Валяев Сергей

Атомный П — Ц

литературный киносценарий

Я не люблю телефон. Придумав его, человечество забыло о покое и домашнем уюте. От этого аппарата, постоянно трезвонящего, одни неприятности. Конечно, причина всех мерзостей исходит от нас, людей, да иногда, кажется, что мы все запрограммированы на то, чтобы, взяв трубку, услышать голос, сообщающий какую-нибудь пакость — мелкую или вселенскую. Тут все зависит от воображения Мирового разума, если, разумеется, он имеет место быть. Порой, когда возникает передышка между ближними боями, я сижу на балконе и смотрю в огромное небесное пространство. Напомню, что живу на семнадцатом последнем этаже, почти у облаков, изменчивых, как и наша жизнь. Я смотрю на эти облака и мне начинает казаться, что в нашем мелком мироздании мы не одни. Кто-то более могущественный, более великодушный и более свободный наблюдает за нами. И не без чувства юмора он наблюдает. И видит все наши прегрешения, все слабости, видит наше тщеславие и глупости. Иногда ЭТО помогает нам, иногда издевается, а чаще всего равнодушно взирает на пустые потуги человечества выбраться из эмбрионального животного состояния. Мне кажется, что работа menhanter это своего рода социальный, скажем так, заказ неба. Я выполняю эту мистическую миссию исключительно по воле высших сил. Другого объяснения в том, что я копаюсь в выгребной яме будней, у меня нет. Деньги? Что деньги? Их можно заработать в тепличных условиях банков и прочих коммерческих структур, где, например, трудятся многие бывшие рыцари плаща и кинжала. Нет, меня привлекает исключительность моего положения — положения «охотника на людей». Я волен делать, что угодно и как угодно. Для меня нет инструкций и запретов, нет авторитетов, нет принципов. Принцип: никаких принципов. И главная цель — добиться цели. Надо мной никого — только небо. С ним, как показывает практика, у меня хорошие и дружеские отношения: мой зодиакальный знак — Скорпион. А, как известно, над ним властвуют два качества Марса: эротизм и агрессивность. Эротизма мне хватает, агрессивности тоже. А что еще надо для полного счастья профессионалу? Может быть, чуть-чуть благосклонности и удачи… Я умею решать чужие проблемы и не умею решать свои. Чаще всего они связаны с женщинами. Они меня утомляют своим физическим однообразием, природа в этом вопросе была неоригинальна. Хотя не спорю, этот недостаток можно и терпеть, да вот беда — дамы требуют к себе отдельного внимания. Они не понимают, что лучше молчать, когда мужчина смотрит в небо и думает о чем-то своем. У меня никаких личных проблем. Если они возникают, решаю их самым радикальным образом. Я говорю надоевшей женщине, что она храпит во сне; говорю даже тем, кто этого не делает. Это их буквально убивает. И они уходят с чувством вины. Я люблю одиночество и не люблю телефон. Через него, повторю, из внешнего мира приходят дурные вести.

