Петр Алешковский
Институт сновидений
Старгород – город нарочито не великий. Стоит на Озере. Имеет химический завод, ГПЗ-4, кирпичный завод, завод сельскохозяйственного оборудования, мебельный комбинат, Кремль и множество старинных церквей и монастырей. Реставрация ведется…
Из путеводителя
Грустно! Мне заранее грустно! Но обратимся к рассказу.
Н. В. Гоголь. Старосветские помещики
Институт сновидений
Старгород двадцать лет спустя
Перемена сознания
Недавно закончился Великий пост. Столичные социологи из Левада-центра уверяли, что в этом году 79 % россиян не собирались поститься. Двое «крутых» запустили на крестный ход фейерверки. Их тут же зашикали. Не забуду стыдливый взгляд пацанов, они хотели как лучше. Церковь теперь постоянно разъясняет: главное в пост – покаяние и молитва. Слово «покаяние» родилось как толкование греческого термина «metanoia», что означает перемену сознания, или даже выход за рамки разума, ума. То есть имеется в виду особая духовная операция, переводящая сознание верующего с одного бытийного плана на другой. Но вот вычитал в «Старгородском глашатае»: «Покаяние – отличительная черта нашего национального характера». Читать дальше расхотелось. Подумал, и вспомнил такую историю.
В конце 80-х мне случилось подрабатывать в бригаде реставраторов в Покровском соборе у староверов в Рогожском конце Старгорода. Им запрещали строить церкви, похожие на православные храмы. С улицы знаменитое строение архитектора Казакова – большая коробка, увенчанная куполами. Внутри – не отличимое, скажем, от Новгородской Софии. Улетающие вверх стены. Грозные иконы древнего письма. Монументальная живопись им под стать. Полумрак, восковые свечи в массивных серебряных подсвечниках. Запах ладана мешается с непривычно восточным, древним распевом. Музыка, странная для уха, воспитанного на барочном многоголосии. Старуха за входной дверью ревниво оберегала этот мир от чужаков.
Каждое утро мы поднимались на леса, мыли стены специальным раствором-«мыловаром», и все три недели привратница Мария Лукинична смотрела на нас с нескрываемым отвращением. Курить в ограде собора запрещалось. Мы относили ведра с «мыловаром» в хозяйственную пристройку, ставили их на газ и уходили в сквер. Покурив, шли назад. Почти всегда газ под ведрами оказывался выключенным. Старуха приходила кипятить свой чайник, и пакостила нам сознательно – свободных конфорок было хоть отбавляй. Пойманная за руку, в переговоры не вступала. Рот вытягивался в презрительную ниточку, глаза утыкались в пол. Лукинична держала бойкот, как будто дала обет. Сверху, с лесов, мы видели: все свободное время она чистила храмовое серебро, терла доски пола или молилась, отбивая несчетные поклоны. Однажды мы засекли, как старая гневно отчитывала пьяницу-чтеца: «Что ж все жрешь и жрешь, заглотит тебя Зеленый змий!» Мужичок, понурившись, только успевал вставлять: «Каюсь, матушка». «Каюсь, батюшка», – в унисон гремела Лукинична и тут же начинала опять, с самой свирепой ноты.
Тут случился большой праздник. Приехал сам митрополит из Москвы. Перед этим, понятно, бабки дня два драили храм так, что не снилось и генералам, готовящим плац и казармы к маршальской инспекции. Действо затянулось – скоро молиться старообрядцы не умеют. Часть ребят осталась на лесах, мы с приятелем, выработав дневную норму, спустились с небес на землю, на цыпочках обошли молящихся и вышли на воздух. Неподалеку оказалась шашлычная, где мы съели люля-кебаб с жареной картошкой, запив его портвейном «777», подававшимся в «бомбах» по 0,8. Выпили, добавили, взяли еще с собой, и зачем-то решили вернуться. Забрались под купол, где, поскользнувшись на мокрой доске, я задел ведро с грязной водой. Как оно летело, помню до сих пор. Ударилось донцем и взорвалось, обдав собравшихся. Но не дрогнули митрополит и священство, только утерлись рукавами риз. Ни один из стоящих на службе не прервал действо, словно и не было взрыва вовсе. Потом мы поспали немного на лесах и ретировались домой.
Утром следующего дня я шел на работу, мне было стыдно и страшно. Я молил, чтобы старуха-привратница заболела, исчезла. Не тут-то было! Два огненных глаза впились в меня, живые и страшные, как глаза пророка с иконы. Ноги подогнулись сами собой, я бухнулся на колени и громко сказал: «Лукинична, прости урода, напился вчера. Это я ведро уронил».
Не раздумывая, она рухнула на пол – так падает на чурку колун – с размаху впечаталась лбом в пол. Эхо разлетелось по собору. Не в силах остановиться, она била и била лбом в отмытые доски пола и, рыдая, выговаривала: «Прости меня, родной, я ведь тебя за изверга почитала, прости!» Я дрожал, встать с колен не было сил. Она меня подняла, усадила на стул. Оценила мое состояние, посоветовала: «Иди домой, выпей сто грамм, заспи». Я помотал головой и полез на леса.
Газ под «мыловаром» больше никогда не выключался. Лукинична теперь поила нас на кухне чаем, мягко журила за никонианство. С тех пор я не пью портвейн, даже самый дорогой, коллекционный.
