Роберт Грейвз

Собрание сочинений в 5-ти томах

Том 4

Стихотворения Роберта Грейвза

Из интервью «Литературной газете» известного английского писателя Грэма Грина: «Назовите, пожалуйста, несколько имен самых значительных, на ваш взгляд, западноевропейских писателей нашего века». «Вообще-то я не люблю превосходных степеней в оценках, подозрительно отношусь к обобщениям, к прилагательным, к наречиям… И тем не менее из своих соотечественников хотелось бы назвать имя поэта Роберта Грейвза».

Литературная деятельность Грейвза (1895–1985) — это целая эпоха, его первый поэтический сборник увидел свет в 1916 году, а работал мастер до последних дней. Поэта, прозаика, фольклориста, переводчика античных авторов, критика, человека необычайно широкого круга литературных интересов и огромной гуманитарной культуры, Грейвза уже при жизни почитали в Англии как классика. Заслуги Грейвза перед англоязычной и мировой литературой очевидны и многообразны. Но особенно важен его вклад как лирического поэта. Настоящий чародей слова, Грейвз постоянно изучал, исследовал поведение двух, мужчины и женщины, первоисточников, как он считал, самых будничных явлений жизни и носителей возвышенных духовных наслаждений. По Грейвзу, путь мужчины и женщины, идущих рука об руку и порознь, не усыпан розами. Это путь ошибок и побед, горьких минут и счастливых мгновений. Это — восхождение и постоянная борьба за то, чтобы быть понятым. Поэт, как никто другой, обязан изучать природу отношений двух людей. И это Грейвз делал на протяжении всего своего творческого пути. Лучшие образцы его зачаровывающей лирики находишь в многочисленных сборниках стихотворений, выходивших на протяжении десятилетий. («Избранное» 1926, 1938, 1947, 1959, 1965, 1975 гг.) Это настоящий марафон, требующий удивительной преданности делу и веры — не просто выносливости.

СТИХОТВОРЕНИЯ

В ПУСТЫНЕ

(Перевод Ю. Комова)

Он сам, своею охотой, Терзаемый жаждой и голодом, Бредет пустыни дорогами; И шепчет слова прощения Пустынникам и отшельникам, Внимательно слушать готовым. И выпи он крики ловит С разрушенных стен дворцовых, Она отвечает дружески, А он в разговор вовлекает Еще пеликаниху, Отшельницу набожную. На проповедь василиски К нему стекаются быстро В панцирях живописных И страшных, словно их жала, С дракона глазами-искрами; На кожаных крыльях летучие мыши И старые вещи, слепые и выброшенные, Ничтожные, приползают. За ним они следуют всюду, Один из бродяг, простодушный, Все ребра как будто снаружи Сквозь рваную шкуру, И шаг еле слышен, глотка огнедышит, Невинности сотворение — козел отпущения: Все сорок дней и ночей Шагал за богом как тень. И верная гвардия вслед за ним. А слезы — это возлюбленной гимн.

ГОРНАЯ СТРАНА

(Перевод Ю. Комова)

Страна моего выбора — это дикая местность С крутою и мрачной горою, землею опустошенно-обширной. Редко получишь в этих владеньях голоса весть ты, Разве услышишь журчанье воды, пробегающей мимо По скалам, по вереску, всюду растущему дико. И птицы-певуньи молчат, и мышь не бежит по степи Из страха пред хищником, рисующим в небе круги. Он в выси парит, навис, тени от скал на крыльях, Обширный приход свой обшаривает внимательным глазом, Хватает пичужек дрожащих, не спрятаться им — невинным, На части их рвет и бросает с неба на землю; И чужды сердцу всегда нежность и жалость Там, где жизнь это лишь простая вода и скалы, Рискованное приключение, полное страха провала. Время не путешествует по этой земле затерянной, Ягоды на болоте, вереск растут без срока, И выступают скалы, потоки поют и пенятся На каждой руке беззаботно в любое время года; То серое, то голубое, небо над головою бродит; Зима вдруг откроется режущим снегом, Если июнь не одолжит себе доспехи на смену. И все же моя то страна, лучшая и восставшая Первая в этом мире из Потопа и Хаоса, Не для покоя и лени долины свои воспитавшая, Босая на землю ступающая, без крови ее покоряющая. Вечная это страна, и горы ее поднимаются Замками полубогов, по шару земному идущих И горожанам, жирным, внизу, ужас несущих.

ИЗГОИ

(Перевод Ю. Комова)

Совы громко ржут в ночи,      Мышь летит зигзагом, Схоронилася в тени      Разбойничья засада. Старые привыкли боги      К тишине в лесу И крадутся, чтоб устроить      Ночью западню. Вверх взгляни, и глаз утонет      В море темноты; Меж деревьями находишь      Неба лишь следы. Вверх взгляни — и заблудился      В той ты западне, Где паук их притаился,      Ждет, как человек. И хотя пропала вера      И лежит в пыли, Эти боги страсти, гнева      Жизни так верны — Боги умерли почти уж,      Но долги те ждут: Кровь, вино, огонь, соль, юность,      Музе барабаны бьют. Лесу отданные, лунам,      Привидения они, И пред ними страшным утром      Ниц падут все короли: С неба ясного, как буря,      Деве, воину, жрецу Поклоняясь и беснуясь,      На восток они пройдут — Боги гордые, что были      Пугалом, вампиром, сном, Прошлогодним снегом синим      Или умершим грибом.

КИТ ЛОГАН И ЛЕДИ ЭЛЕН

(Перевод Л. Володарской)

Кит Логан в замок привела      Дитя недолгой страсти, Элен же сына родила,      Не зная сей напасти. Кит помнит радость огневую,      А леди — гнев и стыд, Когда легла в постель чужую      На волю злых обид. — Куда ты мужа, Кит, девала?      (Конца насмешкам нет!) Молчала Кит, Элен молчала,      Забыв про белый свет. Души б не пожалели обе      На месте быть другой, Из грязи Кит глядит во злобе      На бархат дорогой. Но что Элен ее обноски,      Позор и нищета! Отдать готова кольца, брошки,      Травою быть сыта. Стоят — и зависти нет боле,      Обеим свет не мил. Виновен сквайр в их горькой доле,      Он сердце им разбил.

БЕЗНАДЕЖНАЯ ЛЮБОВЬ

(Перевод Л. Володарской)

Надежды нет совсем, когда снимает шляпу Влюбленный птицелов пред дочкой сквайра-папы, Но лучше б птиц своих он отпустил на волю, Чтоб звонко пелось им над милой головою.

ЦВЕТЫ ТРОЛЛЯ

(Перевод Ю. Комова)

Простой букет цветов! И стоит ли он слова? (Все так же надоедлива зима, и редко где увидишь почку). Ее любил больной он, заросла к решению дорога. «А где-то, — говорит она, — под ветром расцветает роща!» И кажется, что дама моя плачет, а тролль клянется Небесами, что ненавидит слезы: печаль ее он вылечит опять. Когда один цветок просила, он восемьдесят ей принес бы, Охапку, китайскую императрицу достойную лишь изумлять. Розу бледную, волшебно белую, и золотую Лилию, тумана вестницу, Заколдовал он, в сосуд их положил прозрачный С Резедою вместе, блеклой и невзрачной, И получил, как мимолетные мечты, неясное соцветье. А она?             Вся трепетна.                                  Слезам покорна,                                                                Безумна,                                                                                  Все же —