Булатникова Дарья
Пороги рая, двери ада
Пороги рая, двери ада,
Пути к спасенью…
Олег Ладыженский
В последнее время мои сны были наполнены тягостной и непонятной многозначительностью.
Обычные повседневности в долгих, почти лишенных действия, ночных грезах приобретали странный и тревожный смысл. Причем, значение увиденного было доступно некоторому пониманию только во сне.
Пробуждение всегда оставляло щемящее чувство забытого откровения, неудовлетворенность тем, что наполнявшее густой воздух сна прозрение испарялось с поверхности сознания стремительно, как капли летнего дождя с теплого асфальта. Только большим внутренним усилием удавалось сохранить в себе ночные ощущения, донести их до той минуты, когда можно позволить себе поразмышлять над ними в относительном одиночестве.
Но обычно эфемерные волны растворялись в утренних делах, и оставалась только легкая досада на свое несовершенство, на неумение и в жизни находить в простых вещах поистине космические истины. Таким даром обладают, пожалуй, только японские поэты, умеющие в жухлом листе или облаке увидеть смысл прихода человека в этот мир.
Сегодня, например, мне снилась капель. Не торжествующе-звонкая, апрельская, а осенняя, когда при потеплении после первых морозов обреченно стаивает на крыше снежок, барабаня грязными каплями по жестяному подоконнику. Капли летят вниз, впиваясь в съежившуюся белую шубку, еще вчера радовавшую глаз и душу — наконец-то пришла зима! И эти черные проточины в обреченном снегу похожи сразу и на следы от пуль, и на ужасный рот старухи, наполовину лишенный зубов. Ничего больше — только осенняя капель, но сумрачное ощущение безнадежности оставалось со мной долго, почти до вечера. Даже обычно малочувствительный Севка заметил, что выгляжу я какой-то угнетенной и безрадостной. Это, однако, не помешало ему врубить в машине музыку на полную громкость да еще и фальшиво подсвистывать любимой «Агате Кристи».
Мы ехали в пригородный санаторий, где не очень часто, но регулярно проводили выходные дни — селились в номере «люкс», парились в баньке, плавали в бассейне и танцевали вечером на легкомысленной дискотеке. Летом брали лодку и плавали по озеру или бродили по лесу в поисках ненужных грибов. Севка, если находилась подходящая компания, резался в преферанс или играл на бильярде. Чаще всего с нами ездил и Егорка, но он в четверг засопливил и его оставили дома с Симой. Сима была сестрой Севы и жила с нами почти с рождения Егорки. Как раз тогда она развелась с мужем-наркоманом, и нормальная семья, где не было проблем снижения ежедневных доз, поисков самых лучших наркологов и кошмаров абстинентных состояний, а был смешной кудрявый и пухлогубый младенец, казалась ей истинным раем.
Мы с Севой не возражали, дом большой, места всем хватит. Постепенно Сима стала практически главой семьи — все покупки, уборка, ремонт, а также прочие бытовые проблемы легли на ее плечи. Севка с утра до ночи пропадал на работе, я занималась Егоркой, не доверяя малыша никаким нянькам и гувернанткам, так что все хозяйство оказалось взваленным на мою золовку.
Мы с Севкой иногда с ужасом представляли, что будет, если Сима снова выйдет замуж и переедет, мы тогда просто погибнем. Я до сих пор так и не научилась правильно вести себя с прислугой. Горничные, кухарки и садовники казались мне угнетенными, практически порабощенными существами. Наверное, я из чувства раскаяния сама бы принялась стряпать, стричь газон и убирать в доме, чтобы облегчить им жизнь. Но Сима только смеялась над нашими страхами и заверяла, что сыта замужеством по горло и впредь будет выбирать мужей долго и тщательно, так что время у нас еще есть.
От громкой музыки у меня разболелась голова и на заправочной станции я перебралась на заднее сиденье. Севка, вняв моим намекам, убавил громкость лазерного проигрывателя, и под пенье Алсу я задремала. Очнулась оттого, что машина затормозила. На обочине в свете фар стояла женщина с дорожной сумкой. Я удивилась, потому что муж обычно никого не подвозил, даже женщин с маленькими детьми.
Мотивировал он это тем, что рядом, за кустом или в кювете может прятаться вооруженный мужик, желающий отнять его драгоценную «ауди». Но на этот раз кустов и кюветов не было — просто равное поле, а женщина, одетая в светлый легкий костюмчик и туфли на высоком каблуке, выглядела настолько беззащитной на темной дороге, что каменное сердце Севки дрогнуло.
Незнакомка торопливо уселась на переднее сиденье, поставив в ноги сумку, и облегченно вздохнула.
Оказалось, что она ехала к мужу в тот же санаторий, что и мы, но везший ее частник начал приставать с определенными намерениями. А когда она ему отказала, просто высадил на полпути и уехал. Севка успокоил ее, сказав, что нам по дороге и приключения ее на сегодня закончились. Я снова принялась дремать, свернувшись калачиком на сиденье и подложив под голову Егоркиного голубого медвежонка, валявшегося в машине с прошлой поездки. Но сон мне присниться не успел, хотя в первое мгновение я была уверена, что такое может произойти только в настоящем кошмарном сне.
