Гребнев Анатолий
Лев и Екатерина (Из цикла 'Венок сюжетов')
Анатолий Гребнев
Из цикла "Венок сюжетов"
Лев и Екатерина
1
Что интересно: мужа Екатерины Дмитриевны никто никогда не видел. Поговаривали, что она его прячет, и это было не так далеко от истины. Вообще-то в кругу коллег Екатерины Дмитриевны если не специально прятали, то, по крайней мере, не демонстрировали мужей, равно как и жен. В этом кругу, как правило, семьями не встречались, в гости друг к другу не ходили, даже и в тех случаях, когда жили рядом. Но мы еще, пожалуй, вернемся к неписаным правилам этого круга, а сейчас - о муже Екатерины Дмитриевны, которого как бы не было и который на самом деле, разумеется, существовал, и не "где-то там", а у нее, то есть у себя, у них дома. Все-таки тема эта время от времени возникала вокруг Екатерины Дмитриевны: когда присутствует красивая и еще относительно молодая женщина, вопрос о предполагаемом спутнике жизни всплывает сам собой, хотя бы из любопытства. Предположить, что она в разводе или даже, допустим, замужем, но несчастлива в браке, было решительно невозможно: женщине на таких должностях полагалось быть в меру благополучной в личной жизни.
Итак, муж у Екатерины Дмитриевны действительно был, имел место, а не высовывался не из одной только скромности, но и по причинам более веским. Он не был ни мидовским чиновником, ни главным инженером завода, ни доцентом, как полагалось бы по рангу жены - то есть на должности не столь видной, чтобы затмевать супругу, но и не такой, чтобы ее компрометировать. Мужем Екатерины Дмитриевны был человек, нигде не работающий, числящийся в каком-то полусомнительном профкоме литераторов, что-то когда-то написавший или собиравшийся написать, одним словом, неудачник, если не сказать хуже: диссидент. Звали его, как кто-то однажды выяснил, Львом Яковлевичем, что тоже наводило на размышления и, во всяком случае, не вписывалось в стандарты. Одним словом, у этой женщины при ее незаурядном характере и положении были основания если не скрывать, то, во всяком случае, не афишировать свою семейную жизнь.
А карьера у Екатерины Дмитриевны была не рядовая. Вы, конечно, знаете этих женщин, вынесенных током событий на гребень общественной жизни - в президиумы съездов, в кабинеты, обитые светлым орехом, в черные лимузины с солидными шоферами; женщин, созданных для государственной работы, а может быть, этой работою и вылепленных: вы вступаете в кабинет, и перед вами блондинка лет между 40 и 50, стройная, с правильными чертами лица, чуть постаревшая физкультурница с плаката, сменившая купальник на строгий темный костюм, заколовшая волосы на затылке, со взглядом прямым и ясным - воплощенный идеал эпохи.
Они такими рождаются? Становятся? Судьба выбирает их или они судьбу?
К моменту, когда Екатерине Дмитриевне выпал ее жребий и она должна была сказать "да" или "нет" и сказала "да", она уже была женой Льва Яковлевича.
И здесь начинается наша история - повесть о любви и жертве.
2
Они встретились лет тридцать назад - да, уж почти тридцать - в подмосковном городке, в цехе текстильной фабрики, где Екатерина Дмитриевна, тогда еще Катя, трудилась в должности поммастера, так это называлось, а Лев Яковлевич, Лева, брал у нее интервью. Лева работал тогда вне штата в комсомольской газете, они с фотографом приехали делать "окно", то есть фотоснимок в рамочке с текстом строк на сорок, и красивая физкультурница, она же поммастера, трудовой маяк, студентка-заочница и все прочее, оказалась образцовой моделью, лучше не придумаешь. "Окно" имело успех, Леву похвалили на летучке, она стала получать письма, как водится; ее заметили, - и не с этого ли началось то, что последовало потом... А в тот день в прядильном цехе, расставаясь, Лева ясно дал понять, что она ему понравилась, он в этих случаях не терялся: "Где и когда?" - "У меня уже есть парень", - без обиняков отвечала Катя. Но Лева был не из тех, кого это могло смутить. На другой же день он ей дозвонился, на третий сводил ее в ресторан, в кармане звякали ключи от квартиры приятеля - дело было летом. Потом они оба говорили, что влюбились друг в друга с первого взгляда - так оно, вероятно, и было...
Все, что происходило дальше, было следствием любви, сколь ни громко, но это так. Как все молодые люди его круга, Лева, конечно же, не торопился с законным браком и некоторое время, как водится, поманежил Катю. Женился же он потому лишь, что не мог, оказывается, жить с ней в разлуке, от встречи до встречи. Полюн бил - и женился. И привез Катю в родительский дом, где она в конце концов понравилась. Потому что любила его. Вот такая история, такое начало.
До Кати у Льва, как она его называла, была еще одна жена, Лена, но прожили недолго, год или полтора, и расстались потому, что Лена и особенно ее родители требовали от Левы стандартной жизни. Папа Лены даже устраивал его на приличную работу в одну редакцию. Лева там не ужился.
От этого брака остался "Москвич" старой модели, на котором Лева катался до тех пор, пока не обзавелся, уже с помощью Кати, новой машиной - он был автомобилист.
