти. Но, к сожалению, это случаи единичные и несистематические. Ну, разбитая голова, ну вспоротый живот. Детские игрушки. А где масштабные операции? Где потери в рядах противника и неудержимое, как лавина, контрнаступление с нашей стороны?
Нету. Слишком уж мы разобщены и молчаливы. Слишком привыкли, что нас уничтожают. Сама судьба, будь она неладна, предопределила это: нас выслеживают, захватывают и уничтожают. Хорошо еще если сразу и без мук. А бывает и хуже. Вас когда-нибудь запирали надолго в холоде, где нечем дышать, где вокруг лед и иней, где все внутри стынет и где прахом идут любые надежды? Завидую, если нет. А ведь есть еще и огонь и он тоже способствует нашим мукам. Да мало ли способов посеять смерть?
По мне – так лучше холод. Угасаешь медленно, чувствуя как жизнь медленно-медленно утекает из тебя, как цепенеют мысли и иней так же медленно-медленно оседает на теле. По крайней мере уже не почувствуешь, как тебя, окоченелого, вынут и, чувств никаких не изведав, свернут шею.
Тьфу ты, можно подумать, я уже испытывал все это. Испытывал… А, может, и правда испытывал? Откуда эти воспоминания? Пресловутая память поколений? Или это не я помню, а кто-то во мне? Или наоборот – помню не «Я» как личность, как мыслящий объект, а помнит моя телесная оболочка? У тела ведь тоже может быть память.
Чушь. Бред. Сейчас это не главное. Затаиться, замереть, не привлекать ничьих взглядов.
Некоторые умудряются на шаг столь же красивый, сколь и бессмысленный – с высоты, навстречу асфальту. По мне – так та же смерть, только не по воле врага, а по собственной воле. К сожалению, исход все равно одинаковый.
Не хочу.
Замереть, затаиться…
Враг. Приближается. Неспешно, походкой хозяина. Лениво скользит глазами; от этого взгляда все внутри цепенеет. Кажется, он видит нас насквозь и никакая неподвижность, никакие прятки не спасут.
Таюсь. Я маленький, я крохотный, я прозрачный. Меня вообще нет! Я выдумка! Фантом! Чего стоишь, проваливай давай, не трави душу!
Фух. Кажется, ушел. Пока живем. Надолго ли?
Ну, что, пробуем дальше? Глядите-ка, а труп, который я недавно видел, уже убрали. Быстро работают, этого не отнять.
Итак, куда? С высоты? Нет, это не мой путь. А какой тогда мой?
Не успеваю додумать – снова враг. Уже другой, полненький и лысый. Вот ведь пакость: нам даже такие опасны. Полненькие – в особенности. Глядит пока в другую сторону, там, вроде кто-то из наших тоже пытался схорониться.
Мысли словно замерзают, остается одна, циклическая: «Не меня! Не меня!»
Гадкая мысль, не спорю. Не меня, так другого. А представить себя на месте этого другого? Не хоч-у-у-у-у-у!!! И все равно – таюсь и твержу мысленно: «Не меня! Не меня! Чтоб вам всем сгореть и замерзнуть одновременно, сволочи!»
Когда придет мой черед, я буду реабилитирован за это трусливое: «Не меня!» Но сильно ли меня обрадует реабилитация? Сомневаюсь.
– Две бутылки «Оболони», пожалуйста, – говорит лысый. – Одну откройте.
– «Оболонь» теперь с пробкой на резьбе, – с ленцой сообщает продавец и тянется ко мне и моему соседу.
– Да знаю я эту резьбу, – бурчит лысый. – Плоскогубцами не свернешь. Откройте.
Последнее, что я вижу перед глотком воздуха и падением в преисподнюю – тянущийся к моей шее-пробке ключ с эмблемой «Оболони».
Трудно быть пивом…
Октябрь 2004.
Москва, Соколиная Гора.
