Марк Аврутин
Наши мифы и история
В ночь с 3 на 4 октября 1993 г сторонники возрождения СССР, собравшиеся в «Белом доме» под красным флагом, пошли в наступление. Пока правоохранительные органы бездействовали, гебисты тоже не спешили поддерживать Ельцина, наблюдая за его схваткой с Хасбулатовым, и ещё было не ясно, кого поддержит армия, тысячи москвичей вышли на улицы, преисполненные готовности умереть, но не допустить фашизм.
На рубеже 80-90-х годов прошлого столетия люди готовы были многим пожертвовать ради свободы, многопартийных выборов и прочих малознакомых, но, тем не менее, желанных атрибутов демократии. Но вот вопрос: а много ли было таких людей? Большинство всё-таки рассчитывало на лучшую жизнь и это — вполне нормально. Тем более что этот период был, вопреки утверждениям коммунистов, самым неблагополучным за предшествовавшие ему 20 лет.
Два основных фактора предопределили развитие ситуации после революции 91 года: перестроечное перемирие «между палачами и их жертвами», и приватизация. Первый — лишил возможности ввести либеральную диктатуру, которая позволила бы сменить кадры и заложить основу нормального цивилизованного капитализма. Вряд ли это удастся сделать в будущем, как предлагает писатель Михаил Веллер, — время упущено. Второй — перекрыл «кислород» людям, способным создать свое дело. В результате, большинство из них, особенно средне-старшего возраста, оказалось «на дне».
Нынешние последователи коммунистов советских времен, вспоминая события тех лет, говорят об усилении дефицита всего и вся. Но это явная ложь. Дефицит, существовавший в советский период, именно тогда достиг предела. Вместо изобилия товаров на потребительском рынке, которое коммунисты обещали на протяжении десятилетий, местные власти ввели талоны на самые необходимые товары, и люди, наконец-то, поняли, что введенный советскими экономистами термин «отложенный спрос» — обман. И вот тут-то началось…
Дефицит же, который якобы начал усиливаться после революции 91 года, был дефицитом только денег, вполне естественным для всех стран мира с рыночной экономикой. Люди же, у которых каким-то образом появились деньги, смогли приобретать недвижимость, ремонтировать квартиры с применением появившихся в продаже самых современных материалов, обставлять их любой мебелью на выбор, которого никогда не было прежде. Стали открываться торговые представительства крупнейших мировых производителей автомобилей и т. д.
Конечно, всё это происходило на фоне массового обеднения граждан. Росли долги по невыплаченным зарплатам, и в 97 году, если верить статистике, они превысили вдвое товарные запасы. Но это вполне объяснимо особенностями становления капитализма на российской почве: не забота об установлении долговременных честных партнерских взаимоотношений, а стремление обмануть партнера, взять товар и не расплатиться, исчезнуть и всплыть в другом месте и в другом обличии.
Вряд ли Ельцин сознательно пошел на разрушение советского строя, видя в этом, подобно радикально мыслившим либералам, наказание «стране — убийце своих граждан», Наверное, он искренне верил, что рынок сможет облагодетельствовать всех. Мало кто из участников революции 91 года, поддержавших Ельцина, предвидел все последствия либерального перехода. А это не только долги по зарплате, но и полное её отсутствие из-за возникшей массовой безработицы в результате разрушения значительной части промышленности и сельского хозяйства советских времен.
Людям, поверившим в рынок как в чудо, вскоре пришлось разочароваться. Как и следовало ожидать, «преуспело» лишь меньшинство. России не удалось перескочить через столетие. Ситуация стремительно ухудшалась с каждым годом. По мере того, как колбаса становилась недоступной всё большему числу граждан, либерально-демократические ценности теряли свою привлекательность. Этим не преминули воспользоваться коммунисты, подготовив к октябрю 93 года очередной мятеж.
В ночь с 3 на 4 октября 1993 года баркашовцы, ампиловцы, макашовцы и прочая фашистская нечисть, собравшаяся в «Белом доме» под красным флагом, пошла в наступление. Гебисты поддерживать Ельцина не спешили, наблюдая за его схваткой с Хасбулатовым. Правоохранительные органы бездействовали. Ельцин не согласился пойти на уступки красно-коричневым, как его убеждали, якобы ради спасения демократии. Возможно, он пожалел, что не были ликвидированы Совдепы ещё в 91 году, и принял, хоть и запоздалое, но правильное решение об их насильственной ликвидации теперь, предотвратив тем самым ещё более крупное насилие со стороны коммунистов и национал-патриотов.
Москвичи же вышли в ту ночь, преисполненные готовности умереть, в ответ на призыв Гайдара, когда ещё было не ясно, кого поддержит армия. Красные же умирать были не готовы и смирились с поражением. К сожалению, арестованных организаторов мятежа через четыре месяца выпустили, и они стали готовить очередной реванш к президентским выборам 1996 года. Снова дали волю «маниакально-агрессивным совкам», которые раскачивали страну, заставляя её делать выбор между коммунизмом и фашизмом. К счастью, результаты выборов 1996 года опрокинули ожидания коммунистов, но и цивилизованного капитализма тоже построить не удалось.
