Н. Вагнер

ПРЕОДОЛЕНИЕ

Роман

Глава первая

КАСАТКА

Город начинался у красного крутояра. На самой вышине его росла старая, могучая береза. Она держалась за край берега узловатыми корнями, чуть накренившись к воде, и вот уже много лет стойко противилась тугим, шквальным ветрам, которые дули с луговой заречной стороны.

Шатер березы, щедро увитый листвой, был далеко виден с открытого плеса. По нему ориентировались когда-то старики лоцманы, направляя пароходы под гористый берег, где неизменно держался глубокий, но узкий ход. Караваны судов прижимались к самому берегу и очерчивали его, оставляя в стороне широкую гладь мелководья. Шли они медленно, осторожно. Мерно взбивали плицами розоватую реку, и каждый раз ударам колес вторило до удивления чуткое эхо.

Пассажиры могли вдоволь налюбоваться причудливым отвесным берегом и ровной цепочкой ласточкиных гнезд вверху, у травянистой кромки. И совсем рядом метались по ветру гибкие ветви березы, слева и справа от которой стояли небольшие аккуратные избы, глядевшие крохотными оконцами на реку. Позже, когда они уступили место городским постройкам, одна лишь береза напоминала старожилам о том, что еще не так давно стояла здесь деревня Касатка.

Она же, береза, стала свидетельницей рождения города Речного.

Здесь, у подножия крутояра, возле пологого замшелого распадка, причаливали баркасы, заполненные бухтами кабеля, компрессорами, лебедками, конструкциями кранов. Неказистые с виду катера-силачи, пузатые борта которых до краев зарывались в кипящие буруны волн, тянули на коротких стальных тросах тяжело груженные баркасы.

Вместе с оборудованием в будущий город Речной прибывали первые строители. В сумерках их встречали буйно горящие костры. Ветер раздувал искры, сухо потрескивали угли у самой воды, на хрупающей под ногами гальке. А из далекого далека до слуха новоселов долетала песня касаткинских девчат. Начинала ее обычно Катюха Кудрявцева — первая певунья в деревне.

«Мы на лодочке катались…» — выводила она звонким голосом, и ей стройно вторили подруги. Песня доносилась с лодки, которая кружила на лунной дорожке, силилась пересечь ее вдоль или поперек, словно куда-то бесконечно стремилась, но не покидала заколдованного круга…

…Ничего этого не видел начальник стройки Илья Петрович Груздев: ни баркасов со всевозможной строительной кладью, ни лунной дорожки. И песен касаткинских девчат не слышал тоже. Встречаться с подобными картинами ему, конечно, приходилось много раз, как всякому, кто сызмальства рос на большой реке или был связан с нею не одним годом работы. А на здешних берегах Груздев появился гораздо позже того, как начали приезжать сюда первые рабочие.

Но мало кто знал, что бывать в касаткинских местах Груздеву приходилось намного раньше, еще задолго до войны. Вместе с первыми партиями советских специалистов-гидротехников Илья Петрович забирался в самые глухие углы, намечал места будущих строек.

Эта работа отличалась именно тем взглядом в будущее, о котором так часто говорят в наши дни. Все, задуманное человеком, непременно приходит и с годами становится обыденным. Для того и вспыхивает яркая мечта, чтобы затем, через преодоление суровых трудностей и быстротечного времени, стать живым воплощением больших дел. Это Груздев знал по опыту всей своей жизни. И потому нередко повторял: коммунисты никогда не бросали слов на ветер.

В тот далекий вечер над бурной рекой, потемневшей от низких облаков, тоже ярко горел костер. Пламя его металось над поленьями, гудело, закручивалось в красные жгуты. В черное небо летели долго не гаснущие искры. Старый бакенщик Степан попривык к ветрам, и разложенный им костер горел наперекор непогоде.

Дед Степан не спеша подгребал корявой хворостинкой Угли и слушал, как казалось ему, бредовый рассказ еще молодого, крикливого Груздева.

— Здесь или чуть выше перегородит реку плотина. Электричество от станции пойдет в города, большие и малые деревеньки, и в первую очередь в твою, дедушка Степан, Касатку…

Старик недоверчиво крутил головой, жмурил мутные от старости глаза. Знал он, что верстах в двадцати, за крутым поворотом реки, валили лес под площадку бумажного комбината, рыли землянки, сшивали из непросохшего духовитого теса бараки. Теплоцентраль хотели закладывать, а там и город. «Город, оно, конечно, могут и построить, коли уж приступили к этому, — рассуждал про себя дед Степан, — но чтобы такую реку запрудить!..»

А Груздев и его спутники посмеивались, уверяя, что слов на ветер они не бросают. Так все и случилось, и если бы эта старая береза могла говорить, она поведала бы, с какой верой в ту давнюю пору доказывал свою правоту Груздев.

Поведал бы и дед Степан, если бы дожил до нынешнего дня; и увидел бы сам, как шагнули к обрыву, к самой реке, каменные дома и смотрели на нее желтыми глазницами окон. А там, вдали, вверх по течению, где светлела полоска плотины и где завершалась стройка, переливалось и дробилось созвездие электрических огней, отраженное рассеянным светом в дымке неба…

Стояла ранняя весна.

