НЕЖЕЛАННЫЙ

Остро пахнущий водорослями, пенькой, смолой и гниющим деревом ветер с Балтики обдувал островерхие крыши и, стремительно проносясь по узким улочкам старого города, ерошил кроны деревьев в. парках, садах и скверах, раскинувшихся на месте снесенных древних крепостных стен. В этот день, 28 июня 1868 года, в семье военного врача 116-го Малоярославского пехотного полка Константина Яковлевича Курнатовского появился новый ребенок…

В то время Рига считалась вторым после Санкт-Петербурга портом на Балтике. Полноводная Даугава делила город на две части.

На правом берегу лепились красные кирпичные дома, чем-то напоминавшие лютеранские церкви или старинные замки тевтонских рыцарей. В Митавском предместье в жалких лачугах ютились обездоленные пролетарии, ремесленники, городская беднота.

Рядом со старым городом, с его устоявшимся тихим, мещанским бытом бурлила новая Рига — город Петербургского и Московского предместий, как называли их тогда, город преуспевающих коммерсантов и купцов, которые снабжали Западную Европу первосортным русским зерном, льном, пенькой. Взамен они получали колониальные товары, мануфактуру, предметы роскоши и отправляли в глубь России. Хозяева новых предместий строили особняки, открывали богатые рестораны и увеселительные заведения.

У набережных и многочисленных, больших и малых, островов дельты Даугавы стояли на якорях корабли; в десяти километрах от тогдашней городской черты широкая, многоводная река впадала в Рижский залив, откуда лежал путь в моря и океаны, в чужеземные холодные и жаркие страны.

Рига привлекала своеобразной красотой, благоустроенностью, чистотой улиц и рынков, обилием зелени… Ее считали веселым городом, где легко живется, где нетрудно разбогатеть. Таможенные инспектора других пограничных районов Российской империи с завистью говорили о миллионных доходах рижской таможни. Многие офицеры, военные врачи, интенданты, служившие в захолустных гарнизонах, частенько вспоминали о своих коллегах, живших в Риге, — повезло же людям…

Издали все кажется хорошим. Так же думал в свое время о Риге и военный врач Константин Курнатовский. Но, поселившись там со своей семьей, он очень скоро разочаровался. Потомственный дворянин. По его представлениям, он мог и должен был жить иначе, а жил… Скромного жалованья полкового врача не хватало. Думы об этом всегда и тревожили и раздражали его. И дети — их было много. А сегодня появился на свет еще один ребенок. Его надо растить, кормить, дать ему воспитание — значит снова и снова отказывать себе и семье в самом необходимом.

Курнатовский шагал взад и вперед по кабинету, перебирая в памяти имена. Как же назвать новорожденного? Заглянув в стоявший на столе календарь — здесь каждый день был отмечен именем какого-нибудь святого, — Константин Яковлевич направился в комнату жены. Подойдя, сухо поцеловал в щеку, едва взглянул на новорожденного и тоном, не терпящим возражений, сказал:

— Мы назовем его Виктором.

Екатерина Семеновна, привыкшая ни в чем не перечить раздражительному и властолюбивому мужу, согласилась:

— Пусть будет по-твоему, Костя. Виктор — хорошее имя.

Шли годы. Так же тихо, как жила, Екатерина Семеновна скончалась. Вскоре ее место в семье заняла Амалия Васильевна Григорьева. Похоронив первого мужа, она тоже осталась с кучей ребятишек на руках. Может быть, именно поэтому остановил на этой женщине свой выбор военный врач Константин Курнатовский. Кто другой согласился бы воспитывать чужих детей из небогатой семьи? Теперь семья Курнатовских значительно увеличилась, средств же к существованию, конечно, не прибавилось. От скромного приданого Амалии Васильевны очень скоро не осталось и следа. Содержание детей, жены, посещение офицерского собрания рижского гарнизона — все это было не под силу военному врачу 116-го Малоярославского пехотного полка.

Постоянная борьба с нуждой надломила Константина Курнатовского. С годами он стал настоящим деспотом, считая, что семья, дети — главная причина его материальной неустроенности. Нет, не весело жилось ему в Риге. Мелочные придирки полкового начальства, монотонность и бесперспективность военной службы, одуряющая скука полковых порядков — все это вконец задергало Курнатовского.

Дети не радовали его. И не только потому, что воспитание было связано с непосильными для него расходами. Вырастая, дети выбирали свои пути в жизни, чуждые его представлениям о блестящей карьере, об обеспеченном будущем.

Вечно какие-то осложнения с полицией, вечные волнения и страх. Подумать только, дети дворянина Курнатовского — нигилисты, выступают против царизма! Старший сын Михаил хоть и пошел по стопам отца и стал так же, как Константин Курнатовский, военным врачом, но в 1888 году его исключили из университета за причастность к политике. Когда же Михаил получил диплом врача и поселился в Москве, ему пришлось жить там под надзором полиции. Ничего не скажешь — «карьера»… Другой сын, Яков, тоже не ладил с жандармским управлением, и опять виной тому были его революционные взгляды.