Восемь лет ельцинской демократии напомнили спустя 75 лет восемь месяцев Временного правительства. Нет, не своей беспомощностью, как утверждают многие. Ельцин проявлял временами твердость, но действовал крайне непоследовательно. В результате гражданское общество так и не сформировалось, а вновь утвердилась государственная монополия на любые действия. В России не произошла декоммунизация даже в морально-нравственном плане. А Ельцина «отвлекли» приватизацией, и коммунизм так и не превратился в прошлое России.
Кто мог предвидеть, что революция, начавшись разгромом ГКЧП, завершится приходом к власти гебистов. Правда, до этого страна, строившая либерально-демократичное общество, неожиданно оказалась под властью бандитов. Качество жизни неуклонно падало, а нестабильность и неуверенность в завтрашнем дне росли.
Народ же, испугавшись умереть от голода, возопил: «Поработите, но накормите».
В итоге страна выбрала «просвещенный бандитизм». Очутившись перед выбором между властью бандитов и властью гебистов, народ выбрал последних. Даже интеллигенция проголосовала за «порядок», восприняв, особенно, поначалу власть гебистов как избавление от засилья бандитов. Это означало крах всех демократических иллюзий. Вскоре на фоне псевдодемократии начал стремительно развиваться дикий номенклатурный капитализм.
Не прошло и 10 лет, как власти, которые пытали и мучили, взяли реванш. Это они, пользуясь отсутствием независимого правосудия, «встали с колен». В стране, подвергнутой при сталинском режиме тотальной холуизации, насаждается поголовное рабство. Стоящая у власти российская элита не сомневается, что народ — быдло, которым дозволено повелевать, поскольку он всё стерпит и всё поддержит. В стране, не таясь, переплетались власть и собственность, государственное и частное, постепенно углубляя пропасть между Россией и Западом.
По мнению коммунистов, результаты реформ 90-х годов могли бы послужить доказательством шизофрении демократов. Конечно, они, санкционировавшие принудительное психиатрическое лечение, тут же вспомнили о шизофрении, от которой с таким усердием лечили диссидентов в славные для них 60-, 70-, 80-е годы. В качестве критериев для оценки результатов реформы коммунисты используют простейший аргумент: «Где было хуже — в СССР или в РФ конца 90-х годов?». Однако, если стало хуже, то это вовсе не означает, что было хорошо. России вообще, к сожалению, присущ вектор «от плохого к худшему». По этому поводу в свое время настолько хорошо сказал Черномырдин: «Хотели как лучше, а получилось как всегда», что эта его фраза стала поговоркой. И тем не менее, тот факт, что советская система работала и, значит, была хорошей, восприняли многие.
Воспользовавшись ситуацией, недовольством большинства населения результатами реформы 90-х годов, коммунисты начали создавать ложный образ СССР, пытаясь вызвать по нему ностальгию. Это, в значительной мере, помешало осмыслить суть коммунизма, который остался непреодоленным в массовом сознании, не стал безвозвратно ушедшим прошлым. И даже преступления коммунизма переместились куда-то на периферию общественного сознания, тоже мешая правильному пониманию истории советского общества.
Недостатки новой системы, несмотря на всю ту злость, с которой они преподносятся и сверх всякой меры преувеличиваются, не могут служить обоснованием превосходства советской системы. Конечно, далеко не всеми разделяется такой подход, и значительная часть российского общества продолжает верить в большевизм. Этому несомненно способствовал призыв президента Путина помириться со своей историей, видеть в ней всё — не только плохое, но и хорошее. На самом же деле за этим призывом скрывается нежелание видеть ставшими нормой репрессии и жертвы коммунизма. Такая терпимость к коммунизму объясняется неразделимостью жертв и палачей. На протяжении советского периода нередко вчерашние палачи становились жертвами, а жертвы мстили своим палачам.
В исторических исследованиях, вышедших в последние годы, коммунизм преподносится как наилучший выбор в тех конкретных исторических обстоятельствах.
Коммунисты, привыкшие считать народ слепым и глупым, утверждают, будто бы советские люди не поняли в начале 90-х годов, что за разговорами об улучшении и модернизации осуществлялся проект разрушения советского строя. Другими словами, чуть ли не по пьянке «сожгли» свой собственный дом. Но мы то ещё помним ситуацию того времени, когда одна часть общества выстраивалась вокруг винно-водочных магазинов в то время, как другая — собиралась на многолюдных митингах.
Когда говорят, что «мало кто верно оценивал ход событий», то с этим можно согласиться лишь применительно к приватизации. Хотя её и поддерживало большинство населения в надежде получить свою долю, но сути, действительно, почти никто не понял. И это притом, что ученые проводили экспертизу проекта закона о приватизации, с результатами которой ознакомили депутатов ВС СССР. Но никто не заблокировал представленный на обсуждение проект. О заведомом вреде этого закона, который предоставил право разворовывать общенародное достояние, никто тогда не говорил. Впрочем, может быть, кто-то и хотел выступить, но ему не дали. Наверное, единственная польза того закона состояла в том, что он позволил вскрыть истинную, номенклатурно-бюрократическую природу, так называемой, общенародной собственности.
