Голлер Борис

Возвращение в Михайловское

Борис Голлер

Возвращение в Михайловское

Роман

Коварность

I

Мне, вот уж сколько лет, мнится одна сцена. Возвращение блудного сына в имение родителей - девятнадцатый век, первая четверть... Он что-то натворил там - этот сын, на юге, где он был, и умудрился не потрафить властям. И теперь возвращается под родительский кров.

Сына ждут - и, как положено родителям, ведут счет его грехам, и винят друг друга в том, что случилось. Сцена слишком обыденная, чтоб казаться значительной. Как всегда, когда баре ссорятся, нечесаные дворовые разбрелись кто куда. И только одна старуха нянька бродит по дому в оцепенении и пытается понять - о чем говорят. Не разбирая слов, конечно больше французские... Но все это почему-то словно касается ее... Двое других детей - дочь, старшая, барышня на выданье, и сын, неполных двадцати - затворились в своих комнатах, чтоб не слышать. Дочь раздумывает - не навестить ли ей приятельниц в соседнем имении. А младший сын нарочно остался дома - поглядеть, чем все кончится, и сардонически усмехается...

Барский дом запущённый, не слишком богатый. Может, будь он богаче люди не так бы ссорились. Не с таким запалом. К дому ведет дорога, обсаженная елями... По ней и должен прибыть сын. Виновник... Русский северо-запад, южная оконечность неброского и бесконечно красивого края.

Огромный запущенный сад - ставший почти лесом. И только неметеные аллеи напоминают о том, каким был парк. Но парком будет еще время заняться!

А задним крыльцом дом выходит к реке. Холм обрывается за домом. Вниз ведут хилые деревянные ступеньки... Под ногами шуршание легкой желтой осыпи. Август, первая десятидневка. На гряде - Яблочный Спас. В садах налились яблоки... Не антоновка, конечно, - летние сорта. Антоновка созреет поздней.... По утрам водянистый туман над травами стоит дольше обычного и заметно дышит осенней сыростью - впрочем, только по утрам.

Но прислушаемся к разговору в доме...

- Это все - плоды вашего воспитания! - возвышенно начинает отец...

- Не говорите глупостей! - ответствует мать. - Он и дома-то почти не воспитывался. Все в заведении... Кто знает, что ему там внушали? Кстати... Это дело отца - воспитывать сыновей!

- Мы еще не знаем, что он такого натворил!

- Вот именно! Вот именно! Может, есть смысл, хотя бы для начала, расспросить его? Боюсь, вся эта история больше по женской части!..

Мать - в светлом чепце с кремовыми оборками и в летнем шлафоре с глубоким вырезом, вдоль которого скользят такие же оборки. Отчего из-под шеи, густо перетянутой уже поперечными стяжками, открывается треугольник темно-розовое, почти молодое... Она в прошлом, несомненно, была красива (или недавно еще?).

- Он дурно воспитан, - настаивает отец. - Просто дурно воспитан!

- Ах, оставьте! - и впервые, кажется, подняла на него глаза.

Глаза у нее странные. С раскосинкой, отчего всегда кажется, что глядит она на вас и еще куда-то помимо...

- Вам всюду видится политика!

- Я вам сказал! У меня был продолжительный разговор с Алексеем Никитичем! На полной откровенности!..

Поняв, что разговор затягивается, она взяла вязанье и склонилась над ним. Теперь можно слушать в одно ухо и делать вид, что считаешь ряды.

- Вы много занимались светом, но мало - домом и детьми!.. - Отец - в халате, который постоянно распахивается. И тогда обнаруживаются почтенный животик и толстые ляжки в фиолетовых жилках. Она подняла глаза и взглянула на него почти мечтательно. Пытаясь вспомнить - когда разлюбила его. Давно!..

- Побойтесь Бога! Я родила вам шестерых!

- Да, но троих не сберегли!

- Попрекать мать смертью ее детей...

- Я только хотел сказать, что в доме никогда не было дома!..

- Попрекать мать смертью детей - это не просто безнравственно. Это дурной тон! Если кто уж невоспитан...

- Хочу вам напомнить, я - шестьсотлетний дворянин!

- Да, как я позабыла? В самом деле. Шестьсот лет. Это, увы, не прибавило вам воспитанности!

Кто сказал, что каждая несчастная семья несчастлива по-своему?.. На самом деле несчастье поразительно однообразно! И даже говорятся одни и те же слова. Ну, разве только различаясь - по месту и времени...

- Вы струсили, признайтесь! Просто струсили!..

- Я ответствен не только за себя одного! - сказал отец и от важности чуть раздул щеки.

- Вас как напугали при покойном императоре Павле - царствие ему Небесное, - так вы и по сей день - не отмякли!..

- Я ж вам сказал, что Алексей Никитич...

- Кто такой - Алексей Никитич?.. Что за манера - щеголять именами, известными только вам?.. Понятия не имею - кто такой Алексей Никитич!

- Как? Предводитель дворянства. Пещуров. Уездный предводитель, я вас знакомил...

- Ах, уездный предводитель! Я запамятовала. В этих ваших представлениях, простите, всегда есть что-то лакейское!..

Он схватил ее за руку и сильно тряхнул.

- Что вы сказали?..

- Отпустите! Вы же видите - у меня вязанье!..

- Повторите, что вы сказали?..