У Кати от прошлой жизни осталась дочь Света. Она росла у бабушки в Балашихе. Отцом Светы был дагестанец, солдат; близ текстильного поселка стояла воинская часть - ни о чем больше Лев Яковлевич не расспрашивал.
Новая жена на удивленье легко, с полуоборота, как говорил Лев, вошла в компанию его друзей, через день-другой была со всеми на "ты". Физики и лирики, бородатые гитаристы и альпинисты середины шестидесятых, те, кому в скором будущем предстояло стать знаменитыми, отвалить за бугор или спиться, как повезет, в то время собирались чуть не каждый вечер, один приводил другого, пели, пили и братались, и Левина квартира в отсутствие родителей была одной из тех, куда могли нагрянуть в любое время суток, с бутылками в оттопыренных карманах, и молодая хозяйка, новая Левина жена, всегда оказывалась на высоте.
Тогда она еще не знала слова "однозначно", а глагол "ездят" произносила по-своему: "ездиют" - и кое-что еще в таком роде. Гостей это не шокировало. Лев наедине давал ей уроки родного языка. "Буду твоим Пигмалионом", - говорил он смеясь и объясняя заодно, кто такой Пигмалион.
Вытравить это "ездиют" ему до конца так и не удалось, и, забегая вперед, скажем, что простонародные речения, этот ее "текстиль", как говорил Лева, сыграли свою роль в дальнейшем восхождении Екатерины Дмитриевны, замечательно сочетаясь с элегантным костюмом, ниткой жемчуга на шее и запахом французских духов...
Была одна слабость, которую знала за собой Екатерина Дмитриевна: ей совсем нельзя было пить - ни грамма. Непонятно, по какой причине, но пьянела она от одной рюмки, да как пьянела! В этом состоянии Лев видел ее лишь несколько раз за все годы, и эти "разы" были кошмаром для обоих. Наутро Катя просыпалась виноватой, пришибленной, решительно ничего не помня. "Ты дралась", - говорил ей Лев. Или - того хуже: "Ты лезла к мужикам, я тебя оттаскивал..." Вступив в должность, Екатерина Дмитриевна категорически отказывалась от всякого питья, и ей это удавалось.
Неожиданная Катина "карьера", поначалу еще скромная, всего лишь райком, и тем не менее, была встречена в компании Льва с надлежащим юмором, скорее как повод для шуток. К этому времени компания уже поредела да и изменилась: у друзей появлялись жены. Катя была по-прежнему на высоте как хозяйка; к остротам в свой адрес (но главным образом в адрес Левы как номенклатурного мужа) относилась терпимо и даже как бы поощрительно, отвечая также шуточками, кстати сказать, вполне удачными. Со временем, однако, юмор этот стал приедаться, а затем и вовсе сделался неуместным. Катя стремительно росла на работе (это называлось "расти") и, как случается со многими из нас, начала уже и всерьез относиться к тому, что поначалу было как бы игрою. Однажды и сам Лев был грубо одернут, когда при гостях попытался сострить по поводу жены-начальницы. "Кончай хохмить, надоело", - сказала ему Катя, показывая характер, и Лев удивился, но промолчал.
Компания между тем собиралась все реже, и кто знает, что они там говорили меж собой по поводу номенклатурного дома, тем более что и дом-то со временем поменялся: Катя с Левой переехали на новое место жительства, с двумя лифтами, консьержем внизу и черными "Волгами" у подъезда...
А началось все в тот день, когда в прядильном цехе появился некий товарищ из райкома, Гусев Иван Иванович, как он представился, и, подозвав поммастера Катю Новикову, ту, про которую "было в газете", затеял с ней ничего не значащий, на первый взгляд, разговор: как, мол, живешь и какие планы на будущее. Другая бы на месте Кати подумала: нечего делать человеку, пришел поболтать. Или: я ему нравлюсь, сейчас начнет клеить (тогда уже было это слово). Но Катя своим природным хитрым чутьем с первой фразы угадала, что к чему, а именно - в каком качестве она нравится этому узкоплечему Ивану Ивановичу, и уж постаралась повести разговор так, чтобы не разонравиться.
В тот раз предложение выглядело очень скромно: перейти с производства на профсоюзную работу, из цеха в фабком, в кабинетик с заляпанным столом и сейфом в углу - и с табличкой на двери: "Председатель". Для этого требовалось еще одно усилие: "вступить в ряды", то есть в данном случае написать под диктовку заявление на тетрадном листке, что она тут же и проделала. Нет, она, конечно же, не строила далеко идущих планов. Скорее всего новая должность, не бог весть какая, устраивала по причинам чисто бытовым, как мы их называем. Успела прикинуть: будет лучше для дома, для мужа. Но и обещание товарища из райкома, брошенное вскользь, что-то вроде того, что "а там посмотрим" или "лиха беда начало", тоже не было пропущено мимо ушей. Иван Иванович ясно давал понять, что и впредь не оставит Катю своими заботами. Склонясь над тетрадным листком и вырисовывая школьным почерком строчки заявления, Катя Новикова уже понимала, на что идет. В тот день она выбирала свою судьбу.
