Олег Сидельников

НОКАУТ

Светлой памяти Ильи Ильфа и Евгения Петрова

Часть первая

ПОТОМОК ВИКИНГОВ

Глава I. Страдания молодого Нарзанова

Вениамин Леонидович Нарзанов считал бога своим личным врагом. Вот уже три года — с тех пор как Вениамин Леонидович стал аспирантом кафедры философии — он вел с этим дряхлым, но живучим и коварным противником изнурительную воину: разоблачал его с университетской кафедры, предавал анафеме с трибуны Общества по распространению политических и научных знании. Лекции Нарзанов заканчивал необычайно эффектно и выразительно. «Итак, товарищи! — восклицал воинствующий атеист, сверкая очками. — В последний раз повторяю: бога нет! Я это вам сегодня доказал. В заключение же добавлю: вы все в той или иной мере являетесь родителями. Оберегайте же детей от христианства, буддизма, исламизма, методизма, адвентизма седьмого дня, баптизма, хлыстизма и прочих разновидностей духовной сивухи. Вопросы есть?»

Вопросы обычно не задавали. Слушатели почему-то особенно страшились адвентизма седьмого дня и спешили домой — спасать детей.

Молодой философ и в быту продолжал свою антибожественную линию. Он открыто выражал неприязнь служителям культа, вступал в диспуты с кладбищенскими старухами и даже крупно поскандалил однажды с соседом-баптистом, мешавшим своими псалмопениями готовиться Нарзанову к сдаче кандидатского минимума.

— Вот вы не верите ни во что, молодой человек, — съехидничал мстительный баптист, — это и заметно. Вам всего двадцать четыре года, а уже при очках, плешь преждевременная пробилась. Не пройдут даром кощунственные ваши речи… Геморрой скоро начнет мучить.

— Вырежу! — отпарировал Вениамин Леонидович, столь энергично вытолкнув это страшное слово, что псалмопевец даже вздрогнул, — А что касается плеши, то она всегда преждевременна. И вашу, между прочим, тоже своевременной не назовешь, гражданин баптист.

Противник, опозоренный, ретировался.

Читатель, должно быть, убедился, что в лице Вениамина Леонидовича Нарзанова он познакомился с убежденным атеистом, абсолютно лишенным каких-либо религиозных предрассудков. Однако нынче, блуждая по палубе, Нарзанов вел себя по меньшей мере странно и вовсе неподобающе воинствующему безбожнику.

Всякий раз, как теплоход, взревев могучим протодьяконским басом, разворачивался против течения, у Вениамина Леонидовича екало сердце, начинало сосать под ложечкой, и он, вперив затуманившийся от волнения взор в растущую будто на дрожжах, пристань, мысленно призывал: «Пронеси! Пронеси! Пронеси!..»

Все это сильно смахивало на молитву. Молодой философ был противен самому себе. Ему было стыдно, хотя он и не адресовался со своими «Пронеси!» к конкретному верховному существу, многократно развенчанному Нарзановым в пламенных лекциях. Но и это уже попахивало идеализмом.

Что же случилось с Нарзановым?

Он был влюблен. Влюблен в свою молодую жену — смешливую, подвижную и чуточку легкомысленную блондинку с невероятно большими, стреляющими во все стороны глазами.

Молодожены совершали свадебное путешествие. Сейчас они плыли по Волге. Затем намеревались пересечь Каспий и из Красноводска добраться до Бахкента, имея своей конечной целью нанести визит далекому дяде Феде. Он давно звал племянника погостить, «обозреть Бахкент — город-сад глазами диалектика».

Как всякий влюбленный, Вениамин Леонидович был чуточку идолопоклонником, готовым во имя своего кумира на всяческие безумства. А кумир требовал безумств.

Вот, собственно, почему новоиспеченный супруг и кандидат философских наук блуждал теперь по палубе и взывал к сверхъестественной силе. Дело в том, что в четырехместной каюте молодоженов пустовали две койки, и Лапочка (по паспорту — Анастасия) страшно переживала, как бы не явились «противные дядьки».

Лапочке почему-то казалось, что в их дивный, пахнущий клеенкой уголок должны вломиться именно дядьки, хотя не было никакой гарантии и от теток.

Вениамин Леонидович опасался грядущих гуннов-разрушителей медовой идиллии, пожалуй, больше, чем сама Лапочка-Настенька.

«Надо принять действенные меры! — думал Марзанов. — Давно пора».

«Действенные меры» состояли лишь в уже известных «Пронеси!»

Правда, Вениамин Леонидович, собравшись с духом, поинтересовался у капитана, почему в их каюте пустуют два места, но тут же раскаялся. Капитан удивленно вскинул брови и воскликнул:

— Как!? У вас свободные койки? Спасибо за предупреждение. Обязательно подкинем вам попутчиков.

Вениамин Леонидович окончательно расстался с душевным покоем. Ему мерещились во сне всклокоченные и потные верзилы, гнавшиеся по берегу за теплоходом, как гончие за зайцем.

