Холли ГАББЕР

МОЗАИЧНАЯ ЛОВУШКА

Глава 1

По фасаду небольшого бара, расположенного рядом с телецентром, мельтешили неоновые огоньки: название «У Бенджамина» ровно светилось серебристо-голубым, вокруг вычурных букв вспыхивали и гасли ядовито-розовые искорки, которым Саманта дала довольно точную характеристику: «Цвет мебели для Барби – двойная порция». Возможно, в период классической зимне-вечерней темноты эти огоньки и напоминали уютное свечение рождественской гирлянды, но сейчас, в сырой предпоследний вечер зимы, когда сумерки уже начали активно подавлять своей все более продляющейся во времени серостью ночную тьму, огоньки казались размытыми, жалкими, никчемными – как яркие обрывки плакатов на замершей площади, с которой только что под бой барабанов укатил цирк.

В нижнем, полуподвальном помещении бара было накурено, довольно темно и тихо – здесь не требовалось яркое освещение, в воздухе витал устоявшийся запах табачного дыма, насквозь пропитавший стены и мебель: по сути, этот запах и являлся здешним воздухом. Музыка сверху сюда не доносилась. В душной тесноте стояли три обтянутых зеленой тканью стола, здесь по вечерам играли в покер несколько постоянных посетителей бара – его многолетние завсегдатаи, сотрудники телецентра, получающие удовольствие от самого процесса игры, от ни к чему не обязывающего общения друг с другом и которых все устраивало в этом по большому счету не самом блестящем заведении.

Саманта и ее постоянные партнеры приходили сюда по средам. Они подтягивались к шести часам и сидели порой до десяти: за легкой болтовней на разные темы с бесконечными взаимными колкостями время протекало незаметно и приятно, а те мизерные ставки с ограниченным верхним рубежом, которые они делали, никого из них не могли разорить.

Когда Саманта спускалась по куцей лесенке, ведущей с первого этажа вниз (в обожаемый ею уютный, вечно мглистый, маленький параллельный мир, где было можно на четыре часа блаженно расслабиться и полно–стью забыть о суете и неприглядных реалиях мира подлинного), кто-то из оказавшихся рядом, только что вошедших с улицы коллег-знакомых мимоходом бросил:

– А в воздухе уже пахнет весной… Вы почувствовали?

В этом прокуренном логовище трудно было бы уловить какой-то посторонний аромат – пусть даже райское благоухание слетевших на грешную землю ангелов, но Саманта согласно кивнула:

– Да, запах весны не меняется. Меняется возраст.

– Вам ли об этом говорить…

Улыбнувшись в пустоту (минутный собеседник остался у нее за спиной), Саманта вошла в миниатюрный зальчик и игриво помахала рукой Серхио, уже занявшему свое место за угловым столом.

Двадцатисемилетний Серхио работал в одной из телевизионных групп компьютерной поддержки и считался неплохим специалистом, хотя ни единой клеткой своего энергичного и предприимчивого организма не походил на классического молодого компьютерщика – заумного бледного юношу, излагающего свои мысли очень четко, но неизменно наделенного немалым количеством странностей. Во-первых, Серхио был фантастически жизнелюбивым весельчаком – одно это сразу проводило жирную границу между ним и армией его соратников по виртуальному делу. Во-вторых, он являлся всеобщим любимцем, все его знали, в любой компании он сразу становился душой общества – словом, Серхио относился к разряду тех людей, при упоминании которых все начинают благостно и просветленно улыбаться. И даже то, что он постоянно негромко напевал и регулярно рассказывал старые как мир байки, никого не раздражало – а это уже можно было назвать явлением уникальным.

Саманта очень любила Серхио – той нежной абстрактной любовью, какой его любили человек двести, но относиться к нему серьезно просто не могла и называла его или барашком (смуглый темноволосый Серхио был кучеряв, как молодой Джин Уайлдер), или – по аналогии с новомодным голливудским актером – мальчиком-игрушкой. Второе определение, пожалуй, подходило к нему даже больше: когда безудержно эмоциональный Серхио расстраивался, углы его пухлых губ так жалобно, по-детски опускались, что Саманте хотелось немедленно одарить бедняжку плюшевым медведем или куском яблочного пирога. Во время игры Серхио менял свои обычные очки на другие – с затемненными стеклами, чтобы никто не видел выражения его глаз. Тщетно! Эмоции, как положительные, так и отрицательные, все равно били искристым фейерверком: сдерживать свои чувства Серхио удавалось с таким же сомнительным успехом, как дышать под водой.

На телевидение Серхио попал случайно, но, уж попав, довольно быстро осознал, что одной лишь деятельности на ниве компьютерных свершений ему недостаточно. Вначале, по его словам, его стали терзать смутное беспокойство и неясное томление, а затем он вдруг понял, чем должен заняться, и – к ужасу окружающих – начал строчить сценарии «мыльных опер» и регулярно подавать заявки на их запуск. При ближайшем рассмотрении каждый раз выяснялось, что сериал такого жанра с аналогичным сюжетом и подобными героями уже существует. Узнав об этом, Серхио не расстраивался и не опускал руки. «Точно! – говорил он радостно. – А я-то думал: почему мне так легко сочиняется?» Он опечалился лишь один раз, когда подал заявку на драматический сериал про жизнь врачей некоей крупной больницы. Ему намекнули, что «Скорая помощь» идет уже не первый год. «Ну хорошо, – сказал упорный Серхио, – тогда пусть один врач будет ино–планетянин, и пусть он влюбится в земную медсестру!» Но даже с такой поправкой заявка не прошла.