И вот когда я спокойно созерцал космос, с трудом угадываемый за облаками, раздался телефонный звонок. Предчувствие меня не обманули. — Надо встретиться, — это был голос Старкова, полковника ФСБ. — Срочно, у него был такой напряженный металлический голос, что я понял: случилось нечто из ряда вон выходящее. — Где? — лишь спросил я. Мы встретились в городе. Обычно виделись на подмосковных окраинах, прогуливаясь по родным лесам и буеракам с берданками наперевес, да новая ситуация, видимо, была настолько экстремальна, что разводить антимонии не приходилось. — Где? — спросил я полковника службы безопасности. — На ипподроме, — ответил тот. — Я знаю, ты любишь скачки. А сегодня день общества «Урожай». — И что? — Разыгрывается главный приз сезона. Я понял аллегории боевого товарища, но не до конца. Главный приз сезона что это такое? Интересно-интересно. И скоренько собрался на отечественное дерби. На улице прела теплая осень — деревья еще стояли в сентябрьских золотых листьях. Поездка на джипе не заняла много времени: была праздная поздняя суббота со свободными столичными магистралями. Полковник Старков сказал правду: разыгрывался главный приз сезона. И по этой причине охотников, мечтающих взять его в руки, наблюдалось в количестве немеренном — они спешили в ворота ипподрома, возведенного еще в годы сталинских прямодушных реконструкций. Я усмехнулся: огромные алые стяги и портрет великого вождя всех народов, лучшего друга советских конников, на здание и может возникнуть иллюзия, что время повернулось вспять. Народец-то все тот же: рабский, нищий, униженный, оскорбленный, терпеливый. Разве что получше одет, чем, скажем, в 1947 году. Пятьдесят лет ничего не изменили в истории великой империи. Все перемены косметические, а сущность одна и та же: власть властвует, народ безмолвствует, правда, иногда требуя хлеба и зрелищ. И вот такое зрелище мы имеем, как главное завоевание социализма и капитализма, что, по-моему, одно и то же — во всяком случае, в нашей любимой стране неограниченных возможностей для 0,1 % от всего населения. У касс тотализатора бурлили римские страсти: всем не терпелось сделать ставки. В воздухе мелькали деньги, программки, руки, лица, мат, буклеты и пистолеты. Насчет пушек шутка, однако общее впечатление было такое, что мы находимся на горящей пристани, от которой уходит последний пароход. Более удобного местечка для встречи двух приятелей, готовых делать свои ставки, придумать было трудно.