Нарзанов, поправляя то и дело сползающие на кончик носа роговые очки, сидел на диванчике в своей обитой дермантином каюте, рассеянно листал томик Джона Локка и наслаждался восхитительным зрелищем: Лапочка расправлялась с ломтем соленого арбуза. Ее золотистые волосы лохматил теплый ветерок.

Вдруг в каюту ворвался протяжный пароходный рев. Нарзановы отшатнулись друг от друга, сердце Вениамина Леонидовича екнуло, под ложечкой защекотало.

«Ах, почему мы не поехали в двухместном люксе? Не понимаю!» — с раздражением подумал философ.

И тут же в его ушах раздался шипящий голос тещи, как бы отвечающий на вопрос: «Дети, вы должны ехать вторым классом. Не забывайте, дети, что ВАК еще не утвердила Венину диссертацию!..»

— К Саратову подплываем, — крикнул кто-то за окном.

— Слышишь, Веничек? Уже Саратов, — вздохнула Настенька и принялась опять за арбуз.

— Нет, это ужасно!.. Даже в самом слове «теща» есть нечто змеиное! — всердцах воскликнул Вениамин Леонидович.

Настенька удивленно вскинула на мужа свою обрамленную густыми ресницами ляпис-лазурь:

— Тебе плохо, Веничек? Идем на свежий воздух. Тебе необходим свежий воздух!.. Моя мама — не теща. Ты сам теща… Ах, мне необходим свежий воздух!..

Они вышли на палубу. Теплоход описывал громадную дугу, как бы расшаркиваясь перед городом, сбегающим с крутого яра к могучей реке.

Стоял неумолчный гомон. Пассажиры кричали, махали платками и шляпами, что-то доказывали друг другу, протягивая руки чуть ли не до самого берега. Казалось, помедли матрос минуту-другую бросить чалку — и вся эта бурлящая толпа ринется через борт и вплавь доберется до желанной пристани, за которой таятся бледные, вареные куры и другие дорожные деликатесы.

Особенно неистовствовали иностранные туристы. Они вихрем носились в своих спортивно-рекламных одеяниях от кормы к носу и от носа к корме, без конца щелкали фотокамерами и говорили что-то очень быстрое и непонятное. Впрочем, рослый англичанин, с льняными волосами, объяснялся более ясно. Он хватал первого встречного за пуговицу и выразительно кричал:

— О!

Это его «О!» было лучше всякого эсперанто. Все было понятно: красивый вид — «О!», громадный завод — «О!», брошенная на берегу ржавеющая сеялка — то же «О!».

И лишь двое пассажиров уныло поглядывали на пристань. Это были супруги Нарзановы.

— Нашествие двунадесяти языков, — проворчал Вениамин Леонидович, испытывая потребность что-то сказать.

Насчет языков он не ошибся. Тут же к Нарзанову подлетел глазастый итальянец и, сжав ему руку цепкими пальцами, завопил:

— Ви-и-и!! Са’атоу-у-у-у!

Вениамин Леонидович высвободил руку и проговорил не без злорадства:

— Ну, чего тебе? Чего экстазуешь, парлята итальяна!

Пылкий итальянец пришел в восторг. Он молитвенно прижал руки к груди, бросил огненный взор на Настеньку и больно, будто шилом, ткнув Вениамина Леонидовича пальцем в грудь, воскликнул;

— Ти-и!.. У тибе белль ба-ба!

Пока Нарзанов приходил в себя после лихого налета потомка Ромула и Рема, теплоход причалил, и по сходням хлынул человеческий поток, увлекший и окающего англичанина, и темпераментного итальянца.

Время стоянки тянулось для Вениамина Леонидовича невыносимо долго. Лапочка тяжело вздыхала и, часто мигая длинными ресницами, то и дело пугала мужа своими восклицаниями:

— Вот, кажется, идут двое… А вон бегут с чемоданами!

Наконец, трижды издав призывный рев, теплоход отвалил от причала. Супруги, радостные и сияющие, поспешили к своему арбузу. Но едва Вениамин Леонидович открыл дверь каюты, ноги его подкосились: на его диванчике полулежал пожилой человек в тюбетейке и силился оторвать ногу у жилистой курицы.

— Простите… — упавшим голосом пролепетал Нарзанов.

— Заходи, уртак, заходи с женой, гостем будешь! — радушно приветствовал его незнакомец, так и не оторвав, впрочем, ноги.

Вениамин Леонидович смутился.

— Видите ли, — замялся он. — Вы…в некотором роде… лежите на моей постели.

Гражданин в тюбетейке раскрыл рот от удивления и огляделся.

— Простите, дустым, а я, кажется, действительно ошибся… я еду в восемнадцатой каюте.

— А это восьмая, — радостно улыбнулась Настенька.

— Ну да, ну да… немного перепутал. Человек в тюбетейке поспешно вскочил.

— Виноват, извините, — он широко улыбнулся. — А поскольку познакомились, разрешите представиться: Саидов Карим. Колхозный раис — председатель артели «Маяк» под Бахкентом. Если будете в Бахкенте, обязательно приходите, — еще раз повторил он уже в дверях, приветственно помахивая курицей. — Мархамат… прошу!