Рейчел Винсент

«Пиршество»

— Мне нужно петь. — Энди завинтила крышечку на флаконе темно-красного лака для ногтей. — Пойдешь со мной?

Она произнесла это небрежно, словно бы мимоходом, но за этой небрежностью я слышала скрытое отчаяние. Мучительный голод. Никто не способен слышать Энди так, как я.

Я замерла, уставившись на обратную сторону коробочки от нового диска, но не видя ее.

— Энди…

После того как в прошлый раз меня едва не затоптали, она сказала, что мне больше не придется таскаться с ней. Она поклялась, что больше не попросит об этом.

— Мне действительно это необходимо, Мэллори.

Устремив на меня умоляющий взгляд голубых глаз, она шлепнулась животом на кровать, но так, чтобы не задеть еще не высохший лак на пальцах ног.

— Ты только взгляни.

Она отбросила с лица длинные темные волосы и провела пальцем под левым глазом.

— С этими мешками я могла бы слетать в Китай, и у меня тряслись руки, когда я вчера пересчитывала кассу. И видишь, какие тусклые у меня стали волосы? Я чахну. Я это чувствую.

Вы знали, что сирены страдают от тишины? Это правда. И разговоры тут не помогут. Им бесполезно стоять посреди людного школьного коридора, впитывая слухом болтовню о секретах, вранье и общую суматоху. Сирена страдает от собственного молчания, когда оно длится слишком долго. И хотя я очень люблю ее голос, в тот миг я была бы крайне благодарна, если бы она ненадолго притихла.

— Ты не чахнешь. Ты просто ненавидишь считать и засиделась допоздна прошлой ночью.

А ее волосы были, как всегда, безупречны — густые и вьющиеся, с совершенно неестественным блеском.

— Ты говоришь совсем как Ти. — Она закатила глаза.

Как бы я ни любила Энди — мы были неразлучны с первого дня пятого класса, — я частенько жалела ее брата. Даже дружбу с ней можно считать практически работой с полной занятостью, так что я могла лишь предполагать, насколько должна досаждать нормальному парню двадцати двух лет обязанность держать в узде шестнадцатилетнюю сирену. В особенности если учесть, насколько Ти скромный и покладистый. Порой я удивлялась, как у них вообще может быть одна и та же мать.

Мужчин-сирен не бывает, и поскольку папа Ти был человеком, то и Ти тоже им оказался. Энди родилась сиреной, в маму, но мы знать не знали, кем или чем был ее отец. Ее мама так и не собралась хоть что-то пояснить, отделавшись обычным: «Без него тебе лучше».

Вероятно, ей было лучше и без матери тоже, поскольку, когда нам исполнилось по тринадцать и в Энди пробудился аппетит настоящей сирены, мама подбросила ее на квартиру Ти, и с тех пор ни один из них о ней не слышал.

— Послушай, все будет не так, как в прошлый раз, я клянусь. — Энди заправила за ухо блестящую прядь волос. — Я работала над сосредоточением. Над выделением из толпы одного человека. На этот раз все будет иначе.

Я запихнула коробочку от диска под ее тумбочку, села на ковре, скрестив ноги, и нахмурилась.

— Разве Ти не обещал взять тебя с собой на эти выходные?

— Да, но он и на той неделе говорил то же самое. Он просто не понимает. И даже если он вспомнит, дело закончится чем-нибудь поистине дурацким, вроде концерта самодеятельности в дешевом клубе. Слушатели на восемьдесят процентов состоят из стариканов, нацепивших банданы в погоне за модой.

Теперь пришла моя очередь закатывать глаза.

— Не думаю, что ты так привередничала бы, если бы действительно чахла.

Ей нужно питаться, чтобы выжить, это я понимаю. Но могла ли она на самом деле настолько и так быстро проголодаться?

Энди пожала плечами:

— Мне неловко питаться пожилыми людьми, они и без того достаточно близки к смерти. Кроме того, понадобятся три старушки, чтобы дать столько же энергии, сколько дает зрелое восемнадцатилетнее тело.

Ее глаза вспыхнули от возбуждения, а улыбка сияла просто заразительно. Но то, что мои синяки уже поблекли, не означало, что я успела о них забыть.

— В прошлый раз какой-то урод впечатал меня в скользящую стеклянную дверь, пытаясь подобраться к тебе поближе. Я не готова выдерживать очередной натиск, если ты опять увлечешься.

Она нахмурилась:

— Я же сказала, я работала над собой.

Я не ответила. Она села на кровати, скрестив руки на груди.

— Я умираю от голода, Мэллори. В крайнем случае я поеду без тебя, но мне действительно может пригодиться подстраховка.

Именно поэтому я всегда и таскалась с ней прежде — чтобы помешать Энди завести новых друзей. Или поклонников. Моя работа заключалась в том, чтобы встревать и затыкать ее, как только она получит достаточно пищи, но прежде, чем превратит кого-нибудь из слушателей — также известных как человекоэнергетики — в безнадежного наркомана или в пациента психбольницы. Этот миг обычно наступал между последними звуками общеизвестной песни и первыми нотами собственной мелодии Энди. Когда сирена начинает исполнять свои сочинения, пора убираться. Или, по крайней мере, затыкать уши всем присутствующим.

