Арина Веста

Алмазная скрижаль

Пролог

Логово было устроено под широким, разлапистым выворотнем и укрыто навесом из корней, седого мха и прошлогодней травы. Зверь спал, положив на лапы тяжелую, лобастую голову. Это была огромная белая волчица, словно вышедшая из времен, когда еще жили на земле могучие звери-исполины. Резкий ветер ударил в тростник, вздыбил шерсть на загривке, и сразу откуда-то выпростался и забил ноздри резкий запах прелого пера, ружейной смазки и кислого пота.

На зверином языке эта яростно-жгучая смесь означала «человек, выстрел, страх». Двуногое существо было молодо и напугано, это был мужчина. Женщины пахли иначе: влажно и густо, как свежевыловленная рыба. К запаху чужака не примешивалось и малой доли пороховой пыли, значит, охотник был вооружен новым, ни разу не стрелявшим оружием.

Волчица проснулась и глухо заворчала, с угрозой всматриваясь в темноту. Янтарные радужки глаз налились мраком. Но запах быстро ослабел и выветрился. Она взрыхлила подстил, зевнула и свернулась кольцом, спрятав нос в охвостье. К осени она опушилась твердым, густым подшерстком, взошедшим сквозь летнюю серебристую «волну». Спать было мягко и жарко.

Тяжело переставляя ноги в болотных сапогах, вдоль озерного берега брел человек. На рассвете тяжелый военный вертолет жабьей раскраски выбросил его в мелкий соснячок между чарус – ледниковых озер. Страх впился в него сразу, едва стих за озером рев вертолетного движка и на месте высадки унялся смерч из сорванных листьев и ржавой хвои.

По неписаным законам Школы испугаться – значило умереть. Чертыхаясь, он вспоминал, как сам напрашивался в этот продутый осенними ветрами лес, убедив Хозяина, что только он сможет опознать «дичь» среди случайных лесных бродяг и «ягодного» десанта. Это проклятое «задание» еще неделю назад казалось ему приключением, легкой, возбуждающей ловчие инстинкты прогулкой в северных джунглях, но на деле обернулось жестоким поединком со всей этой нищей, угрюмой землей.

Он еще раз осмотрел карту, попробовал сверить направление – и не смог: стрелка компаса выплясывала бешеный танец. Высотка, отмеченная на измятой карте косым крестом, уже давно должна была замаячить среди подгнившего редколесья, но впереди не было ничего, кроме густого тумана.

На болота опускалась ранняя мгла, накрапывал дождь. Он присел на изломанный штормом плавень и достал из кармана припрятанный блок жвачки. Крупные, лошадиные челюсти заработали упруго и неутомимо, и это привычное действо вернуло его к реальности. Ну чего он боится? Потеряться в этих идиотских болотах? Он потрогал маленький радиомаяк, болтавшийся на груди, как дикарский талисман: только поверни тумблер, и группа эвакуации найдет его в любой трясине. Но уйти без добычи… Нет, он не уйдет пустым, хоть бы пришлось остаться здесь навсегда.

Благодаря этой бешеной гордости и стальному упорству он и оказался здесь. На него, именно на него сделал ставку Учитель, хотя ни шкала родословной, ни «особые данные», ни «Труба Архангела» – так в Школе называли полосу препятствий – не давали ему никаких преимуществ перед другими волонтерами.

Он вспомнил, как прыгал в горящее, пахнущее бензиновой гарью кольцо, как на одном дыхании проскакивал облитый гудроном, пылающий туннель, как ужом скользил по узкому горизонтальному лабиринту, звериным чутьем избегая тупиков и ловушек, как уверенно орудовал в душной спецанатомичке. Все фобии уже на «первом круге» вытеснялись рациональным чувством самосохранения, молниеносной реакцией на любой раздражитель и отсутствием видимых переживаний. Там он ничего не боялся. Решительно плюхался в теплую, кроваво-подсвеченную, тухловатую воду, куда, по слухам, запускали всякую нечисть, бесстрастно ложился в сырой, узкий гроб и слушал стук земляных комьев по дощатой крышке.

Стрелял он намного лучше других, с веселым цинизмом отрабатывая стрелковые упражнения на куклах-имитаторах: курносых пупсах, девочках с бантиками и прочей сентиментальной ерунде.

Но главным, что дала ему Школа, были вовсе не спецподготовка и накачанные мышцы, а Закон, о котором он прежде почти ничего не знал. Ровно сто правил, придуманных, а точнее, выстроенных в разумном порядке, как строят пирамиду или храм, должны были поддерживать волю и дух будущих боевиков и избавлять их от лишних вопросов.

Воспоминания о Школе успокоили и взбодрили его. Это была пора его силы и успеха, поэтому мысли о том, что Школа со дня на день будет закрыта, отозвались в нем тревожной печалью. Повидимому, на смену традиционной и хорошо себя зарекомендовавшей Школе готовился новый, тщательно засекреченный проект. Однажды он заглянул на полигон между занятиями. Шестеро рыжих волонтеров с разбегу бросались на трехметровую стену и, резво перебирая кривыми ногами, штурмовали кирпичную вертикаль. Шимпанзе или плосколицые имбецилы показались бы симпатягами и интеллектуалами рядом с головастыми и длиннорукими близнецами, похожими, как клоны. Инструктора нигде не было видно, но рыжая команда действовала слаженно, как по тайному знаку.

