Арсаньев Александр
Казна Наполеона (Казна Наполеона - 1)
АЛЕКСАНДР АРСАНЬЕВ
Записки масона
Казна Наполеона
Век девятнадцатый закончился. Он вошел в историю, полный противоречивых событий. А сколько судеб людских он изломал! Что принесет с собой новое столетье?
Дмитрий Михайлович Готвальд, довольно известный в русских научных кругах этнограф, прибыл в Сибирь изучать тюремный фольклор. Лошади тащились с трудом, скрип колес убаюкивал. Вдруг тарантас довольно резко остановился, и задремавший было Дмитрий Михайлович проснулся, ударившись обо что-то затылком.
- Харитон, что стряслось? - крикнул он кучеру, высунувшись из неудобной крытой повозки. Кругом темнели могучие кедры, вдаль простиралась великая тайга. Этнограф нахмурился, пасмурная погода не располагала к хорошему настроению.
- Колесо отлетело! - с досадой воскликнул возница, поправляя сбрую. Работы часа на три, чтоб его! - выругался он.
"Что же делать?" - Готвальд засомневался. Конечно, он мог дождаться, пока Харитон починет тарантас, и спокойно двигаться дальше, но что-то не давало ему сидеть на месте, толкало вперед, взывало к нему из-за раскидистых еловых ветвей.
- А ехать-то далеко еще? - Готвальд снова обратился к вознице.
- Верст десять - двенадцать, - скзал Харитон в ответ, отвязав у лошади постромки. Повозка, стоявшая на трех колесах, перекосилась на левую сторону.
- Я, пожалуй, пойду, - вдруг решительно заявил Дмитрий Михайлович, отважившись, наконец, прогуляться до Тобольска пешком. По дороге он мог встретить местных бродяг и, если посчастливится, записать пару песен.
Этнограф потянулся и нырнул обратно в повозку, где переоделся в рваную поддевку, набрал побольше мелочи, в правый карман сунул револьвер, а в левый - сложенный вчетверо лист нотной бумаги и маленький карандаш. Теперь он и сам вполне мог сойти за бродягу.
Харитон подивился:
- И не страшно, вам, барин? Вдруг каторжника встретите... Здесь беглых-то много шляется!
- Волков бояться - в лес не ходить, - усмехнулся Дмитрий Михайлович.
- Ага, и верно, - поддакнул кучер.
- Тут, говорят, где-то у самого оврага есть харчевня. Слыхал?
- А то? Весь местный сброд там и собирается. Ворованным золотом с приисков торгует. Ее Сенька содержит, кажется, сам из беглых. Скупкой-то и промышляет.
- А что власти? - притворился удивленным Дмитрий Михайлович.
Возничий пожал здоровенными плечами:
- Вестимо, кормятся.
Готвальд спрятал в усах улыбку и устремился вперед, прямо по дороге. Еще долго следом провожал его обеспокоенный взгляд Харитона.
Этнограф миновал лес и вышел на большую, залитую прозрачным светом поляну. Солнце прорезалось из-за туч и озарило небо сверкающими лучами. Под ногами московского академика зеленела сочная таежная трава, где-то в вышине слышались звонкие голоса сибирских птиц. Сердце ученого забилось в предчувствии чего-то необычайно значительного и волнующего. Готвальд уверился, что сегодня неприменно совершит архиважное открытие, за что потомки скажут ему огромное спасибо.
Дмитрий Михайлович прошел еще три версты и присел на землю передохнуть. Готвальд действительно устал. Все-таки сказывались годы. Его грела надежда, что осталось совсем чуть-чуть, и он, наконец-то, доберется до своего перевалочного пункта. Отдышавшись, этнограф поднялся и снова тронулся в путь. Где-то рядом, по-словам знакомого охотника, должна была распологаться та самая знаменитая харчевня.
Дмитрий Михайлович раздвинул тяжелые ветви темнеющего кедра и увидел низкую худую избу.
- А вот и она! - прошептал он еле слышно и постучался в окошко. Дверь на несмазанных петлях со скрипом отворилась. На пороге появился высокий белобрысый мужик с хитрыми глазами на изрытом оспой, бледном лице.
- Тебе чего? - сердито осведомился он.
- Сеньку, - ответил Готвальд.
- Ну, я - Сенька. Чего понадобилось?
- Напои, накорми, а уж потом расспрашивай!
- Лады, - кивнул хозяин. - Проходи!
Дмитрий Михайлович не заставил себя долго ждать и шагнул в избу, где в воздухе растворился тяжелый запах дыма и перегара. За высоким столом, сколоченным из неровных досок, на длинных скамьях сидело несколько человек в оборванной грязной одежде. Около каждого стояло по деревянной кружке с водкой и лежали мясные шаньги.
Готвальд порылся в кармане и бросил на стол горсть серебряной мелочи. Сенька собрал монетки в ладонь и принес этнографу такую же полную кружку и блюдо с пельменями.
- Благодарствую, - Дмитрий Михайлович принял кружку из его рук. Отхлебнул и едва не задохнулся.
- По гостям и брага, - с видом знатока изрек Сенька.
В этот момент один из оборванцев, по всей видимости грузин, затянул арестантскую песню, мелодия которой наполнила душную прокуренную избу пряным кавказским ароматом. От ее тональности Готвальд пришел в настоящий восторг.
