Владимир Е. Голубев
Скважина
— Ну-с, господа президенты, кто из вас ответит: где надо держать голову? Вот вы, мистер Грант. Что? Правильно. В холоде. А ноги? Да, в тепле. Вы молодец, мистер Грант. Не зря вы украшали собой пятидесятидолларовую купюру. Но не вы это придумали, насчет, значит, головы в холоде. Это до вас было придумано, и вообще до людей. То есть когда это придумали, людей еще на Земле не было. Кто же тогда придумал? Тот, кто придумал и все остальное: деревья, зверей, людей. Мать-Природа. Мать-Земля. Только нам-то что? Мы знай, сверлим свои дырки, где ни попадя, не печалясь о последствиях. Вот и досверлились. И я поучаствовал. Своими, вот этими, значит, руками, чуть все не погубил. А может, уже погубил. Не знаю… Вы будете меня слушать, господа… э… портреты?
Я родился здесь, в Цинциннати, рос тихим мальчиком. Отец служил морским офицером, я его почти и не видел. Он уходил в море на два, а иногда и четыре месяца. Мать помню, как вечно уставшую женщину. Шумных игр я не любил, зато читал книги. Перечитал к десяти годам все, что было дома. И даже те две книги, в которых ничего не понимал. «Популярная астрономия». И неизвестно откуда взявшаяся «Тектоника литосферных плит». Астрономия поддалась раньше. В двенадцать я «заболел» звездами. Телескопа, конечно, не было, но отец держал дома прекрасный, абсолютно новый морской бинокль, в хрустящем кожаном футляре. И разрешал мне им пользоваться. Планеты, звезды… Я соорудил деревянную подставку для бинокля, чтобы не держать его в руках. Одно было плохо: зимой, когда темнеет рано, наблюдать и рисовать холодно. А летом мама не разрешала ночью выходить на улицу. К тому же сильно мешало городское освещение. Так что мое увлечение постепенно перешло в теоретическую область, я прочитал еще две или три книги по астрономии, какие нашлись в нашей школьной библиотеке. Эти книжки стояли рядом с полками фантастики, которую я тоже полюбил. Годам к четырнадцати интерес к астрономии остыл, ведь предмет изучения никогда не удастся потрогать руками. Геология — другое дело, земля-то, вот она, под ногами, образцы можно собирать хоть сейчас. Я стал чаще брать в руки «Тектонику». Спасибо моей учительнице по географии, она мне объясняла непонятные термины и места в книге. Я ходил на берег нашей Огайо и тайком собирал коллекцию разноцветных камешков, обкатанных водой, которые были на вид ничуть не хуже тех морских камней, что продавали в зоомагазине для украшения аквариумов. Почему тайком? Да очень просто. Мальчики моего возраста играли в баскет, думали о танцах и девочках, а я, видимо, созревал с опозданием, и возраст собирания коллекций пришел ко мне позже. Я набрал множество красивых камней, и даже попытался их классифицировать, но все они, оказалось, были либо полевым шпатом, либо гладкими кусками гранита. Или просто щебнем, который когда-то рассыпали с дырявой баржи. Но я не разочаровался в геологии, будь она неладна. Хотя наука ни в чем не виновата. Это все люди. Их жадность до подземных богатств, а также похвальная жажда знаний…
В университете Пенсильвании гляциологию нам преподавал профессор Ричард Элли. Он прямо-таки заразил меня своей любовью ко льду. Лед, господа президенты, это просто песня. Застывшая песня погоды на матери-Земле. Машина времени, позволяющая заглянуть в прошлое.
Геологи — бродяги. Уже в процессе учебы я ездил на полевые исследования в Гренландию. А потом… Африка, ледники Килиманджаро, горы Южной Америки, Тибет, Памир, Аляска, опять Гренландия. И, разумеется, кладезь ледяных сокровищ — Антарктика. Стажировался у профессора Лонни Томпсона, в университете Огайо… У него в специальном хранилище лежат сотни ледяных кернов со всего мира! Не думайте, господа, что лед холоден и скучен. По льду можно узнать даже о принятии законов! Ага, вам стало интересно? Например, закон о запрете добавок в бензин. Скажем, тетраэтилсвинца. Этот яд с некоторого года не появляется в ледяных отложениях. Спасибо, господа президенты!
В Гренландии я стал изучать периодичность ледниковых периодов. Медленные колебания средней температуры с периодом в сто тысяч лет легко объясняются изменением эксцентриситета земной орбиты. Но есть еще другие факторы: прецессия земной оси, а еще нутации[1]… А еще вулканизм и движение литосферы. Удары астероидов. Все это вместе дает труднопредсказуемое поведение средней земной температуры. Но при таком количестве влияющих факторов, последние десять тысяч лет она необычайно стабильна. Это поразительно. А последние пятьсот лет…
Что-то становится холодно, господа президенты. Где мои книги? Так-так, что там у нас на сегодня? Неделю назад я принялся за полки фантастики. Айзек Азимов? Никогда вас особенно не любил, с вашими роботами, мистер Азимов. А вы толстый! Придется вас, уж извините, разорвать пополам, иначе не засунуть в печку…
Жить в библиотеке хорошо. Сначала, как все началось, я таскал книги домой, тратя силы, и топил печку там. Но снегопад не прекращался, мой дом стало заносить по крышу, и я перевез печку на оторванной дверце шкафа, прямо в библиотеку. Выбрал самую маленькую комнату, чтобы топить поменьше. Здесь, на четвертом этаже.