Сорвался он в самом конце курса. Встреча с Учителем Террионом была одним из важнейших испытаний. Некоторые из волонтеров первого круга бесследно исчезали из Школы после недолгого разговора наедине с человеком, которого никто не видел ни прежде, ни после «собеседования». Блестящие выпуклые глаза с фиолетовой искрой в глубине зрачка лишали воли к сопротивлению, и тихий, невыразительный голос шевелил давние воспоминания, воскрешал призраки, вызнавал семейные тайны, умело и бесстрастно препарировал душу. После истеричной исповеди волонтера, с бунтом, корчами и припадками, Террион выносил приговор, не подлежащий обжалованию.

Одним взглядом или жестом маленьких белых рук он мог убить или исцелить, вознести высоко или уничтожить. И Учитель поверил в него: «Никогда не плачь, и ты увидишь слезы на глазах твоих врагов… Никого не люби, и ты овладеешь красивейшими женщинами мира. Не ищи богатства, отныне единственное твое богатство – Сила и Воля. Не бойся Смерти, и ты никогда не умрешь… Помни: ты – господин! Живи, как господин! Люби, как господин! Умри, как господин! Делай что хочешь – таков будет Закон!»

В сумерках заморосил ледяной дождь. Поеживаясь, он брел вдоль озерной кромки. Осторожно ступая, обходил бурелом и вязкие илистые отмели, въевшиеся в пологий берег. Всего лишь раз он остановился и тихо присвистнул, склонившись над следом огромного зверя, впечатанным в густую тину у самого уреза воды. В гаснущем свете он хотел яснее рассмотреть след тяжелой лапы, собранной в могучую, заостренную спереди пясть. Такой след мог принадлежать только волку, огромному волку.

В темноте сильнее давила усталость. Стеклянный перезвон тренькал в ушах в такт грузным шагам. Он двигался все медленнее, пока не рухнул, привалившись спиной к обомшелой лесине. Рывком расстегнул рукав, заголив зеленовато-бледное запястье. В лесных сумерках оно светилось, как натертое фосфором. Он долго возился со шприцем, наугад вогнал его и наконец застыл, прислушиваясь к горячей боли и растекающейся по жилам томительной слабости. Голова его запрокинулась, и через мгновение он провалился в забытье.

Осень на севере дождлива, скоротечна и скупа на свет. Лишь полнолуние ненадолго очищает небо.

Дождь кончился, и обрывки туч унесло за горизонт. За темной грядой леса разлилось сияние. Ночные шорохи, голоса, волнение озера и эта огромная медная луна тревожили волчицу, она поскуливала, перебирала лапами, дышала часто и сбивчиво. Сердце играло под ребрами, как живой, подвижный комок.

Это томление и тоска приходили к ней ранней весной и осенью, в лунные, пустые, «волчьи» ночи. Беспокойная печаль нарастала к марту, когда губы ее и широкие чуткие ноздри палило до сухого жара, обжигало запахом звериного гона. В ушах неумолчно шумел прибой, и она словно вяла, спадала с тела, только набухшие сосцы грубо тяжелели, напоминая о несбывшемся материнстве. Поздней осенью подкатывала новая волна болезненного одиночества, и тем завершался еще один ее жизненный круг. Она была последней из своего племени, и огромному белоснежному зверю не было пары в окрестных лесах.

Ветер с озера снова принес чужой едкий запах. Волчица легко вскочила с примятого гойна и, глухо ворча, выбралась из логова. Тряхнула шкурой, шумно похлебала из скважины и принюхалась: невидимый след тлел в ледяном воздухе.

Человек спал, привалившись спиной к обомшелому стволу. Взошедшая луна высветила мертвенное запрокинутое лицо. От лунного света спящий вздрогнул и очнулся. В ночном воздухе остро и отчетливо растекался запах березового дыма.

Его «дичь» была совсем близко. В роще бодро постукивал топор, и далекий огонь блестел сквозь стволы, как рыбешка в черных мережах невода, манил древним обещанием тепла и пищи.

До костра оставалось метров пятьдесят, удары топора стихли, и стали слышны молодые голоса. Укрывшись за стволом, он снял с плеча стальную тяжесть, застежки оружейного чехла не поддавались, пальцы подрагивали. Он еще никогда не стрелял в человека, но в воображении много раз прогонял этот момент. Убийство было не просто грубой работой – работой в черном: кровь первого врага становилась платой за обучение и инициацию и давала возможность приступить к следующему – красному этапу. Эти магические ступени сопровождались простыми, но действенными ритуалами, поэтому даже смерть бессловесного быдла была сродни религиозному действу и обставлялась со всей тщательностью.

Он достал винтовку и настроил оптику, сделал несколько коротких перебежек в сторону костра и замер, прижавшись плечом к стволу. Его «дичь» была совсем рядом, он уже слышал треск салютующих бревен и шорох искр над костром. Лес оцепенел в оглушительной тишине, как перед раскатом грома. Грозный нараста