- Напой еще, а? - обратился он с просьбой к доморощенному артисту, едва тот закрыл рот и замолчал. Дмитрий Иванович бросил на стол целковый, а сам полез в другой карман за нотной бумагой. Он и не заметил, как оборванцы переглянулись.
Сенька кивнул, давая добро:
- Спой, Гурам, порадуй гостя!
Кавказец спорить не стал, исполнил песню на бис. Обрадованный Готвальд поторопился занести ее мелодию на нотный стан. Гурам подошел к нему вплотную и шепнул:
- Идем со мной, дело есть.
Дмитрий Михайлович спорить не стал, а послушно пошел за ним в соседнюю крохотную комнатку с низким потолком, где они скрылись от посторонних, жадных до денег глаз. Бродяга вынул из под лавки истрепанную сермяжную котомку, порылся в ней и извлек на свет божий пухлую тетрадь в бархатном переплете. У этнографа глаза на лоб полезли, ничего подобного он от Гурама не ожидал. Готвальд даже позабыл о своем предчувствии, которое преследовало его весь день, и уставился на тетрадь, обложка которой была украшена какими-то таинственными символами.
Бродяга заговорил:
- Я вижу, ты - человек непростой. - Он протестующе замахал рукой, оборвав возражения Готвальда. - И денег у тебя навалом. Может быть, тебе эта писанина и понадобится, а мне она ни к чему. Я ее в тюремной больнице получил, дружок мой там от чахотки помер. Глядишь и сторгуемся, а?
- Товар бы поглядеть не мешало, - опомнился Дмитрий Михайлович, у него пересохло во рту, то ли - от водки, то ли - от смутного ощущения иррациональности происходящего. Он подозревал, что тетрадь, таит в себе нечто необыкновенное и загадочное.
- Идет! - согласился Гурам и протянул Готвальду рукопись. Этнограф взял ее в руки и трепетно погладил по темно-лиловому переплету. Он присел на скамью, перелистнул первую страницу и начал читать. Рукопись имела название, в правом верхнем углу было написано:
"ДНЕВНИК ЯКОВА КОЛЬЦОВА, ДВОРЯНИНА, ОТСТАВНОГО ПОРУЧИКА ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА, ИМЕВШЕГО НЕСЧАСТИЕ СКОМПРОМЕТИРОВАТЬ СЕБЯ УЧАСТИЕМ В ИЗВЕСТНЫХ СОБЫТИЯХ ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА И СОСЛАННОГО НА ПОСЕЛЕНИЕ В ГОРОД ТОБОЛЬСК".
Готвальд внимательнейшим образом рассмотрел тетрадку со всех сторон, она была исписана мелким каллиграфическом почерком и кое-где изрисована какими-то странными знаками, похожими на те, что красовались на ее бархатной обложке, и другими - совершенно от них отличными, по мнению Дмитрия Михайловича, имеющими мистический смысл.
Этнограф заметил, что рукопись состоит из отдельных историй, очевидно, озаглавленных автором. Однако ему пришлось с сожалением констатировать, что значительная часть записок утеряна, а начало дневника обрывается на второй странице.
И Дмитрий Михайлович чуть слышно, полушепотом прочел:
"Я, Яков Андреевич Кольцов, девятнадцати лет от роду, вступивший в орден "Золотого скипетра", считаю для себя возможным оставить эту рукопись", - дальше строчки были размыты и Готвальду пришлось прервать свое новое увлекательное занятие.
"Неужели в мои руки попали записки одного из масонов?!" - этнограф не верил в свою удачу. Он знал, что ни один из них, будучи в здравом уме и трезвой памяти, никогда не посмеет нарушить тайну, так свято ими оберегаемую.
Готвальд продолжил чтение:
"Я добровольно наложил на себя силанум, священный обет молчания, но мастер разрешил меня от него. Поэтому я и отважился описать те события, в которых волею ордена вашему покорному слуге довелось принимать участие. Естественно, я скажу только то, что имею право сказать, и ни словом больше. Не кары человеческой опасаюсь я, а - кары небесной".
У Дмитрия Михайловича от прочтенного захватило дух, он так и представлял свое имя на первых полосах газет и обложках солидных высоко научных изданий.
Бродяга с интересом наблюдал за его реакцией, прикидывая в уме, сколько бы содрать с этого простофили, которому столь сильно хотелось сойти за "своего", но так и не удалось ибавиться от барских замашек.
Готвальд перевернул страницу:
"Всю свою жизнь, без остатка, мечтал посвятить я поискам истины, и небо ответило на мои мольбы. Сколько загадочных преступлений совершается в мире?! И я, по поручению ордена, имел счастие раскрыть хотя бы их толику. То, что вы держите в руках - это записки мои об этих историях".
Дмитрий Михайлович захлопнул тетрадь, у него появилось ощущение, что сам автор наблюдает за ним из-за тяжелой завесы времени. Он встряхнул головой, отгоняя наваждение.
- Ну что? - Гурам вернул его к действительности.
Дмитрий Михайлович поднял на него непонимающие глаза.
- За пять целковых берешь? - опасливо осведомился бродяга. Гурам боялся спугнуть покупателя баснословной ценой.
- По рукам, - согласился обрадованный Готвальд, он бы душу дьяволу заложил за обладание этой пухлой тетрадью в бархатном перелете.
Дмитрий Михайлович и опомниться не успел, как в дверном проеме появились два верзилы, оба - косая сажень в плечах.
- Живо деньги гони, - крикнул один из них, медленно приближаясь к этнографу и угрожающе сжимая в огромных ручищах дубину.