Ильдар Абузяро

Воз душных кошмаров

Кюллики всю ночь снились кошмарики - она поняла это, как только проснулась, потому что постель была мокрой от тринадцатого пота, и даже кончики волос были влажны, будто она мыла накануне шампунем голову, а потом сушила, сушила, сушила, а волосы всё не сохли, а скоро уже идти на свидание с Суло... - о, кошмар!

Ведь свидание с Суло всегда сулит что-то хорошее: может быть, мороженое, ведь у Суло всегда есть деньги, а может, и мороженые пельмени, которые Суло так хорошо жарит на растительном масле, нет, что ни говори, а Суло - он такой милый, словно суслик с взъерошенной шерсткой, и у него есть непригорающие сковородки и нерафинированное масло, хотя в Суло она и не была влюблена, а волосы всё не сохнут. В общем, Кюллики снились кошмарики.

"Ну хоть бы они были не такими ломкими и не с такими секущимися концами! - думала Кюллики за завтраком, крепким кофе, - всё-таки надо поддерживать фигуру и тонус. - И хоть бы я не проснулась от собственного крика, как позавчера, когда мне приснилось, что ко мне приближается сверхъестественная сила и смотрит на меня спящую, смотрит, смотрит, смотрит. От этого с ума можно сойти".

Из-за страшных воспоминаний и слишком вязкого кофе у Кюллики пересохло во рту, и ей захотелось ложку растительного масла или хотя бы стакан минеральной воды. "Ну что, пора идти мыть голову шампунем с растительными экстрактами: жожоба и крапивы, - подумала Кюллики. - Или кефиром. А потом мазать шею и лицо маслами зародышей пшеницы и соевых бобов".

И только она подумала о зародышах соевых бобов и пшеницы, как сразу вспомнила о зародыше любви и зародыше ребенка, которого ей удаляли клещами, а все потому, что этот мерзавец обманул ее...

К тому же все эти процедуры, все эти посещения врачей требуют столько времени, не говоря уже о волосах с их укреплением, окраской и завивкой.

А времени так катастрофически не хватает, и надо еще на него заработать, и даже в выходные дни время поджимает, как новые туфли, когда они с Суло гуляют по Финланд Кату, едят мороженое и пьют кофе со сливками. В общем, всё проходит так мило, хотя и коту под хвост, и Суло такая прелесть, что Кюллики было уже подумала: а не влюбиться ли мне в Суло? Подумала и не влюбилась.

Но, с другой стороны, почему Суло выбрал именно ее, Кюллики? "Что он во мне нашел?" - думала Кюллики. Ведь для Кюллики самым важным в мужчинах было то, что они сами находили в ней.

"Ну вот еще! - думала Кюллики. - Буду я в него влюбляться до того, как узнаю, почему ж он выбрал именно меня!". Ведь в любви к мужчине для Кюллики была самым важным тайна любви этого мужчины.

И они гуляли по Финланд Кату, а потом ели блинчики "Морозко" с майонезом, мороженые пельмени, мороженое с киви, кофе с шоколадным мороженым. И у Кюллики было такое впечатление, будто с Суло она сосет грудь мамки, - уж таким он был правильным ухажером, этот Суло, - и в животе начиналось несварение. А когда Суло предложил ей еще и молочный коктейль, у Кюллики в животе начались такие колики, что хоть реви, хоть плачь тихонечко... Но и от этих слез внизу живота не мокреет, а волосы, кажется, уже вновь загрязнились.

А еще этот банковский клерк Суло всю дорогу только и рассказывает, как о своей работе. О дебетах и кредитах. И как все замечательно сходится. А потом вдруг, ни с того ни с сего, разнежился, разоткровенничался и даже признался в проколе, который их банк совершил, выдав кредит этому пройдохе и паразиту Тайсто. Этого Суло по подписанным им обязательствам делать было ну никак нельзя, потому что любой прокол ставит под сомнение репутацию фирмы.

– Конечно, деньги мы дали Тайсто небольшие, но все-таки ты лучше об этом никому не говори.

– Хорошо, не скажу, - тронули до слез откровения Суло Кюллики.- Не буду тебя выдавать, а то вдруг тебя еще премии лишат. Я ведь тебя и так объела.

– Да брось ты, не переживай так за нашу фирму! - И Суло, и Кюллики казалось, что они уже могут доверять друг дружке. - Скажу по секрету: я даже в глубине души считаю - здорово, что этот Тайсто наколол нашу фирму, Кюллики. Деньги ему вернуть было не с чего - откуда у него деньги? И имущества никакого. Банкир так бесился - ты бы видела! А я так радовался, когда увидел, как расстроился шеф! - Было заметно, что Суло и сейчас очень радуется, рассказывая об оплошности банка. - А все-таки он молодчина, этот Тайсто! - И ему, Суло, в радость это приключение со знаком минус. - Нет, все-таки он молодец, этот пройдоха Тайсто: ведь теперь ему можно рассказывать по большому секрету об оконфузившемся шефе близким друзьям, пока те заливаются смехом и слезами! На-ка лучше, Кюллики, возьми салфетку.

– Суло, скажи, - спросила Кюллики сразу после того, как Суло вытер ей салфеткой слезы, - а почему ты ухаживаешь именно за мной? Я тебе нравлюсь?

– Потому что, - растерялся Суло, - потому что ты мне нравишься. Ты это верно подметила, Кюллики.

