Хуан Гойтисоло

НАСЛЕДИЕ ПОКОЛЕНИЯ 1898 ГОДА

В недавно вышедшей из печати посмертной книге очерков «Поэзия и литература» Сернуда пишет о поэтах и прозаиках — представителях модернизма и поколения 1898 года: «Прошло более полувека с тех пор, как увидели свет первые книги упомянутых писателей, и между ними и испанским обществом разверзлась пучина кровавых, ужасных событий последней (пока еще последней) гражданской войны. Окидывая взглядом жизнь этих писателей во всей ее трагической перспективе, мы можем сегодня судить о том, как воспринималось современниками их творчество до войны и после нее. Случай для испанской литературы исключительный: творчество всех этих писателей в целом всегда вызывало и продолжает вызывать одни лишь хвалебные отклики, надо сказать, достаточно опрометчивые, ибо никто не пожелал задуматься над тем, что в пословице, предостерегающей нас: „Не все то золото, что блестит“, может содержаться доля истины. Истины, которую по всей видимости, подтвердит беспристрастное изучение наследия некоторых из этих писателей, где явного блеска золота не наблюдается (речь здесь не идет, разумеется, о произведениях Ортеги-и-Гассета или X. Р. Хименеса)… Да и мало сказать „хвалебные отклики“, уместнее было бы говорить о „восхищении“ и даже о „преклонении“, намекая на лавры, которыми беспрестанно венчают представителей модернизма и поколения 1898 года читатели и критики. Несмотря на то, что никого из них, за исключением Асорина, уж нет в живых, а их эпоха и время, описываемое ими в своих произведениях, давно отошли в прошлое, до сих пор нет никаких признаков той неизбежной, вполне естественно следующей за первой реакцией читателей историко-эстетической переоценки ценностей, которая в конце концов приводит к забвению писателей и произведений, не принадлежащих уже нашему обществу, нашему времени (не будем здесь упоминать о других, более субъективных причинах и механизмах подобных переоценок). Ничего похожего у нас не наблюдается: налицо по-прежнему одно лишь всеобщее преклонение»[1]. Прошу извинить меня за столь пространную цитату — она вызвана тем, что наблюдение, сделанное Сернудой, равно как и сам феномен, подмеченный им, имеют для нас большое значение. Безраздельное поклонение, которым окружены сегодня фигуры представителей модернизма и поколения 1898 года, в конечном итоге не только является неоправданным, но и оказывает неблаготворное, парализующее воздействие на критический анализ, следующий, как правило, за появлением и утверждением нового поколения писателей с проблемами, стремлениями и заботами, отличными от тех, что волновали их предшественников. Вокруг этих фигур — как вполне понятный ответ на атаки допотопной, но еще очень активной испанской реакции — создался настоящий религиозный культ: целая плеяда божеств, полубожеств и святых занимает в нашей скудной, убогой культурной жизни господствующие позиции. Слово «учителей» имеет силу закона, а интеллектуальная задача последователей (или, точнее, «эпигонов» и «инквизиторов») все больше сводится к простому комментированию и распространению священных текстов. Всякое отклонение превращается ipso facto[2] в ересь, всякая критика — в свяготатство[3]. Догматизм и конформизм в области политико-социальной, насаждаемые правящим режимом в течение двадцати пяти лет, привели к возникновению среди большей части оппозиции как бы зеркально отраженных догматизма и конформизма в области интеллектуальной. И результат сегодня налицо: никогда еще, начиная с XVIII века, испанская критика не представляла собой столь жалкого зрелища, не была столь робкой и скудной; никогда не звучало у нас так много перепевов и повторений старого — и так мало голосов самобытных; никогда еще не наблюдалось так много напускной уверенности — и так мало истинной страсти, так много эрудиции — и так мало изобретательности, так много божеств, полубожеств и святых — и так мало идей новаторских, смелых; так много уважения к писателям и их произведениям — и так мало писателей и произведений, действительно заслуживающих уважения.

Корни этой противоестественной ситуации необходимо искать в исторических невзгодах, выпавших на нашу долю. Позорные и вместе с тем трагические события гражданской войны привели к созданию в духовной жизни испанского общества своеобразного вакуума, явившегося закономерным следствием эмиграции из страны большей части интеллигенции тех поколений, которые сформировались в годы диктатуры Примо де Риверы и Второй республики. Всех их объединяло неприятие ценностей модернизма и поколения 1898 года, критическое к ним отношение, проистекавшее из различий во взглядах на жизнь вообще и на литературу в частности.