А дочери? Падчерицу Александру за связи с «Народной волей» выслали вместе с мужем в маленький провинциальный городок Демянск. Евгения, студентка Высших женских курсов в Петербурге, стала революционеркой.

Может быть, этот — Виктор, рождение которого было нежеланным, со временем станет достойным дворянского рода Курнатовских?

Но мальчик с самых ранних лет сторонился отца, боялся его, льнул к мачехе.

Подрастали дети, и Константин Яковлевич все позднее приходил домой: он был вынужден заниматься еще и частной практикой. По вечерам он, мрачный, усталый, вел бесконечные разговоры с женой о деньгах. Он упрекал Амалию Васильевну в расточительности, в том, что она балует детей. Случайно разбитый стакан, царапина на мебели — все вызывало у Курнатовского взрывы раздражительности. Он сурово наказывал детей за малейшую шалость, за самый невинный проступок. Терпеливая, безответная Амалия Васильевна, как могла, старалась смягчить эти вспышки беспричинного гнева своего мужа. Всех детей — и родных и неродных — она любила истинной материнской любовью. Но особенно ласково она относилась к Виктору. В свою очередь, и мальчик отвечал мачехе горячей привязанностью, жалел ее и осуждал отца.

При всей любви к детям Амалии Васильевне трудно было справляться с делами в такой большой семье. Большую часть времени Виктор, предоставленный самому себе, проводил на дворе, на улице. Он дружил со сверстниками из небогатых русских и латышских семей. Незаметно, еще в раннем детстве, научился болтать по-латышски и часто вставлял в русскую речь латышские слова. Амалию Васильевну это и забавляло и радовало.

— Ты будешь хорошо успевать в гимназии по иностранным языкам, — часто говорила она Виктору. И не ошиблась.

Научившись читать, маленький Виктор стал увлекаться повестями и романами о подвигах моряков, морскими путешествиями. Он спал и видел себя на палубе корабля, мечтал о мореходном училище. В Риге существовали тогда лоцманская школа и мореходные классы. И, возможно, Виктор Курнатовский и сделался бы впоследствии штурманом или капитаном, но одно непредвиденное обстоятельство навсегда отняло у него эту мечту. В те годы, о которых идет речь, по всей Прибалтике разразилась жестокая эпидемия скарлатины. Заболел и Виктор. Болезнь дала осложнения — мальчик начал терять слух. Родители этого не заметили. А сам Виктор скрывал начавшуюся глухоту, стыдился ее, не представляя, чем это заболевание грозит ему в будущем. Однажды, уже выздоровев, он отправился кататься на лодке. Это было одно из самых любимых его развлечений. Внезапно налетевший шквал перевернул утлое суденышко, и мальчик едва не погиб. Его спасло лишь то, что плавал он как рыба. Но вода проникла глубоко в уши и продолжила разрушительную работу, которую начала скарлатина. Слух у Виктора ухудшался с каждым днем. И все же долгое время он скрывал свое недомогание от отца и мачехи. Но болезнь прогрессировала, и, заметив, что с ребенком творится что-то неладное, Курнатовские обратились к врачу-специалисту. Однако к тому времени болезнь была очень запущена… О поступлении в морской кадетский корпус или в Рижские мореходные классы нечего было и думать.

Особенно плохо чувствовал себя Виктор в осеннюю непогоду. Он становился нелюдимым и замкнутым, избегал сверстников. В такие дни его часто можно было застать у окна погруженным в невеселые думы. Мальчик точно старался мир звуков заменить зримым миром. Порой ему казалось, что он слышит по-прежнему хорошо. Порой же он впадал в уныние и тоску. Это происходило всегда, когда голоса прохожих или стук экипажей доносились до него приглушенно, словно источники звуков находились далеко-далеко… Но возраст брал свое: стоило ему почувствовать себя лучше, как он вновь становился жизнерадостным непоседой — от природы Виктор был подвижен, общителен, приветлив.

О болезни, которая так угнетала его в осенние дни, он почти забывал во время летних каникул. Обычно Виктор проводил их у своей сводной сестры Александры Исидоровны Григорьевой, по мужу — Степановой, у той самой, которая вечно была не в ладах с полицией. Сдав последние экзамены, братья Виктор и Михаил в тот же день начинали собираться в поездку. Из чулана на свет появлялась заветная дорожная корзина, в которую укладывались скромные мальчишечьи пожитки. Виктор торопил, волновался. Мыслями он был уже там, в Демянске, в небольшом домике Степановых, на террасе, обвитой плющом, или в тенистом саду.

Сколько с этим городком Новгородской губернии связано было у Виктора чудесных воспоминаний, не покидавших его всю жизнь! В Демянске и дышалось по-иному, чем в Риге: здесь не было даже намека на ту гнетущую обстановку, которая сложилась дома, не было деспота отца.