– И все? Так мало? А разве тебе не нравятся другие женщины? Разве тебе не нравятся Кайса и Малле или Туови и Люлли? Разве тебе не нравятся твои друзья или коллеги по работе и их милые детки? Разве тебе не нравятся дубовые стулья в этом ресторане и вон та кошка у дверей? И даже афера Тайсто, разве тебе не понравилась афера Тайсто, о которой ты сейчас с таким восторгом рассказывал?

– Ну не знаю, как тебе сказать, все вы мне, конечно, нравитесь... - И их откровенный разговор продолжился, хотя Суло так и не смог вразумительно объяснить, кто ему больше нравится. - Да и этот Тайсто - тоже молодец... - В общем, банковский клерк Суло окончательно запутался.

"И чего это Суло вдруг нашел в Тайсто положительного?" - не понимала Кюллики, возвращаясь на трамвае домой. Ведь он был, что называется, попрошайкой, не чета Суло. Ведь Тайсто - он сидел на бордюре улицы Проломной и собирал милостыню, а не сидел в банковском офисе на большом крутящемся стуле-кресле и не открывал депозиты, как Суло. К тому же он, Тайсто, был попрошайкой даже еще в те времена, когда звонил Кюллики и просил: "Кюллики, пожалуйста, поговори со мной!".

Он все время о чем-то просил Кюллики. Ему все время было что-то нужно от людей, которые его окружали. Сам же он ровным счетом ничего дать не мог, потому что не мог сделать чего-нибудь путного, а даже если и начинал что-то путное, то тут же бросал это на полпути. И от этого Кюллики не могла найти в нем ничего положительного. И ей ровным счетом не за что было сказать ему спасибо...

Когда наконец занятая Кюллики, вся уставшая, сбитая с толку и вот-вот с ног, вернулась домой, она тут же завалилась спать. Живот был полон всякой снеди - аж пошли какие-то колики: никогда еще Кюллики так не наедалась. И, может быть, от переедания, а может, от усталости ей приснилось, будто она, такая маленькая, маленькая, как ребеночек, идет по коридору, даже не идет, а как бы плавно плывет в полуметре от пола, сначала к холодильнику, а потом к книжному шкафу и разглядывает корешки книг. Толстых книг с золотым тиснением.

"Ага, надо будет запомнить названия этих книг, - думает Кюллики во сне, - чтобы потом сверить". И вдруг она чувствует, как на нее надвигается что-то очень тяжелое. Прямо из коридора приближается что-то чересчур большое, двигаясь между стеллажами с книгами. Да это же чья-то грубая, неухоженная рука размером с ее голову! - и она берет Кюллики прямо за лицо, как за корешок книги, там, где у книги с листа сусального золота оттиснуты по трафарету буквы, - да так аккуратно, словно это не буквы, а накладные ногти. Берет своей грубой лапищей, врезаясь грязными ногтями в изящную буквицу, отчего та трещит, - и тащит, тащит к дивану с засаленной подушкой.

А потом при ярко зажженном свете читает эту книгу, не давая Кюллики спать, стиснув, прижав ее к стене тисками ягодиц и время от времени врезаясь в ребро то книги, то Кюллики, своими стальными, как те клещи, которыми из нее вырывали зародыша, пальцами.

В общем, Кюллики всю ночь мерещились глюки, да такие страшные, особенно та лапища с ненакрашенными ногтями! Будто это она, Кюллики, их забыла накрасить, хотя ей уже пора бежать на работу, а поздно вечером у нее еще свидание с культовым, как любил он сам подчеркивать, журналистом Эсой, хотя Кюллики каким-то там культовым он не казался.

А на свидание с Эсой она ходила, чтобы хоть что-то найти в мужчинах, чтобы хоть что-то найти и за это зацепиться. А еще - чтобы хоть как-то провести время. Ведь на свиданиях культовый журналист Эса водил Кюллики исключительно на выставки и премьеры. Где они ели на халяву барбекю, и пили на халяву водку "Финляндия", и, как правило, на халяву рассматривали с неприлично близкого расстояния бабу Ню местного художника Кистти, про которую Эса говорил, мол, опять он рисует свою жену Нюннике, потому что на натурщиц у него не хватает денег.

Ну за что, скажите, цепляться в этом худосочном Эсе после подобных слов? К тому же эти премьеры всегда начинаются так поздно, будто артисты и художники вовсе не работают! В общем, Кюллики была крайне недовольна. А потом Эса как бы с ленцой и очень по-эстетски, не отрываясь от Ню глазами, дескать, ничего, ничего, - протягивал свои длинные ухоженные пальцы к бутылочке "Лаппенкульте". Отчего Кюллики еще больше стеснялась своих ненакрашенных обломанных ногтей и прятала их вместе с посиневшими от холода ладонями под свисающим с плеч шарфом. Ведь Эса замечал самые незначительные вещи. Например, он уже более получаса разглядывал родинки на шее этой Ню.

– Смотри, у меня родился экспромт! - сказал Эса и тут же продекламировал:

Да, Эса очень любил пить пиво "Лаппенкульте" (Золото Лапландии) и делать культ из самых незначительных на первый взгляд вещей. Например, черные квадратики на шее у Ню на картине под названием "Мадонна и ее ребеночек", очень почему-то напоминающие Кюллики обыкновенных мух, самому Эсе напоминали концепцию.