(Поэты поколения 1925 года[4] — самая талантливая плеяда поэтов за всю историю испанской литературы со времен Золотого века — полностью избежали влияния Унамуно и, несмотря на все уважение к Мачадо, испытали лишь незначительное влияние последнего. Воспитанные на культе «чистой поэзии» X. Р. Хименеса, они постепенно отходят от нее в 30-е годы: Альберти — проникнувшись боевым революционным духом, Салинас — после публикации «Тебе поющего голоса», Сернуда и Лорка — в поисках нового поэтического кредо, отличного от того, которое было у Хименеса и Ортеги. Отход от «чистой поэзии» Гильена и Алейсандре относится уже к послевоенному периоду.) Вакуум этот пытались заполнить те, кто остался в Испании, что, как мы увидим, привело — в качестве реакции на бескультурье, насаждавшееся официальными кругами в те годы, — к несколько искусственному преклонению перед представителями 1898 года (несмотря на малозаметную, более чем скромную роль, которую играло большинство из них в мрачный период с 1936 по 1939 год).

Намерение по сути своей благородное: в то время, когда культура наша была искалечена, а историческая связь с прошлым прервана силой оружия и по прихоти тех, кто с его помощью стремился возвести на престол ничтожных кумиров, восстановление мостов, связывающих нас с нашими вековыми традициями, представлялось не только желательным и своевременным, но и совершенно необходимым. Нападки режима на представителей поколения 1898 года совершались во имя того самого «призрачного завтра», которое предрекал Мачадо и под чисто испанскими по духу своему лозунгами: «Смерть интеллигенции!», «Да здравствует смерть»[5]. Защищая их наследие, последователи поколения 1898 года в то же самое время защищали наше будущее, создавали условия для появления новой культуры, которая, вобрав в себя старые традиции, привела бы к появлению нового поколения, способного глубоко понять проблемы нашего общества, нашего времени. Отстаивая культуру вчерашнюю, они отстаивали также культуру будущего, облегчали нам критический анализ, который позднее позволил бы нам заявить о своем существовании и мировоззрении.

В 1955 году — в год смерти Ортеги и выхода в свет первых произведений группы писателей, которых сегодня некоторые называют «поколением 50-х годов», — такой мост уже существовал. Благодаря усилиям последователей связь с поколением 1898 года была восстановлена, и его представители заняли главенствующие позиции в тесном и сереньком духовном мире Испании. Если реакция и продолжала свои нападки, то они не встречали никакой — или почти никакой — поддержки среди молодежи: псевдокультура, которую попытался было навязать правящий режим, исчезла вместе с мечтами об Империи, не оставив о себе ни памяти, ни сожалений. Непризнанное, запретное, творчество наших «отцов» было предано забвению, а над нами царила тень наших «дедов», более чем когда-либо недосягаемых для критики. «Реабилитация» «отцов» началась гораздо позже и отличалась ярко выраженной преднамеренной необъективностью. Критерием отбора в данном случае послужило их отношение к представителям 1898 года. Так, среди прочих были незаслуженно обойдены вниманием и забыты Бергамин, Ауб, Сендер и в особенности сам Сернуда. А пока, как и в 1925 г. — вследствие страшной пустоты и потрясений, вызванных войной, — Унамуно и Мачадо, Асорин и Бароха, Ортега и Хименес находились в зените своей славы.

Не злопыхательство и не дурные намерения привели нас к критике — более или менее справедливой и убедительной — Ортеги-и-Гассета. Наша критика ни в коей мере не была выражением «тотального отрицания» (какой, кстати, являлась и, до сих пор является критика некоторых «интегристов»); она была нам необходима для утверждения нашей будущей свободы. Речь шла не о том, чтобы полностью отказаться от доставшегося нам наследия, как то пытались представить наши противники, а о том, чтобы ассимилировать его и затем переосмыслить в соответствии с нашими взглядами. Если и допускали мы некоторое непочтение, то оно было меньшим, гораздо меньшим, да и во сто крат более оправданным, нежели то непочтение, которое, к примеру, допускала молодежь поколения 1898 года по отношению к Гальдосу и другим писателям предшествующих поколений[6]. Говорят, что несдержанность и неумеренность являются грехами молодости. В таком случае грешили и мы, но исключительно потому, что были молоды.

Все хорошо помнят реакцию, которую вызвала наша критика поколения 1898 года. Со всех сторон на нас посыпались обвинения в святотатстве, варварстве, тоталитаризме, а те, кого мы — без всяких на то оснований — считали своими наставниками, в благородном гневе рвали на себе одежды. Якобы спасая наследие 1898 года, некоторые из его апологетов, преследуя более субъективные цели, превращали это наследие в культ. Я не хочу сказать, что все они принимали в этом участие. Достойные исключения широко известны, и говорить здесь о них нет необходимости. Когда глаза наши открылись, изумленные, мы обнаружили, что нас обвели вокруг пальца: то, что выдавали за связь с традициями прошлого, незаметно превратилось в разрыв с будущим. Мы искали мост через пропасть, а перед нами воздвигли стену.