Горизонталь с вертикалью
Недавно мы со Степой Морозовым, директором леспромхоза-2, были вызваны на чай к отставному вице-мэру нашего Старгорода Сергею Павловичу Мелкому. Маленького роста, с пристальным и вечно голодным, как у птицы, взглядом, он был гроза города в период становления демократии. Про него шептались, что он чуть ли не колдун. Пересидев двух губернаторов и трех мэров, этот 65-летний мужчина обрел, наконец, счастье: вышел на пенсию, готовит к выставке курцхаара Риду, активно участвует в общественной жизни города. Мелкой страстный фотограф, его фотоальбом «Дикие цветы средней полосы» напечатан в столице. Сейчас, с приходом весны, он ждет первоцветов. «Снятся, – говорит, – мне цветы на снегу». Мы познакомились три года назад из-за старого английского ружья. Я тогда определил: раритет, дореволюционный Вильям Гринер, слон на эмблеме, кнопка предохранителя на левой стороне ложи.
Пока пили чай, по телевизору показали арест бывшего мэра Владивостока. Мелкой сюжет прокомментировал, достал из шкафа том, зачитал нам указ Петра Великого. В 1719 году, марта 24 дня выдано было: «Смоленскому вице-губернатору с товарищи прислать надлежащие ведомости о приходех и расходех. А если в мае месяце сего не исполните, то всех вас, как вице-губернатора и протчих подчиненных, сковать за ноги, и на шею положить чепь, и держать в Приказе, покуда вышеописанного не исполните».
– Вот как раньше вертикаль укрепляли, а тут на самолете доставили, не на цепи же, как медведя – прогресс налицо! – Мелкой улыбнулся. – Миллион рублей владивостокскому предъявили, разве это деньги? И еще намотают, потому как главное, конечно, о вертикали помнить, а горизонталь держать, мы это еще в девяностых поняли.
Тут Степа и спросил, чем же одна от другой отличается. Мелкой кинул глаз на Степу, оценил его кольцо с камнем, как сфотографировал, и начал:
– Все просто. Был у меня в подчинении парень, из бывших военных. Приезжаю раз на работу, смотрю, стоит у мэрии малиновый «Хаммер», первой еще модели. У нас, таких отродясь не бывало. Только до кабинета дошел, уже мэр – Весло Василь Петрович звонит: «Чей это красивый?» – «Уже, – говорю, – бегу быстрее ветра!» Выяснил – моего же зама. Вызвал: «Как так?» – «Сергей Павлович, не устоял, люди одарили». – «Смотри, – говорю, – у Василь Петровича такого нет». Стал мэр на малиновом «Хаммере» рассекать, но не помогло, живет теперь в Аргентине. Парнишка мой давно вознесся в столице, коньяк шлет в благодарность, что жизни учил. Другой зам, Хохлов, зазнался – теперь колхозом руководит и пьет самогон. Горизонталь, значит, мы выправили, а, что Весло вертикаль не отстроил – не я ему судья.
Мы какое-то время посидели еще, попили чай с вареньем. Степа, я заметил, сильно нервничал. Наконец откланялись.
За воротами Степа выдохнул:
– Пронесло, кажись, ружье английское, что ты ему определял, ведь он у меня забрал.
– Не жалеешь?
– Чего жалеть, он тогда делянок выписал – мы год пилили.
Степа уехал на видавшем виды джипе с вездеходными колесами, ему такой по лесам мотаться просто необходим. Я стоял около ограды, смотрел на усадьбу Мелкого, одну из первых в поселке на озере, что в народе зовется «Графские развалины». Длинный дом в тени тополей, с неприметным вторым этажом, с большим подвалом: баня, гараж, кладовая, он разительно отличается от теперешних замков с башнями. Скромно растянутый по горизонтали, внутри он просторный и удобный. Высокая штанга антенны с громоотводом рвется в небо, на ней развивается триколор.
И тут из раскрытой форточки на втором этаже вылетела сорока – раз, и скрылась в перелеске. Вскоре птица вернулась, приземлилась на форточку, в лапке она держала блестящий предмет. Я узнал Степино кольцо с бриллиантом. Птица как будто любовалась добычей, затем медленно повернула в мою сторону этакое сморщенное подобье лица: на меня глядел сам Сергей Павлович. Разум мой помутился, а когда я очнулся, сорока уже влетела в комнату.
Чудеса в Старгороде случаются. Актриса Катя Холодцова, например, от неразделенной любви утопилась в канале и превратилась в русалку – после многие видели ее купающуюся при лунном свете, и я склонен людям верить. Теперь мне стали понятны страхи бизнесменов, связанные с Мелким. Явился он неизвестно откуда, и за год подмял под себя весь город.
Я вздохнул, перекрестился, и пошел к себе в краеведческий музей, готовить выставку «Ё-моё» по случаю «Года русского языка». Из-за нее и вызывал нас Мелкой – решил выставить на ней фотосессию: «Грозы родного края». Мне он поручил каталог и развеску, Степа отвечал за багет.
53:76
Недавно мне попалось в Интернете сенсационное сообщение: в Корее вывели карпов с человеческим лицом. На картинке сфотографированы две рыбины с вытянутыми мордами, отдаленно напоминающими человеческую физиономию. Обычный гибрид, ничего особенного. Приехал бы кто к нам в Старгород, попробовал бы изловить человека-сома, но не едут, мелковаты наши новости для мировой паутины.