Оглушительный грохот и треск, прыжок машины с трассы куда-то вбок и страшная тряска мгновенно сбросили меня в пространство между сиденьями. Автомобиль, подскакивая, несся неизвестно куда, грозя вот-вот перевернуться. Я пыталась упереться во что-нибудь руками, чтобы хоть немного уберечься от ударов о сиденья, но меня било сразу со всех сторон, и тогда я просто закрыла голову руками и сжалась в комок. «Ауди» остановилась, врезавшись во что-то не очень твердое, замерла, ревя мотором, и наконец заглохла.
Оглушенная и ошалевшая от ужаса, я лежала, боясь пошевелиться, считая, что переломала себе все, что можно переломать — от позвоночника до носа. Милая девочка Алсу пела: «Если я тебе не приснилась, значит, наступила зима…». Песня закончилась, и я решилась пошевелить ногами и руками. Потом вцепилась руками в спинку переднего сиденья и подтянулась. Они оба, Севка и наша попутчица, сидели, наклонившись вперед.
Система безопасности не сработала, наверное, удар был не слишком сильный и резкий, но лобовое стекло полностью исчезло, и я ощутила на лице свежий, пахнущий июньской зеленью ветерок. Машина, съехав с шоссе и промчавшись по лугу, застряла в густых высоких кустах, в которых терялся свет ее фар.
Осторожно протянув дрожащую руку, я прикоснулась к такому знакомому стриженому затылку Севки и пальцами почувствовала вязкую теплую влагу. Муж никак не прореагировал на это прикосновение… Спазм сжал мне горло, и я не смогла его окликнуть, только судорожно дергала заклинившуюся дверь. И тут вдруг послышались звуки торопливых шагов и приглушенные голоса — кто-то спешил к машине, запинаясь в высокой траве.
Нужно было закричать, позвать на помощь, но тут внезапный животный страх буквально парализовал меня. Не осознавая, что делаю, я сползла опять между сиденьями, забилась в щель испуганным зверьком.
Почему я сделала это? Что заставило меня затаиться и молчать? Позже, размышляя об этом, я поняла, что единственной причиной было то, что я подсознательно узнала один из голосов. А голос этот принадлежал человеку, которого никак не могло быть в этот день рядом с нашей машиной. Он должен был находиться за тысячи километров отсюда, в другой стране… И что могло означать то, что он сейчас был здесь?
Шаги замерли около машины, кто-то попытался открыть переднюю дверь со стороны водителя, долго дергал прежде, чем она поддалась.
— Ну, вот и все, Палыч. Оба клиента мертвые, — процедил хрипловатый баритон.
— Ты уверен? — спросил второй, и я едва не закричала, потому что голос этот слышала много раз — резкий, драматично звучащий, он принадлежал заместителю Севки, Игорьку Пестову, в обиходе именовавшемуся Палычем. Впрочем, я звала его всегда Игорьком.
— А ты думаешь, что получив пару автоматных пуль в голову, можно остаться живым? Ну да чего рассуждать, сейчас машину сожжем, и сомнений у тебя не останется.
Я впилась зубами в подвернувшегося под руку плюшевого мишку, мне казалось, что стук моих зубов и даже стук сердца могут выдать меня. Хотя какая теперь разница — все равно живой мне не остаться, если не убьют, обнаружив, то сгорю живьем. Находясь в полуобморочном от ужаса состоянии, я то покрывалась липким холодным потом, то заливалась неестественным жаром от пяток до самой макушки. Наверное, так чувствуют себя животные на бойне, зная о неизбежной смерти.
Краем сознания я слышала какую-то возню около радиатора, потом послышалось отборное ругательство.
— Что такое? — всполошенно спросил Игорек.
— Да зажигалка, блин корявый! Не работает, дешевка китайская! Дай твою!
— Я свою в куртке в машине оставил, — пробубнил растерянно Игорек.
— Так сходи за ней! И не психуй ты, все уже позади.
— Ладно, я мигом! — и раздались торопливые удаляющиеся шаги.
Я, наконец, смогла перевести дыханье и вытащила зубы из несчастной игрушки. Неизвестный мне человек шуршал неподалеку, что-то бормотал и даже громко зевал. Потом звуки стали глуше. Я осмелилась приподнять голову и в рассеянном листвой свете фар увидела высокую сутулую фигуру, направляющуюся к ближайшему дереву. Подойдя к нему, мужчина принял характерную позу, послышалось журчанье, и я поняла, что могу использовать крошечный, почти микроскопический шанс, пока он справляет нужду.
Стараясь двигаться бесшумно, я почти без надежды потянула ручку двери, с которой до этого не могла справиться. И произошло чудо — она открылась сразу и бесшумно. Но прежде, чем выскользнуть в образовавшуюся щель, я наклонилась к телу своего мертвого мужа, с трудом нашарила и вытащила из внутреннего кармана его ветровки бумажник. Потом схватила Егоркиного мишку и выползла из машины.
Почему-то мне казалось, что бросить игрушку невозможно, как невозможно оставить на сожжение собственного ребенка.
