Мария ГРИПЕ

ТЕНЬ НА КАМЕННОЙ СКАМЕЙКЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Шел 1911 год.

Мне было тогда четырнадцать лет.

Бабушка, папина мама, прислала нам письмо из Экшё, в котором писала, что в понедельник, шестого ноября, как раз в день памяти короля Густава Адольфа [1], приедет на поезде наша новая горничная. Она не хочет, чтобы ее встречали. По словам бабушки, она «девушка самостоятельная», и мама сказала, что это звучит обнадеживающе, потому что прежние горничные не могли сами и шагу ступить.

Моей маме, женщине добросердечной и доверчивой, самой не удавалось найти подходящую горничную. Бабушка была опытнее и лучше знала людей. Девушки, которых она рекомендовала, всегда оказывались безукоризненными.

Из прислуги в нашем доме обычно держали молоденькую горничную и экономку, женщину постарше. Именно с девушками-горничными обычно возникали трудности. Нам приходилось часто их менять.

В отличие от них экономка по имени Свея жила с нами уже много лет. Она любила повторять, что до того, как попасть к нам, она служила только в «хороших семьях», у людей «самых благородных» и нам не следует забывать, что иметь такую экономку – честь для любого дома. Ведь с такими прекрасными рекомендациями ей не пришлось бы долго унижаться и заискивать в поисках лучшего места.

С первых же дней Свея решила взять маму под свое крылышко и лишь ради нее до сих пор оставалась у нас. Мама казалась ей такой беспомощной, что она просто не могла оставить бедную женщину один на один с безжалостным миром.

Было очень важно, чтобы Свея ужилась с новой горничной. Пока она не одобрит девушку, в доме будет царить напряженность. Ведь стоит Свее бросить недовольный взгляд – и «новой» горничной уже никогда не стать нашей «старой» горничной.

Повзрослев, я поняла, что Свея обладала слишком большим влиянием в нашем доме. Мама считалась с ней во всем и слепо следовала ее советам.

Случись им повздорить, мама всегда первой шла на примирение. Свея – никогда. Мама не находила себе места, пока Свея не соизволит сменить гнев на милость. Иногда мне даже казалось, что мама доверяет Свее больше, чем папе и нам.

Свея говорила, что любит детей. В молодости она очень хотела иметь ребенка, но так и не вышла замуж, а теперь время ее уже прошло.

Она, конечно, по-своему любила нас, хотя всегда была с нами очень сдержанна и никогда нас не баловала. Таков уж был ее характер. К тому же она полагала, что нельзя слишком привязываться к детям в доме, в котором служишь. Иначе будет тяжело расставаться, когда придется сменить место работы.

Мы, дети, считали Свею строгой и даже немножко боялись ее. Возможно, она внушала маме чувство уверенности, но нам – нет. Какова была ее роль в наших отношениях с мамой, это тайна, покрытая мраком. Может, это и несправедливо, но иногда мне казалось, что Свея нарочно плетет интриги, чтобы только все сделать по-своему. Особенно когда дело касалось папы. Потому что ее отношение к мужчинам можно назвать по меньшей мере двойственным.

Свея, например, считала, что мужчина должен быть хозяином в доме, но при этом ему следует держаться скромно. Ей никогда не приходило в голову, что советы, которые она давала маме, противоречат друг другу. С одной стороны, нужно настаивать на своем и не уступать, а с другой – «повиноваться своему мужу», как сказано в Библии. Наверное, маме было нелегко следовать ее наставлениям.

Но и нам, детям, Свея не делала поблажек. Мы должны были, как она говорила, «почитать и слушаться» взрослых, потому что взрослым, по ее мнению, всегда лучше знать. Но о том, что одни взрослые требуют одно, а другие – другое, Свея не задумывалась. А мы нередко просто в толк взять не могли, кого же нам «почитать и слушаться».

Нашу новую горничную мы ждали в понедельник, шестого ноября.

Днем раньше, в воскресенье, в День всех Святых, мы отправились на кладбище, чтобы зажечь свечку на могиле нашего маленького братика. Вообще-то он был самым старшим из нас, и если бы брат был жив, ему исполнилось бы сейчас шестнадцать, но он умер еще младенцем, и никто из нас не мог помнить его.

Звали брата Яльмар. Никто толком не знал, отчего он умер. Рассказывали, будто он сделался вдруг какой-то вялый, перестал дышать и умер. Это было очень странно. Говорили, что в нем погас огонек жизни.

Но что же такое этот «огонек жизни» и откуда он появляется? Кто зажигает его в нас и не дает ему угаснуть всю нашу жизнь? Вот о чем я думала тогда, глядя на свечу, зажженную над маленьким холмиком.

Рядом со мной стояли мама, мой брат Роланд и наша младшая сестра Надя. Папы с нами не было.

Затвердевшая от мороза земля хрустела под ногами. Дул пронизывающий ветер, мы дрожали в наших пальто, а пламя свечки беспокойно трепетало над могилой. Пора было уходить.

Когда мы вернулись, в доме было темно. Свея еще не зажигала света. Она поспешила к нам, похоже, спросонья, с подсвечником в руке. Мама попросила ее зажечь лампы и растопить камин в столовой, а затем подать горячий шоколад.

