Хаген Альварсон
Девятый Замок
"…Только те, кто прошёл ад вдоль и поперек, могут приносить жертвы. Только сильные могут решать, кого приносить в жертву. И только сильнейшим позволено жертвовать собой.
Иначе жертва становится всего лишь вульгарной платой, а сам ритуал жертвоприношения становится балаганом…"
Корд'аэн О'Флиннах
"Разговоры с Наставником"
Благодарности:
Юрию Пусову, за помощь в адаптации для русскоязычного читателя;
Артему "Кощею" Кащееву, за дельные советы;
Наталии "Хищной Птице" Девятко, за критику и любопытные мысли;
Gunnhild — за полезное уточнение;
Юрию "Рыбачка Соня" Гордиенко, за лингвистические консультации;
А также добрым людям с сайтов norse.narod.ru и norse.ulver.com — за ту огромную и полезную работу, которую они проделали (примерно половину своей библиотеки скандинавистики я качал оттуда).
Особую благодарность выражаю Юлии "Тинтель" Виноградовой — она не пожалела времени не только прочитать, но и сделать замечательные иллюстрации!:)
Часть 1
Край твоих предков
Сага о Снорри, сыне Турлога,
и других обитателях и гостях славного города Норгарда
Пролог
Есть на Севере, южнее Вестарфьорда, большой дуб. Стоит он на берегу реки. Это — раданте, дух-хранитель. От века он высится над водой, над землей, и так велика его мощь, что никакая буря не в силах его согнуть.
В северных горах живёт злой ветер, пожиратель падали. Раз в сто лет он приходит в долины, сея опустошение и ужас. Раз в сто лет ветер и древо сходятся в битве, и тогда всё живое спешит в укрытие. Тень падает на землю, и страшный ураган свирепствует девять дней и ночей. Говорят, что в это время мир умирает и возрождается.
Но если однажды буря переломит хребет исполинского древа…
Мгла накроет мир, и смолкнут песни, и зазвенит медь над беспредельной пустошью. А солнце будет бледным и больным. И лишь смердящая пыль устелет небо в тысячу слоев…
Пожелаем удачи тем, кому выпадет жить в те девять дней.
1
* * *
"О прошлом всех сущих…"
…в тот год родился Снорри сын Турлога. Также говорят, что в тот вечер случилась зимняя гроза.
… - Ну-ну, милая, — старуха коснулась руки женщины, ободряюще похлопала, — всё позади. Всё… Это первый раз тяжело.
Тяжело, впрочем, и потом, но к чему это знать молодой матери?
— Покажи… — простонала женщина едва слышно.
— Любуйся.
Старуха поднесла к бледной роженице здоровое дитя с рыжим пушком на голове и неуловимого цвета глазами — яркими, как новорожденный мир. Ребенок не плакал — наоборот, глядел озорно и лукаво, точно не было страшного разрыва с уютным родным лоном.
— Мой… мой малыш… — прошептала мать, постаревшая на жизнь, — он в отца…
— В твоего? — уточнила знахарка.
— В своего… собственного.
— Ну, что уж тут… — всплеснула руками колдунья, — и такое бывает.
И отвернулась с ребенком, — искупать новорожденного в священном сосуде, на дне которого виднелась Руна Жизни, посвященная Праматери-Эдде.
— Дай… — слабо попросила роженица.
— Не дам, — грубо обрубила колдунья, точно топором — пуповину, — бледны и слабы твои руки, Асгерд, дочь Альти! Холодны твои руки, точно снег, и столь же белы! Удержишь ли дитя? Не застудишь ли?
— Дай мне сына, Арна-вёльва! — крикнула раненой птицей Асгерд. Тихоня, папенькина доченька, она кричала на ведьму! Альти, сын Альвиса, не узнал бы своей дочери. Впрочем, он и так её не знал, как годится знать родителям детей…
Медленно повернулась Арна-колдунья, священная птица Праматери, и в неверном свете очага её руки казались по локоть в крови, а за её спиною кричал безымянный ребенок, изведавший коварство воды. Сорвала с шеи янтарный амулет — колыбель в когтях чудо-птицы — и воздела над миром.
— Веди себя тише, о Асгерд, — промолвила ведьма, глядя в душу юной матери, — иначе дисы и фюльгъи отвернутся от тебя и твоего чада, и не будет ему в жизни ни счастья, ни удачи!
Асгерд онемела, холоднее льда: ибо из седой бездны поколений с ней говорила сама Улла, Праматерь её народа. С ней говорили шепотом волн Андара, Мать Рек, и Кэльдана, Владычица Морей, грозила штормом. С ней говорила Тэлира, Поющая Мать-Земля, и все птицы и звери, выводящие потомство; и Хелла, хозяйка Утробы Мёртвых, тянулась к ней сквозь вечность… Рекья, дочь Вьярда, её матушка, смотрела на неё, и все иные жены народа Двергар, и духи-дисы, помогающие при родах… И не верилось, что еще час назад Асгерд кричала от страшной муки, когда её естество разрывалось пополам, точно тело скалы, расколотое взрывом вулкана, рассеченное трещиной, из которой рвется наружу раскаленная багровая лава, сводя с ума…
" — Я могу дать тебе зелье, чтобы приглушить боль, — сказала Арна, когда у Асгерд отошли воды, — оно у меня под рукой. Иные не выносят муки, сходят с ума. Давать?