Я в особенности хорошо подхожу на роль ее подстраховки, поскольку песня сирены не способна зачаровать большинство нелюдей и пение Энди никак на меня не действует.

Ну, то есть это не совсем так. Ее пение ошеломляет меня. Красота ее голоса заставляет меня одновременно томиться и пылать от зависти. Но мои мозги не закипают, а чувства не хлещут через край в приливе безумной любви к ней, в то время как она медленно вытягивает жизненные силы жертвы. Энди не может мной питаться или меня зачаровывать. Я единственная, кто способен помочь ей остановиться, пока дело не зашло слишком далеко. Больше ей положиться не на кого.

Мы превосходная пара. Настоящие сестры поневоле.

— Кроме того, ты и сама хочешь развеяться.

Она снова усмехнулась, и я пожалела, что не могу противостоять ее улыбке так же, как голосу.

— Иначе нам светит бадья попкорна на домашнем фестивале ужастиков и пицца за полночь, если вдруг захочется авантюр.

Что ж, в этом заключалась доля правды. Лето уже наполовину прошло, а мы так и не нашли более увлекательного занятия, чем работа в забегаловках за минимальную плату. Мама вернется через несколько дней, и блаженству долгого сна по утрам придет конец.

Энди угадала мое решение по выражению глаз и ухмыльнулась, опережая мой ответ:

— Полагаю, мы могли бы еще разок повеселиться напоследок.

Понятия не имею, откуда Энди узнала о вечеринке. Возможно, от какого-нибудь парня на работе. Или на улице. Или из некой встроенной системы отслеживания вечеринок, шепчущей в ее собственной голове. Так или иначе, но где-нибудь всегда что-нибудь происходит, а Энди непременно знает, как туда попасть, даже если для этого необходимо проехать пол-Техаса.

Это первое правило выживания: никогда не ешь там, где живешь, и никогда дважды не кормись в одном и том же месте. Если людям всегда будет становиться плохо после того, как ты им споешь, рано или поздно кто-нибудь заметит. Особенно если не удастся списать это на похмелье, да и пищевое отравление годится только на один раз.

— Так что, это частная вечеринка? — уточнила я, когда Энди свернула с шоссе на узкую, хорошо мощенную дорогу в часе езды от нашего захолустного городишки. — И каков наш план? Ты собираешься попросту забраться на стол и запеть во весь голос?

Энди рассмеялась и чуть сильнее надавила на газ, поскольку ее возбуждение достигло пика.

— Это вряд ли. Хотя может сработать, если не найдется другого выхода. Предполагается, что там будет соревнование рок-групп.

Я убрала солнцезащитный щиток со стороны пассажирского сиденья и, глядя в освещенное зеркальце, подправила помаду. Мне не дано великолепия сирены; чтобы хорошо выглядеть, приходится постараться.

— Рок-групп? Серьезно?

Хотя она ни за что не призналась бы в этом в школе, Энди весьма прилично управлялась с пластиковой гитарой; она как-то играла против брата на деньги, когда у нее опустел кошелек. Ти, разумеется, не позволил бы ей петь, так что она выбрала гитару против барабанов и переигрывала соперника около семидесяти процентов времени, хотя они оба выступали на уровне «эксперт».

Но с микрофоном она была просто неподражаема.

— Полагаю, нам туда, налево. Готова?

Я кивнула, и она медленно затормозила в конце ряда машин, выстроившихся вдоль улицы. Ее тени для век с блестками искрились в свете фонарей над нашими головами.

Выйдя из машины, я услышала звук, сочащийся в ночь из дома перед нами: тяжелый ритм баса с резкими гитарными риффами и яростным отрывистым текстом. Часы на приборной доске показывали, что уже минуло одиннадцать, но вечер казался едва начавшимся, и внезапно у меня голова закружилась от возможностей, хотя я-то приехала сюда не кормиться. В любом случае маловероятно, что я найду себе подходящую пищу на какой-то случайной вечеринке: мои умения труднее определить, а аппетиты куда сложнее утолить, чем голод Энди. Но я разделяла ее предвкушение. Быть с Энди — всегда удовольствие. Даже когда не поет, она источает уверенность и дышит обаянием. Людям хочется ее радовать, и я не исключение.

Болтая, мы прошли по тротуару к ярко освещенному дому на углу. Я держала Энди под руку и чувствовала себя могущественной и по-своему прекрасной. Выпью чего-нибудь, станцую пару танцев, а потом забьюсь в угол и буду наблюдать за выступлениями, пока она кормится. А затем мы, вновь оставшись вдвоем, по пути домой обсудим все происшедшее.

Энди пить ни к чему, она и так уже изнемогает от предвкушения. А когда она споет и насытится, то осоловеет от человеческой энергии, но физически останется трезвой. И зачем я вообще ей возражала? План удачный, а мы смотримся просто замечательно. Все будет отлично. Даже лучше, чем отлично.