Максимилиан Волошин

СТИХОТВОРЕНИЯ 1899–1931 ГОДОВ, НЕ ВОШЕДШИЕ В АВТОРСКИЕ СБОРНИКИ

«Случайно брошенное слово…»

Случайно брошенное слово,

Сухой цветок, письмо, портрет

Имеют силу вызвать снова

Воспоминанья прежних лет…

3 апреля 1900

Москва

«Жизнь — бесконечное познание…»

Юность — только агония

Умирающего детства.

Жизнь — бесконечное познание…

Возьми свой посох и иди! —

…И я иду… и впереди

Пустыня… ночь… и звезд мерцание.

«На заре. Свежо и рано…»

На заре. Свежо и рано.

Там вдали передо мною

Два столетние каштана,

Обожженные грозою.

Уж кудрявою листвою

На одном покрылась рана…

А другой в порыве муки

Искалеченные руки

Поднял с вечною угрозой —

Побежденный, но могучий,

В край, откуда идут грозы,

Где в горах родятся тучи.

И, чернея средь лазури,

Божьим громом опаленный,

Шлет свой вызов непреклонный

Новым грозам, новой буре.

Над чернеющими пнями

Свежесрубленного леса

Шепчут тонкие побеги

Зеленеющих берез.

А в лесу темно, как в храме,

Елей темная завеса

Пахнет хвоей под ногами,

И, как гроздья, среди леса

Всюду пятна птичьих звезд.

И от карканья ворон

Гул стоит со всех сторон,

Как торжественный, спокойный

Колокольный мерный звон —

Гулкий, стройный

и унылый…

А над срубленными пнями,

Как над братскою могилой,

Тихо двигая ветвями,

Им березы шелестят…

«Мир уставшим… Мир усопшим», —

Вместе с дальним гулом сосен,

Наклоняясь, говорят…

И им вторит издалека,

Нарушая цепь их дум,

Рокот вольного потока —

Вечной Жизни бодрый шум.

Думой новою объятый,

Я стою… И мне слышны

Словно дальние раскаты

Человеческой волны…

«Я — Вечный Жид. Мне люди — братья…»

Я — Вечный Жид. Мне люди — братья.

Мне близки небо и земля.

Благословенное проклятье!

Благословенные поля!

Туда — за грань, к пределам сказки!..

Лучи, и песни, и цветы…

В полях люблю я только краски,

А в людях только бред мечты.

И мир как море пред зарею,

И я иду по лону вод,

И подо мной и надо мною

Трепещет звездный небосвод…

1902

Париж

«ВЕСНА» МИЛЛЭ

В голосе слышно поющее пламя,

Точно над миром запела гроза.

Белые яблони сыплют цветами,

В туче лиловой горит бирюза.

Гром прокатился весеннею сказкой,

Влажно дыханье земли молодой…

Буйным порывом и властною лаской

Звуки, как волны, вздымает прибой.

1904

Париж

ТЕТЕ INCONNUE[1]

Во мне утренняя тишь девушки.

Во мне молчанье непробужденной природы,

Тайна цветка, еще не распустившегося.

Я еще не знаю пола.

Я вышла, как слепая жемчужина, из недр природы.

Мои глаза еще никогда не раскрывались.

Глубокие нити связывают меня с тайной,

И я трепещу от дуновений радости и ужаса.

Меч вожделения еще не рассек моей души.

Я вся тайна. Я вся ужас. Я вся тишина.

Я молчание.

«И с каждым мгновеньем, как ты отдалялась…»

И с каждым мгновеньем, как ты отдалялась,

Всё медленней делались взмахи крыла…

Знакомою дымкой душа застилалась,

Знакомая сказка по векам плыла…

И снова я видел опущенный локон,

Мучительно тонкие пальцы руки;

И чье-то окно среди тысячи окон,

И пламенем тихим горят васильки…

…Я видел лицо твое близким и бледным

На пурпурно-черном шуршащем ковре…

Стволы-привиденья, и с гулом победным

Великий и Вещий сходил по горе…

И не было мыслей, ни слов, ни желаний,

И не было граней меж «я» и «не я»,

И рос нераздельный, вне снов и сознаний,

Единый и цельный покой бытия…

Сентябрь 1905

Париж

«Лежать в тюрьме лицом в пыли…»

Казнимый может при известных условиях считаться живым, провисев в петле не только минуты, но даже и часы. Современная же медицина не имеет еще надежных способов для определения момента наступления действительной смерти.

