Михаил Васильевич Авдеев

У самого Черного моря

Книга II

Когда солдат в наступлении — за его спиной словно вырастают крылья Победы. Здесь подвиг нравственно облегчен. Самое трудное — выстоять в обороне. Выстоять, несмотря ни на что. Солдат, переживший такое и не отступивший ни шагу, — дважды солдат.

К. Рокоссовский

ОПАЛЕННЫЕ БУХТЫ

О минутах, пожалуй, самых горьких

Вот и все…

Мы оставили Севастополь. Мы, истребители, улетаем на самолете Ли-2, транспортной тихоходной машине.

Рядом со мной — Яша Макеев. В лице лейтенанта есть что-то восточное, монгольское. Только курносый нос выдает в нем природного русака. Смелый до дерзости Яша был верным товарищем в севастопольском небе. Последний вылет мы сделали вместе, штурмовали уже занятый немцами Константиновский равелин.

Смотрю на пилотов. Да, немного осталось нас, поднявшихся с мыса Херсонес! Многих оставили там, в рыжей от крови, изрытой металлом земле.

Там же оставили «яки». Искалеченные, избитые в воздушных боях самолеты. Они отвоевали свое. Даже казалось странным, что эти, в огромных пробоинах крылья и фюзеляжи, в рваных ранах рули совсем недавно поддерживал воздух, поющий за плексигласом кабины.

Улетая, мы не теряли веры в победу, не пали духом. Знали, что пока хоть один советский человек будет дышать, страна будет бороться. Но слишком много значил для нас Севастополь, и, когда силуэт Херсонесского мыса подернулся дымкой и я, обернувшись, не увидел уже ничего, кроме багрового пламени над оставленным городом, сердце сжалось от боли. Севастополь был частицей нашей души.

Прости, Севастополь!

Простите нас, побратимы, что остались в земле Севастополя!

Не завидуйте нам, оставившим город. Нам, на чью долю выпали эти часы и минуты кошмара…

Всё… Ни Херсонеса, ни зарева больше не видно…

Машина идет над водой. И море, обычно спокойное в этот месяц, катит сегодня гривастые волны, грозно клокочет, будто разделяет и боль нашу, и ненависть.

Смотрю на Яшу Макеева: хмурый, задумчивый. Наверное, все мы сейчас выглядим одинаково.

Мысленно ругаю себя: ничего себе, хорош командир, распустил нервы. Кричу товарищу в ухо:

— Яшка-а! Выше нос! Мы еще вернемся! Мы еще покажем этим гадам!

Яша повернулся ко мне. Пытается улыбнуться. Но вместо улыбки выходит гримаса.

Подходим к аэродрому. Не делая круга, летчик с ходу идет на посадку. Садится. Открывается дверь, и мы спускаемся вниз, на землю.

Вокруг тишина. Звонкая, непривычная. Кажется удивительно странным, что небо не рассекают трассы пуль и снарядов, что не слышно рева моторов «юнкерсов» и грохота бомб, что не дыбится от взрывов земля.

Замечаю, на кусте сидят какие-то птицы. Недоуменно прислушиваюсь: поют. Поют! Подхожу ближе — птицы вспархивают, улетают. На Херсонесе птиц не было. Это я точно знал.

Летчики садятся прямо на землю. Молчат. Без слов ясно: мыслями они там, в Севастополе.

Подходят механики, техники местного аэродрома.

— Друг, нет ли свежей газеты, — нарушает молчание Яша, обращаясь к подошедшему технику, рослому, вихрастому парню.

— Держи!

Читаем: «Только за последние 25 дней боев гитлеровцы потеряли на подступах к Севастополю до 150 тысяч солдат и офицеров, 250 танков, 250 орудий. 300 самолетов…».

Самолеты — это по нашей части.

«Правда». Последние дни мы не видели ее.

Бегут перед глазами строчки: «Подвиги севастопольцев, их беззаветное мужество, самоотверженность, ярость в борьбе с врагом будут жить в веках. Их увенчает бессмертная слава…»

Наверное, думаю я, все это так. Но о Севастополе уже говорится в прошедшем времени…

Глаза ищут сводку Совинформбюро.

«На Севастопольском участке фронта наши войска вели ожесточенные рукопашные бои с противником на окраине города…»

Вели… Сейчас, наверное, боев уже нет. Разве что разрозненные группы пытаются пробиться к партизанам.

Так военная судьба забросила нас на Кавказ.

Шло 5 июля 1942 года.

«Кавказ подо мною…»

На стене разрушенного фугаской дома — кричащие буквы плаката:

«Враг рвется к Грозному и Баку. Над Кавказом нависла смертельная опасность. Нефть — это кровь войны. Боец! Краснофлотец! Ни шагу назад! Стоять насмерть! — таков приказ Родины…»

И люди стояли насмерть. Не минуту, не две, не день… Одна Малая земля под Новороссийском держалась около года…

Солдаты сражались. А мы, летчики?..