Луна, только что выглянувшая из-за тучки, светила прямо нам в окно. Мне не хотелось, чтобы Свея зажигала все лампы. Но мама любила, когда в доме много света. Луна, голубая и холодная, пугала ее, особенно в это время года. Мама говорила, что в доме свет должен быть красноватым и теплым. «Вот будет хорошо в следующем году, когда мы проведем электричество!» – сказала мама, снимая с Нади ботики. Эти слова она повторяла почти каждый день и тут же добавляла со вздохом: «Если только получится…»

А все из-за папы, который считал, что электричество – это не забава. Следует помнить, говорил он, что человек впускает в свой дом чужеродную силу, которая может оказаться небезопасной. Нужно еще и еще раз подумать, прежде чем пойти на такой шаг. Не стоит, как мама, бездумно решаться на такое лишь потому, что так делают все соседи. Папа каждый раз обещал серьезно подумать о проведении электричества, но не раньше чем на будущий год. Мама опасалась, что это только очередная отсрочка – ведь стоит папе узнать что-нибудь плохое об электричестве, он тут же с торжествующим видом объявляет нам об этом.

«Но на этот раз я ему не уступлю!» – говорила мама Свее. Она знала, что Свея поддержит ее. Свея не слишком увлекалась нововведениями, но в «электриство» верила свято. И вполне одобряла: «И правильно, стойте на своем, хозяйка!»

Как ни удивительно, но немудреные слова Свеи вселяли в маму необыкновенную уверенность. Когда Свея соглашалась с ее мнением, мама чувствовала себя такой окрыленной, будто для нее в мире нет ничего невозможного. Свея умела говорить столь убедительно, что любой ее собеседник, если только он думал иначе, начинал сомневаться в собственном здравомыслии.

Но вернемся к тому воскресному вечеру.

Папы не было дома. Он уехал в деревню, чтобы поразмышлять на досуге. Он всегда очень дорожил своим свободным временем, ему необходимо побыть одному, чтобы наконец закончить свою книгу, говорил он. Папа писал об Эмануэле Сведенборге, который жил в восемнадцатом веке и был великим мыслителем, совсем как папа. Сведенборг размышлял о серьезных вещах, таких, как душа человека, жизнь и природа, – словом, обо всем, о чем трудно что-либо сказать толком. Поэтому папа был вечно занят подобными мыслями, а мама недолюбливала Эмануэля Сведенборга. И Свея тоже. Ведь именно у него папа начитался всех этих странных идей. Насчет электричества, к примеру. Вряд ли люди в восемнадцатом веке пользовались электричеством, но мама и Свея все равно были против Сведенборга. «Если верить хозяину, в мире нет ничего, о чем не написал бы этот Сведенборг, – говорила Свея. – Не удивлюсь, если он думал, что электричество – от нечистого. Стойте на своем, хозяйка! Хозяин парит в облаках, а нам, простым смертным, приходится заботиться о хлебе насущном».

У мамы и папы на многое в жизни были разные взгляды. Вот у папы не получалось размышлять дома, посреди всей этой суеты. Поэтому он, как только мог, уезжал в деревню. И почти всегда по воскресеньям.

Однако сегодня он должен был бы остаться дома и пойти с нами на кладбище. Но папа переживал смерть нашего маленького братика так тяжело и всегда становился у его могилы таким печальным и задумчивым, что мама сама попросила его поехать в деревню в надежде на то, что зато летом он проведет больше времени с семьей.

Итак, папы, как обычно, не было с нами. Его шуба осталась висеть в прихожей, и мама, посмотрев на нее, озабоченно покачала головой: «Неужели папа опять уехал в своем тонком пальто? Только бы он не простудился…»

Тут Надя, наша младшая сестра, которой было всего восемь лет, подбежала и уткнулась носом в папину медвежью шубу. Затем вскарабкалась на галошницу и спряталась в шубе с головой. Казалось, в мягком меху папиной шубы она чувствовала себя уютнее, чем на руках у папы. Мы остались в прихожей одни, Надя и я. Я заметила, что она подглядывает за мной из шубы.

– Пойдем, нам дадут горячего шоколаду! – сказала я, собираясь уходить, но Надя идти не хотела.

– Нет, я останусь здесь. Ты иди! Я греюсь…

Глазок, смотревший на меня сквозь дырочку, исчез в складках шубы. Она была еще маленькая, самая младшая, и хотела, чтобы папа был только ее папа.

Когда я вошла в столовую, мама задергивала гардины, а Свея растапливала камин. Вдруг зазвенел колокольчик у входной двери: три коротких звонка. Мама вздрогнула и отпустила гардину. Кто бы это мог быть? Так поздно, в воскресенье?

Свея уже шла открывать. Вдруг это папа забыл ключ?

Нет, не может быть. Мама прислушалась. Он вернулся бы раньше. Мы услышали, как Свея пробормотала что-то у входной двери. Затем вернулась в столовую и с возмущенным видом спросила:

– В дверь звонили?

– Да, конечно, но…

– Но там никого нет!

В ту же минуту мы услышали в саду странный свист, и Свея метнула в окно злой взгляд.

– Успокойся, Свея, – сказала мама, – это наверняка какой-нибудь приятель Роланда…