Спасибо моему деду. Он купил эту печку у русского эмигранта, который не знал, что у нас в Огайо морозов не бывает. А, может, и знал, да был недоверчив и запаслив. Печка долго валялась у меня в подвале, а теперь вот спасает от смерти. Русские называли ее «буржуй», что есть по-французски «городской». Правда, города как такового уже нет. Хорошо, что библиотека на четвертом этаже. А всего в здании их шесть, этажей. Это тоже хорошо, потому что медведи наглеют, а сюда они не доберутся. Пока снегу не навалит доверху. Снег сейчас заваливает второй этаж, он рыхлый, белые медведи в нем тонут. Они, кажется, учуяли мой подснежный туннель, который я выкопал через улицу, к супермаркету. Там я беру консервы и замерзшие продукты, до которых звери еще не добрались. Вот песцы — те хуже медведей. Они не ленятся прокапываться на первый этаж магазина. Снег все заваливает, а они знай себе копают. Жрут все подряд, сволочи. Я, сколько мог, стаскал продуктов в кладовку магазина, и закрыл там. Но и мне туда добраться не просто. Пистолета у меня нет, а тащить свою М-16 тяжело и неудобно. В тесном тоннеле с ней не развернуться. Вот и приходится ходить безоружным. Рано или поздно они меня съедят, это уж точно.
Ну вот, уже теплее. Не отворачивайтесь, мистер Джефферсон! Вам стыдно смотреть, как американец-ученый сжигает труды американца-писателя? Но я не доктор Геббельс, и жгу книги вовсе не из идеологических соображений. Что? Вы считаете, что разницы нет? Что факт сожжения не зависит от причин? Обращение в пепел людских мыслей есть уничтожение истории? Да, наверное, так это выглядит. Но прошлое нужно для тех, у кого есть будущее. А если будущего нет? Род людской если и возродится, то с самого начала. С каменных топоров и набедренных шкур. Сейчас они едят друг друга там, на экваторе. И вряд ли им понадобятся книги из этой прекрасной библиотеки в ближайшие пять тысяч лет. Так что же добру пропадать? А так хоть я поживу, сколько получится. На чем я остановился?
Да, последние десять тысяч лет средняя температура Земли необычно стабильна. А последние пятьсот лет, как я выяснил, колебалась не более, чем на полградуса. В геологии я не нашел больше таких стабильных периодов. Нормой являются «малые» ледниковые периоды, резкие скачки климата по всей планете. Но когда человек стал, собственно, человеком, не в смысле вида Homo sapiens, а в смысле существа социального, с климатом произошло, ну, просто чудо. Как будто Кто-то (пусть пока это будет привычный вам Бог), создал тепличные условия. Как будто не обошлось без разумной, дружественной и могущественной воли. В результате численность людей возросла с каких-то четырех миллионов аж до шести миллиардов. И не говорите, уважаемый мистер Вашингтон, что все это благодаря стойкости духа, упорству и трудолюбию. Потому что все эти замечательные качества ничто против льда толщиной в две мили. Не тот, извините, уровень.
Для ученых было бы крамолой искать высших покровителей рода человеческого, будь то Бог, или пришельцы со звезд, или еще кто-то. А чтобы сосем не замалчивать тему (что тоже ненаучно), была изобретена некая уловка, под названием «антропный принцип». Вы, господа, политики, вряд ли с ним знакомы, поэтому я вам объясню. Ведь теперь торопиться ни вам, ни мне, решительно некуда.
Оказывается, эту странность Вселенной давно заметили астрономы. И физики. И астрофизики. И химики. И геологи. По всему выходит, что мир устроен именно так, что в нем может появиться человек. Можно сказать сильнее: в нашем мире должен был появиться человек. И задать вопрос: а почему мир именно таков? Почему таков заряд электрона, и гравитационная константа, и сильные взаимодействия нуклонов внутри ядра именно таковы, как есть? И множество других физических постоянных? Стоит одной из них на йоту быть другой, как станет невозможным существование звезд, и ядерных реакций, не говоря уж о планетах и жизни. Наука невнятно отвечает так: случайность. Допустим. Хотя если просчитать вероятность такого совпадения, оно будет настолько малым, что уже берут сомнения.
Ну, хорошо. Звезды возникли. Планеты тоже. Пока оставим космос в покое. А жизнь? Вот тут извините. Рассмотрим в лупу нашу Землю. Опять невероятное совпадение случайных факторов: расстояние от Солнца, наличие жидкой воды и большой ложки, перемешивающей раствор, полного набора нужных элементов и условий для образования органики. Какой ложки? Да Луны, конечно! Даже удары молний, провоцирующие нужные реакции. Опять совпадение? А знаете ли вы, господа президенты, что вероятности событий, приведших к искомому событию, перемножаются? И если подсчитать вероятность возникновения живой клетки, то она не превысит единицы, деленной на число атомов во Вселенной. Здесь наука начинает наступать себе на пятки. То есть строго научный расчет приводит к крушению строго научных принципов. К примеру, бритвы Оккама. По строгому расчету, жизнь существовать не может. А поскольку она существует, то объяснить ее без привлечения чьего-то изначального замысла не получается. Церковь ликует!