Проф. П. Минаков. Рус. Ведом. № 244

Лежать в тюрьме лицом в пыли

Кровавой тушей, теплой, сильной…

Не казнь страшна… не возглас «пли!»

Не ощущенье петли мыльной.

Нельзя отшедших в злую тень

Ни потревожить, ни обидеть.

Но быть казнимым каждый день!

И снова жить… и снова видеть…

Переживя свою судьбу,

Опять идти к крестам забытым,

Лежать в осмоленном гробу

С недоказненным, с недобитым.

И каждый день и каждый час

Кипеть в бреду чужих мучений…

Так дайте ж смерть! Избавьте нас

От муки вечных возрождений!

«Город умственных похмелий…»

Город умственных похмелий,

Город призраков и снов.

Мир гудит на дне ущелий

Между глыбами домов.

Там проходят миллиарды…

Смутный гул шагов людских

К нам доносится в мансарды,

Будит эхо в мастерских…

В мир глядим с высоких гор мы,

И, волнуясь и спеша,

Шевелясь, родятся формы

Под концом карандаша.

Со сверкающей палитры

Льется огненный поток.

Солнца больше чтить не мог

Жрец Ормузда или Митры.

Днем я нити солнца тку,

Стих певучий тку ночами,

Серый город я затку

Разноцветными лучами.

По ночам спускаюсь вниз

В человеческую муть я,

Вижу черных крыш карниз,

Неба мокрого лоскутья.

Как большие пауки,

Ветви тянутся из мрака,

Камни жутко-глубоки

От дождливых бликов лака.

«Я здесь расту один, как пыльная агава…»

Я здесь расту один, как пыльная агава,

На голых берегах, среди сожженных гор.

Здесь моря вещего глаголящий простор

И одиночества змеиная отрава.

А там, на севере, крылами плещет слава,

Восходит древний бог на жертвенный костер,

Там в дар ему несут кошницы легких Ор…

Там льды Валерия, там солнца Вячеслава,

Там брызнул Константин певучих саламандр,

Там снежный хмель взрастил и розлил Александр,

Там лидиин «Осел» мечтою осиян

И лаврами увит, там нежные Хариты

Сплетают верески свирельной Маргариты…

О мудрый Вячеслав, Χαιρη![2] — Максимильян.

Апрель 1907

Коктебель

«Дубы нерослые подъемлют облак крон…»

Дубы нерослые подъемлют облак крон.

Таятся в толще скал теснины, ниши, гроты,

И дождь, и ветр, и зной следы глухой работы

На камне врезали. Источен горный склон,

Расцвечен лишаем и мохом обрамлен,

И стены высятся, как древние киоты:

И чернь, и киноварь, и пятна позолоты,

И лики стертые неведомых икон.

«Я не пойду в твой мир гонцом…»

Я не пойду в твой мир гонцом,

Но расстелюсь кадильным дымом —

В пустыне пред Твоим лицом

Пребуду в блеске нестерпимом.

Я подавил свой подлый крик,

Но я комок огня и праха.

Так отврати ж свой гневный лик,

Чтоб мне не умереть от страха…

Сиянье пурпурных порфир

Раскинь над славе предстоящим.

…И кто-то в солнце заходящем

Благословляет темный мир.

«День молочно-сизый расцвел и замер…»

День молочно-сизый расцвел и замер;

Побелело море; целуя отмель,

Всхлипывают волны; роняют брызги

Крылья тумана.

Обнимает сердце покорность. Тихо…

Мысли замирают. В саду маслина

Простирает ветви к слепому небу

Жестом рабыни.

НАДПИСИ НА КНИГЕ

Богаевскому

Киммериан печальная страна

Тебя в стенах Ардавды возрастила.

Ее тоской навеки сожжена,

Твоя душа в горах ее грустила,

Лучами звезд и ветром крещена.

7 марта 1910

Феодосия

Алекс. Мих. Петровой

Тысячелетнего сердца семь раз воскресавшей Ардавды

Вещий глухой перебой, вещая, слушаешь ты!

6 марта 1910

Феодосия

Сергею Маковскoму

В городе шумном построил ты храм Аполлону Ликею,