Как и все чекисты со стажем, Старков пунктуален: — Привет, — жмет руку и кивает на кассы. — Поиграем, Алекс? — А на какую кобылу ставить-то? — Ну тут такие спецы, — и подзывает юркого человечка с поношенным личиком. — Фима, сделай красиво, — и передает несколько ассигнаций с осенней подпалиной. — А мне на цифру три, — говорю я. — И на семь. Потом мы выходим на центральную трибуну. Народец волнуется, жокеи в обтянутых камзолах щелкают хлыстами, лошадки, впряженные в двухколесные таратайки лениво трусят вокруг еще зеленеющего поля, небеса бабьего лета синеют, солнце катит меж многоэтажными жилыми домами, ветер полощет стяги спортивного общества «Урожай». Хорошо! Атмосфера народного праздника волнует кровь, как завсегдатаям, так и новичкам. По радио выдают информацию о первом забеге. На электрическом табло гарцуют буковки, складывающие в имена лошадей. Я и Старков садимся в последнем ряду и, делая заинтересованный вид происходящими событиями, начинаем обсуждать наши проблемы. И выясняется такая коллизия, что я на мгновение чувствую себя как бы в параллельном мире. Весь этот конный праздник на свежем воздухе кажется пустой шуткой по сравнению с тем, что может произойти в близком будущем. А перспектива рисовалась самая безрадостная для столичных жителей и прочего населения земного шара, если доверять утверждениям полковника о том, что существует реальная угроза… ядерного взрыва. — Компактного, — успокоил меня, — радиус прямого действия ядерного ранца где-то километров пять-шесть, не считая, правда, последствий. — Хватит на всех, — на это сказал я. — Ты забыл о радиации и прочих прелестях атома. — Какая разница, — усмехнулся Старков. — Вдруг наши заклятые друзья испугаются и трахнут изо всех своих шахт. — А наши в ответ, — предположил я, — тоже с перепуга. Атомный, понимаешь, пиздец. — Третья мировая не за горами, брат, — покачал головой полковник и посмотрел на часы, словно знал вселенский искомый час Ч. Беспокойный бой стартового колокола привлекает внимание к дорожкам ипподромного поля. Малорослые жокеи выезжают на легоньких дрожках, лошадки бьют копытами, волнение среди публики усиливается. Представляю, какая бы началась давка и паника, если бы сейчас сообщить по радио не номера жилистых кобыл, а пренеприятнейшую весть о том, что к столице приближается ученый-атомщик с определенной целью: взорвать ядерный ранец к чертовой матери. И взорвать ни где-нибудь, но в сердце, понимаешь, России — в Кремле. Или рядом. Что не имеет принципиального значения, как для нас, так и для всего мирового, повторю, сообщества. Естественно, возникают несколько вопросов. Первый — что такое ядерный ранец? Те, кому положено утверждать, что его не существует в природе, именно так и утверждает. Те, кто знает, что подобные разработки портативного атомного оружия велись в великом СССР, дали обет молчания. Словом, не трудно догадаться: «карманная ядерная бомба» для личных нужд граждан имеется. Вопрос второй — почему ученый пошел на Москву не с рюкзачком, где бы валялись консервы, «докторская» колбаса и такая же диссертация, а с ранцем, где находится свинцовая капсула с ураном-235 и взрывателем? По первому впечатлению, объяснил Старков, атомщик решил выразить таким нестандартным образом протест против власти, не способной содержать науку и людей в ней. Хотя, конечно, надо подробно разбираться в причинах, да сейчас главное: найти и остановить безумца. На его поиски подняты все службы от Камчатки до Калининграда. Ситуация взрывоопасна по нескольким причинам. Прощальное письмо обнаружил младший брат ученого по имени Вадим, когда вернулся из командировки; письмо примерно следующего содержания: так жить нельзя и так жить не хочу. Будь все проклято. Власть получит напоследок то, что заслужила. Всем будет праздничный ужин. И детский рисунок, где изображена взрывающаяся бомбочка: бум! Разумеется, можно было бы и не обращать на этот бред внимания, да вот в чем дело: Вадим Германович Нестеровой, младший брат идущего на Москву ученого с ядерным ранцем, подумав сутки, обратился в соответствующие органы. И выяснилось, что Виктор Германович Нестеровой, этот самый ученый-атомщик, частенько делился с братом своей заветной мечтой взорвать ядерный ранец на Красной площади. Младший брат не верил, считая, что Виктор находится в маниакально-депрессивном состоянии по причине общего облучения гамма-частицами и ухода молоденькой жены — ухода к столичному академику Фридману. И поэтому не придавал значения словам, равно как и записке. Однако, будучи человеком обстоятельным, Вадим Германович решил проверить наличие секретного боевого снаряжения на закрытом складе Федерального ядерного центра, где оба брата занимались исследовательской работой. И что же? Один комплект ранца с ядерным запалом пропал. Как удалось атомщику пронести его через систему контроля и защиты — никому неизвестно, да и не так сейчас важно. Главное, упущено время: фора у Нестерового двое-трое суток. За это время он уже мог расплавить кремлевскую брусчатку — и расплавить не раз. И по каким-то неведомым причинам этого не сделал. То ли не добрался до первопрестольной, то ли пережидает охоту на него, им же спровоцированную, то ли имеется еще некая причина? С точки зрения здравого смысла ядерщик действовал, как даун в бане, не понимающий назначения мыла, мочалки и шайки. Человек, который действительно мечтает совершить нечто сверхъестественное, как в данном случае, не будет об этом уведомлять общественность письмецом. Следовательно, мы имеем угрозу, позу, игру на публику, истерику, желание привлечь внимание к своей персоне. Внимание кого? Не молодой ли женушки, ушедшей к академику Фридману Исааку Израильевичу. — Какая поза, какая игра на публику? — не понял Старков. — Алекс, он психопат, лечился у невропатолога, жена бросила: затрахал ревностью. Передал фотографию. — Такого место в Кащенко. Облучил, опять же свой конец и решил заделать всем нам…, - и мой товарищ употребил народное словцо в рифму, частенько используемое нами в кризисных ситуациях. Любители азартных игрищ на свежем воздухе зашумели — начался первый заб