Нам, как выразился тогда командир полка, нужно было хоть немного залатать раны. А по существу, заново сформировать полк. Сформировать, принимая и отражая удары наседавшего врага.

Полк разместился в небольшом приморском городке. Здесь было много частей, ожидавших получения самолетов. В очереди мы оказались далеко не первыми.

Летчики и техники, привыкшие к напряженной фронтовой жизни, скучали, переживали вынужденное бездействие.

Правда, мы много занимались, особенно с молодым пополнением, но люди не могли не вспоминать пережитое, не думать о настоящем. А настоящее складывалось явно не в нашу пользу.

Еще 1 июня 1942 года на совещании в штабе группы армий «Юг» Гитлер заявил: «Моя основная мысль — занять область Кавказа, возможно основательнее разбив русские силы… Если я не получу нефть Майкопа и Грозного, я должен ликвидировать войну…»

Ему вторил Геббельс: «Мы заняли страну на востоке не только для того, чтобы ею обладать, но и для того, чтобы организовать ее прежде всего для себя. Мы ведем войну за уголь, железо, нефть. Если к назначенному нашим командованием времени закончатся бои на Кавказе, мы будем иметь в своих руках богатейшие нефтяные области Европы. А кто обладает пшеницей, нефтью, железом и углем — тот выиграет войну».

После выхода немецко-фашистских войск к предгорьям западной части Главного Кавказского хребта командование немецкой группы армий «А» считало, что советские войска уже не смогут оказать упорное сопротивление. «Командование группы армий придерживается того мнения, что и это сопротивление (в районе Новороссийска. — М. А.) можно сломить при сильном натиске. Также и сильные части противника в излучине Терека могут оказать только временное сопротивление массированному наступлению немецких соединений». Командование группы армий «А» сообщило в ставку германского командования: «Кажется, что противник по всему фронту выставил на передовой линии все имеющиеся в своем распоряжении силы и что после прорыва этой линии сопротивление противника будет сломлено».

Советский солдат рассуждал иначе.

Чтобы в дальнейшем повествовании что-то не показалось странным, нужно приоткрыть завесу над тем, что в те дни помечалось грифом «совершенно секретно», скрывало и нашу боль и трудности нового, после Севастополя, обретения крыльев.

После того как наши войска оставили Керченский полуостров и Севастополь, Военно-Воздушные Силы Черноморского флота, базируясь на аэродромах Черноморского побережья, основные усилия сосредоточили против немецких полчищ, стремившихся овладеть Кавказом. Части авиации флота были изнурены тяжелыми боями за Крым. Но, несмотря на большие потери, летчики-черноморцы не падали духом. Наоборот, закалившись в боях, обогатившись боевым опытом, они стремились схватиться с противником. Но техники, самолетов было пока недостаточно.

Можно твердо сказать, что этот период был временем полного боевого становления авиации Черноморского флота, во главе которой стоял в то время и оставался до конца войны опытный военачальник и летчик генерал Ермаченков.

В авиации любили Василия Васильевича Ермаченкова, человека энергичных, смелых решений, заботливого к героям, беспощадного к трусам. В прошлом юрист, он обладал феноменальной памятью: узнавал людей, с которыми не встречался по многу лет, а своих летчиков знал почти наперечет. Выше среднего роста, крепкий, он легко взбирался в кабину, когда шел в боевой полет.

Вместе со своими помощниками Петровым, Желановым, Пурником и Кирилкиным он умело руководил Военно-Воздушными Силами флота.

К этому времени в рядах летчиков-черноморцев появились первые герои: Иванов, Куликов, Наумов, Алексеев и Рыжов, а несколько позднее — Корзунов, Цурцумия, Ефимов, Комаров, Тургенев, Любимов и многие другие, ставшие подлинными воздушными асами.

Опыт — великое дело. Если немецкая авиация, как и вся их армия, к моменту нападения на Советский Союз имела двухлетний опыт ведения войны и вооружена была новейшими типами самолетов, которые производились в огромных количествах, то мы, по существу, не имели тогда боевого опыта, а, новые типы самолетов только еще начинали сходить с заводских конвейеров. Это, безусловно, главная из причин наших первых неудач, хотя морально мы чувствовали себя во сто крат сильнее немецких летчиков.

В ходе войны уже выросли новые боевые кадры, которые личным примером могли показать, как надо драться с противником. Почти в каждом боевом вылете участвовали командиры эскадрилий, полков и даже дивизий. Это вселяло уверенность в летчиков, придавало в бою дополнительную энергию.

В пример приведу Денисова. Его назначили командиром полка в Анапу. Он прилетел туда ночью на истребителе. И это оценили пилоты. И полюбили его. В полку было десять самолетов МиГ-3, тяжелых, неповоротливых на малых высотах, но над Таманью разыгрались жестокие схватки, и летчики, сражаясь бок о бок со своим командиром, дрались отважно и мастерски.