– Подумать только, – заметила Саманта, усаживаясь рядом с Серхио. – Кажется, в последний раз я сидела за этим столом каких-нибудь два часа назад. О, и прожженное пятнышко на месте… Привет, пятнышко! А ведь мы не были здесь целых полтора месяца! Целых шесть сред бездарно выпали из жизни – и лишь потому, что Оскар вздумал разводиться… Кто бы мог подумать: они всегда казались такой прочной парой. Да, скучноватой, пресной, лишенной сильных взаимных чувств, но на редкость прочной. Интересно, сколько они прожили вместе?

– Лет десять, не меньше. Но особых страданий ни у той, ни у другой стороны не наблюдается. Я видел Оскара пару дней назад – он такой же, как обычно, тюфяк тюфяком, сонные глазки и дымящаяся трубка в зубах. По нему и не скажешь, что он переживает. А вообще-то должен: это ведь она ушла от него к другому.

– Не знаешь к кому?

– К какому-то преуспевающему юристу, который вел ее дела при получении наследства. Мадам резво подсуетилась – ей ведь хорошо за сорок… Вот так, Саманта, нам кажется, что жизнь окружающих людей – скучнейшее, покрытое ряской болото, а на самом деле она бурлит: люди влюбляются, изменяют друг другу, ломают привычное существование, вступают в новые браки… А сколько убийств совершается на почве ревности! Я недавно прочел: почти каждый мужчина после сорока хотя бы раз испытывал желание прикончить свою благоверную из-за этого самого чувства. Миром правит страсть! А мне постоянно говорят, что мои сюжеты неправдоподобны только потому, что каждый из персонажей варится в котле сразу нескольких бурных любовных интриг. А разве реальность принципиально иная? Да мы только ради этого и живем!

– Ох, барашек, ну как тебе удается сразу переводить любой разговор на свою персону? И ты прав разве что на одну треть. Мы живем ради добротного секса, качественной еды и интересной работы – вот три кита, которые держат на плаву всех нас. А мы, помня об умеренности, не должны позволять ни одному из китов особо жиреть… Бурные любовные интриги превалируют над всем остальным в твоем неж–ном возрасте, потом ситуация несколько меняется. В реальности. В «мыльных операх», разумеется, все живут одними страстями лет до семидесяти.

– Брось! Ты старше меня всего на шесть лет, а рассуждаешь, как престарелая распространительница брошюр по садоводству.

– Это переломные шесть лет, бестактный ты нахал… А жена Оскара мне никогда не нравилась – бесцветная мышь с вечно оценивающим взглядом. Она какая-то… блеклая. Абсолютно стереотипное, незапоминающееся лицо. Если бы я столкнулась с ней на улице, то, наверное, и не узнала бы. Может, и к лучшему, что имевшая место четверка развалилась, а у нашей троицы появится новый карточный партнер? Кто он, кстати?

– Оскар сказал, что архитектор. Интересно, да? Наконец-то я познакомлюсь с человеком, который объяснит мне, что такое ордер и капитель, – сто раз видел эти слова в разных книгах, а узнать их смысл так и не удосужился… Откуда его знает Оскар, понятия не имею. Но он молодец: сам взялся за поиски четвертого игрока и довольно быстро его раздобыл… Между прочим, пора бы им обоим и появиться. Уже десять минут седьмого.

– Может, этот архитектор не смог найти наш безликий бар?

– Ну уж телецентр-то он точно должен был найти…

Разговор угас. Серхио, придерживая двумя пальцами очки, принялся жадно разглядывать хорошенькую барменшу, спустившуюся сюда по каким-то своим делам; Саманта, машинально поглаживая черную отметину на зеленом сукне стола, задумалась о судьбе Оскара. Конечно, он потоскует, помечется, а потом найдет себе новую спутницу жизни – сорок четыре года для мужчины не возраст. И все же его жаль. Он человек привычки, любитель спокойного, комфортно-размеренного бытия. И он, кажется, был очень привязан к своей невыразительной супруге; наверное, по его характеру и темпераменту эта сдержанная привязанность могла считаться истинным чувством. Жаль его.

Оскар – второй партнер Саманты по еженедельным покерным баталиям и ее давнишний приятель – являлся полной противоположностью живчику Серхио: своей медлительностью и аморфностью он напоминал старую черепаху, самое существование которой протекает в вечной борьбе с нежеланием двигаться с места. Редкостный умница, Оскар уже много лет работал редактором в одной из информационных программ-долгожителей: он ведал подборкой новостей культуры. Эта должность его вполне устраивала, он не помышлял о карьерном росте и приходил в ужас, когда его спрашивали, не хочет ли он со временем вырасти в телевизионного босса-функционера. Новости культуры были его альфой и омегой, и ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем штудировать сообщения о том, какие экспонаты были представлены на послед–ней выставке деревянных идолов, сколько человек прослезились при просмотре нашумевшего крупнобюджетного блокбастера и как прошли гастроли китайского мужского балета. Для прекрасно образованного Оскара эта разнородная информация являлась и путеводителем по лабиринту свежих тенденций во всех видах искусства, и тем культурологическим зеркалом, в котором отражался современный – увы, деградирующий – мир. Оскар изучал новости так же ретиво и скрупулезно, как какой-нибудь историк изучает древнеегипетские иероглифы: он анализировал их, подвергал детальному рассмотрению, делал выводы и обобщения, сопоставлял свое мнение по любому вопросу с мнением неразумного большинства и мнением отдельных высоколобых критиков – и, собственно, тем и жил. Каждый новый день, преподнося ему новые сообщения, подпитывал его потребность в получении н