Груздев поднялся по скованному морозами песку, подошел размеренным шагом к березе, похлопал ладонью по ее шероховатому стволу, приблизился к откосу и встал там, раскачиваясь с носков на каблуки. Он вытянул назад сцепленные в кистях руки, окинул взглядом снежную равнину застывшей реки, вновь почувствовал былую молодость и силу. На сколько хватит их, Груздев не знал и не загадывал. Важно, что теперь, сегодня, он ощущал себя способным преодолеть еще не один рубеж, осуществить еще не одну мечту и, во всяком случае, завершить эту — самую большую в его практике гидростанцию.

Он никогда не надеялся только на себя; точнее, надеялся, если был уверен в тех, кто шел рядом с ним, с кем был связан одним общим делом. Сила была в людях, которых он знал, которым сумел передать главное из того, чему его научила жизнь, на которых он мог положиться. И результаты этой веры в силы людей, которые понимают главное, Груздев ощутил неоднократно, на всех периодах строительства, когда перегрузки в работе, выпадающие на долю каждого, превосходили, казалось, пределы возможного.

…Внизу, по узкой полоске берега, вдоль чернеющей среди ледового простора полыньи, прогуливались две девушки. Они разгребали ногами снег, выискивали гальки, подбрасывали и ловко ловили их.

Им было весело и беззаботно. «Но не опасно ли, — подумал Груздев, — бродить там, у самой воды?»

В одной из девушек, на голове которой торчал островерхий треух, отороченный белой цигейкой, Груздев узнал бригадира бетонщиц Лену Крисанову. Она торопила свою подругу, а та подбиралась все ближе к полынье, отслоившей прибрежный лед. Но подруга не отзывалась. Ей хотелось, видимо, чтобы обязательно «булькнуло», чтобы галька непременно угодила в воду. Наконец донесся глухой всплеск, девушка восторженно запела и закружилась на льду.

— Эй, Крисанова! — крикнул Груздев, приставив руку ко рту. — Подледным ловом занимаетесь?

— Какой лов? — донеслось снизу. — Катюху угомонить не могу. В полынью лезет…

Через минуту Лена была возле Груздева. Она тяжело дышала открытым ртом.

— Вот тебе и спортсменка! Запыхалась вся. Носом дыши, носом, — посоветовал Груздев. — Нахватаешься холоду.

— Я же не скалолаз, — все еще не переведя дух, ответила Лена. — Непривычно в гору взбираться… Гуляем вот тут, — не зная что еще сказать, закончила она.

— И я подышать вышел, перед сном. Катя — это Кудрявцева?

Лена кивнула:

— Помощница моя, правая рука!

— Знаю, знаю. Как вспомню о вас — так и про большой бетон сразу же. Прытки были молодицы! А теперь прыти ото всех нас потребуется еще — ой-ей-ей!..

Груздев отошел в сторону, потом повернулся, посмотрел пристально и проговорил раздумчиво, как бы про себя:

— Осталось немного, да и не слишком мало. Как говорят, начать да кончить… Я думаю, сладим. Не впервой.

— Конечно, сладим, Илья Петрович! Были бы блоки и бетон.

— Будут, Елена Андреевна, будут. Ну, счастливого отдыха! — Груздев протянул крепкую руку и добавил: — Гляди, чтобы твоя Катя в полынью не шлепнулась.

Он ушел, неторопливо, по-хозяйски ступая по рыхлой наледи, чуть склонив голову, не глядя вперед и, как решила Лена, — занятый своими многими думами.

А думал Груздев в эти минуты об одном: о вечной молодости жизни, не своей — она давным-давно ушла, и только воспоминания остались о ней, пусть ясные, как утро погожего дня, ничуть не затуманенные временем, — а именно о вечной молодости.

Как в прежние годы, так и сегодня все прибывает и прибывает в жизнь юная поросль. Только вчера гомонили под окнами мальчишки и девчонки, а глядишь, они уже — юноши, девушки; серьезно задумываются о самостоятельных путях-дорогах. А как по ним пойдут — твердо ступая и смело глядя вперед, преодолевая препятствия, которых хоть отбавляй, или — робко, неуверенно, пасуя перед трудностями, уступая им? Ведь только подумать, сколько надо набить шишек на лбу, прежде чем все станет ясно и все просто, а если и не станет, то потом, с годами, способнее будет преодолевать все неожиданности и невзгоды. И, конечно, тем способнее, чем яснее цель и крепче вера в свое призвание.

Никто другой, кроме тех, кто видел смену многих лет и зим и научился хоть бы сколько-нибудь понимать жизнь, не может наставить на верный путь таких, как Лена и Катя Кудрявцева.

Груздев вспомнил о скором приезде жены. Вот и она всю себя отдала юному поколению — детворе. Но детство детством, а школа трудовой, самостоятельной жизни — совсем другое дело.