- Что я вяжу! Еще повторить?..

- Вы забылись, сударыня! Я - статский советник!..

- Отпустите, господин статский советник! Не то я кликну людей!..

- Бедный мальчик! - сказал отец несчастным голосом. - Все вышло потому, что он никогда не имел настоящего дома!..

- Вы о ком, собственно, из сыновей?..

- О старшем, естественно! Который попал теперь в пренеприятную ситуацию!..

- Ах, это он уже - бедный мальчик?..

- Да-с, сударыня! Да-с!.. Когда он воротился домой из учения - он бежал своего дома! Он вечно торчал где-то... Не мог даже привести домой гостей! В доме был всегда такой беспорядок! Вы - мать! Когда у Ольги начались месяца - тряпки валялись по всему дому!..

- Вы - не мужчина! Разве мужчине пристало замечать такое?.. Кто виной, что вы никогда не умели спрашивать со слуг!..

- Это я должен был спрашивать?..

- Кстати, вы, по-моему, забыли нынче сказать, чтоб вынесли ваш горшок. Запах!..

Она повела ноздрями - презрительно и властно. У нее всегда были такие ноздри. Тонкие, нездешние... Тонкий нос с горбинкой... Греция, Рим?.. И очи, запеленутые каким-то туманом, в коем мужчины, все без исключения, готовы видеть неудачу женской судьбы: так и тянет прийти на помощь!

- Между прочим, младший, ваш любимец, пойдет тем же путем! Вы не замечаете? Он уже, по-моему, навострил лыжи!..

- Оставьте в покое младшего хотя бы!..

- Но я не могу позволить, чтоб мой старший сын...

- Успокойтесь! Он - не ваш сын!

- Как так не мой?! Что вы говорите?..

- Успокойтесь! Этот грех я уже отмолила в церкви!..

... лжет, конечно. И сын... так похож на него... никогда никто не сомневался! А впрочем... Разве не бывает? Дед повесил француза учителя на воротах имения. Из ревности. Все бывает. Чужая душа - потемки! Нерусская, лживая... С этим туманом на очах... Чужое небо. Чужая женщина. Врет! А может? Все может быть! Бежать! В леса. Удалиться. И плакать, плакать. Одиночество! Пойти в баню. И там... дворовую девку. Сперва все... А потом плакать. Рыдать у нее в коленях. И чтоб эта девка плакала с тобой. Горшок! Нашла чем попрекнуть! Он думал о сыне. Опять ввязался в какие-то... не приведи Бог! Девку! В бане! на полке! И вышел с гордостью...

К вечеру приехал, наконец, сын, из-за которого весь сыр-бор. Дорожная коляска, промчавшись по еловой аллее, лихо развернулась вкруг клумбы к дому... Встречать высыпали все. Дворовые дружно выносили вещи. Их было немного. Сын в дорожном сером сюртуке и сам чуть посеревший с дороги. Мать отметила про себя круги под глазами и несвежую у ворота верхнюю сорочку. Сын поцеловал ей руку, она мелко перекрестила его - раз-другой, поцеловала в лоб и заплакала. Он вновь поцеловал ей руку и стоял растерянный. Боялся с детства - когда она плакала. Хотя смутно подозревал всегда, что плачет она не о ком-нибудь - о себе самой. Почему?.. С отцом они трижды расцеловались по-русски - но сухо. Отец сперва важно протянул руку - сразу возникла сухость. Сестра Ольга повисла на брате, поджав коленки и махая в воздухе маленькими узкими ступнями. Шепча в ухо, что ужасно-ужасно рада. Она в самом деле любила его. И так продолжала висеть на нем - пока papa не встрял, как всегда, мол, барышне сие - не комильфо... Младший брат был доволен и всем видом изображал таинственность. Как все девятнадцатилетние, которые уверены, что им внятно то, что невнятно другим. Они обнялись - и младший успел буркнуть загадочное: "Готовься!.." То есть думал, что загадочное. Старший улыбнулся. Он отдавал себе отчет, когда ехал сюда -знал свой дом. Нянька поцеловала в плечо - два или три раза и плакала не переставая. Про нее он точно знал, что плачет об нем. Поцеловал ее в лоб, а потом в соленую щеку - пахнуло сивухой, - наверное, приняла перед встречей, за ней водилось. Дворовые наблюдали всю сцену откровенно, с удовольствием. Можно понять. Какое-то развлечение в их жизни. Дворовые девки бесстыже разглядывали молодого барина, лузгая семечки. Те, что были девчонками, когда он приезжал в последний раз - а теперь вот вымахали во взрослых девах...

Все заговорили - "Ужин, ужин!" - но он отнекивался: сказал, что устал, что завтра, все завтра - а пока неплохо бы в баню. Мать подумала и поддержала его. Он, видно по всему, в самом деле устал - а тут пойдут разговоры... Памятовала свою беседу с мужем, от которой еще могут быть последствия - взглянула на мужа невинными глазами и тоже твердо сказала: "Завтра!.." А няня подтвердила, что баня уже истоплена - и в самый раз. Она там, при бане жила... Не всегда, конечно, иногда в доме. Вообще она была здесь хозяйкой. Ее слушались - и даже старший барин, а он был ндравный!

Это "завтра" словно разогнало встречавших - ну, устал человек, хочет привести себя в порядок. К слову "баня" на Руси принято относиться с уважением.