— Нет, — ответила гордая Асгерд, — я хочу родить дитя. Не камень.
— А ведь иные верят, что дверги прямо из камня родятся, — горько усмехнулась ведьма, — так не надо? Ну, как знаешь…"
Боль прошла, тревога минула, страх ушёл талым снегом — все позади. Огонь в очаге, тепло в груди, покой в голове… Лишь веки тяжелы, как ответ перед предками.
— Спи, милая.
Колдунья вернулась к чану и закончила омовение. Младенец отчаянно фыркал, орал и пинался — маме плохо, маму надо защитить! Арна вытерла его, укутала в сухое и положила ладонь на темя. Боевитый малыш сразу успокоился. Маме хорошо? Ну и ладно!
Что-то притомился я с вами, друзья…
— Арна! — позвала Асгерд.
— Он побудет со мной. Тебе дам, когда отдохнешь. Не спорь.
— Я не о том… — вздохнула, собралась с силами и произнесла умоляя, словно в последний раз, — ведомо ли тебе, какова его судьба? Что ждет моего сына?
— Счастье, Асгерд, — ответила ведьма, улыбаясь бледной луной, — он будет счастлив.
Женщина на ложе кивнула и ушла во тьму, тепло и покой.
Ребенок будет счастлив.
И этого довольно для матери.
За дверью раздался гром.
И малыш ответил ему веселым криком…
* * *
…Грохотало над рекой, как раз над голым зимним лесом. Точно проснулся старый великан Маркенвальд, живущий за Восточной Чащей, и принялся валить вековые деревья для постройки своего страшного драккара. Сухие ветви хрустели, ломаясь, и ветра выли, словно безумные тролли чащобы. Белые нити свивались в чёрных облаках, и ледяной покров реки отражал их пляску. Молнии чертили руны на льду, словно в колдовском чёрном зеркале, предвещая грозы грядущего; и гром летел над землей…
Никто не вышел во двор полюбоваться зимней грозой. Оттого ли, что мороз мгновенно умерщвлял кожу, или от того, что всем была безразлична редкая зимой гроза — кто знает? Никого не было во дворе — кроме Турлога, сына Дори, чья жена рожала в усадьбе. Согласно обычаю знахарка выгнала его из-под одной крыши с роженицей. И теперь он стоял на берегу Андары, пуская дым из трубки, пытался любоваться игрою огней и не думать о том, что…
…вот она, Асгерд, лежит навзничь, и её глаза леденеют, в них гаснет свет, и дыхание уходит легким облачком, и повитуха бессильно сжимает костлявые кулаки, хочет заплакать, но — нечем…
…вот оно, дитя, плоть от плоти Турлога Дорисона, ЕГО дитя, крошечка, — окоченевшее тельце, нежный пушок на голове, почерневшие губы, а личико — синее, и язык наружу… Вокруг горла — пуповина. Ребенок повешен, точно вор или предатель, повешен ни за что, собственной матерью, и в его глазах — обида…
— Боги, дисы, Предки, кто угодно, — шептал Турлог, задыхаясь от страха, — только бы Асгерд… Только бы… Только бы не…
Не без причины он боялся: его собственная матушка, Стайна Вигдоттир, умерла при родах, почти у него на глазах… А надобно сказать, что Асгерд была той же внешности, что и Стайна: тонкая в кости, высокая и статная, словно княгиня, чуть узковата в бедрах. Над ним еще потешались, мол, Турлог сын Дори жену под стать матушке брал, потому как еще от сиськи материнской не отвык, но с теми шутниками он поговорил по-свойски, и не слишком нежно: ибо он был из рода Струвингов, о которых говорили, что они все чуток сумасшедшие. Быть может, так и было: никогда Турлог не боялся за себя, а за милую страху натерпелся.
Ходил, утаптывая снег, выдыхая сизый дым, точно гейзер, мял роскошную рыжую бородищу, как мочалку… Холодом и едким трубочным зельем гнал страшные мысли. Те уходили — в ночь, в лес, прятались в сухих кустах и глядели на него из тьмы. Ждали, когда отвернется…
— Дорого бы я дал за то, чтобы разделить твою боль! — прошептал Турлог горячо, и ответом ему стала ветвистая зарница. Словно исполинский златорогий олень Гулленхьёрт склонился к страстной просьбе безумца.
"Правда ли, что в старые времена муж мог присутствовать при рождении ребенка? — подумалось Турлогу, — надобно будет при случае спросить Арну. Да только ведь не скажет. Ведьма. Хитрая старая ведьма…Слыхал я, на Юге уже обходятся без них, и даже жгут на кострах".
— Хэй, пивовар, — раздался сухой голос.
Турлог обернулся.
Перед ним стояла простоволосая ведьма. В чёрной шубе она сливалась с ночью, казалась ликом тьмы и порождением мрака, его сокровенной частью.
— Всё, — сказала она глухо.
Сердце Турлога упало.
