Григорьев Апполон

Листки из рукописи скитающегося софиста

Аполлон Григорьев

Листки из рукописи скитающегося софиста

ХХ

Я вышел из дому в шесть часов и уж конечно не с тем намерением, чтобы прямо явиться туда: избави боже! Взял извозчика и отправился в Знаменский переулок. {1} . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Руки ваши горячи - а сердце холодно". Да! может быть, это и правда: молод и стар в одно и то же время, моею теперешнею жизнию я догоняю только жизнь духа, которая ушла уже далеко, далеко. Все что я ни чувствую - я уже все это перечувствовал давно жизнью снов, жизнью воображения. Все это я знаю наизусть - и вот что скучно. Измученный лихорадочною жизнию снов, я приношу в жизнь действительную одно утомление и скуку.

В половине девятого я был там. Первый вопрос Нины: {2} "Вы одни?"... Меня обдало холодом, страшным холодом. Я солгал, разумеется, сказавши, что заезжал к Каву и что он нынче быть никак не может; я не сделал этого но отчего? Неужели от мелкой ревности? а ведь почти так, если не хуже. Ее вопрос сделал меня глупым на целый вечер... Если я ошибся? если я для нее то же, что Кавн? Если это страдание, эта болезнь внутренняя, которая грызет ее, - не мое создание?.. Но тогда к чему же все наши странные разговоры, в которых недоставало только ясно сказанного слова признания? Faut-il que je sois dupe?.. {Суждено ли мне быть обманутым? (франц.).}

Наехало много народу, - весь почти этот круг, которому я так страшно чужд, в котором так возмутительно ложно мое положение. Что общего между ними и мною? Все общее основано на обмане, на ожидании от меня чего-то в их роде... Боже мой! кто бы заставил меня выносить это положение клиентства, если бы, подвергаясь всевозможному нравственному унижению, я не надеялся на несколько минут разговора с нею?.. Еще одно: зачем дано мне видеть все это, зачем во мне нет Suffisance?.. {самодовольства (франц.).} Я сам знаю, что я становлюсь невыносим моей хандрою, моей гордой неловкостью, всем, всем. Vous etes bien triste aujourd'hui, {Вы сегодня очень печальны (франц.).} заметила мне Лидия. {3} "Comme a l'ordmaire"... {Как всегда (франц.).}

Приехал Щепин {4} - и начался музыкальный вечер, т. е. Нина, бледная и расстроенная, села за климперкастен, {5} а Щепин со скрипкой поместился подле нее. Мне это было невыносимо смешно и досадно, досадно на всю эту комедию, в которой такое искреннее участие принимали Матушка {6} и Никита, {7} - досадно на нее, что в ней есть жалкое самолюбие, досадно на себя за то, что мне досадно. Я стал [против нее] у печки и смотрел на нее прямо, с самою злою иронией. Лидия подошла ко мне и попросила перейти на другое место; я стал у двери. Началось: интродукция дуэта Осборна и Берио прошла благополучно, но в вариациях она сбилась. Я не мог удержаться от невольной улыбки, которую мать, кажется, заметила, к несчастию, - да и в самом деле, это было не только невыносимо, но даже неприлично... Когда она кончила - и совершенно смущенная ушла в другую комнату, мне было нисколько не жаль ее. Потом она воротилась, и я начал смеяться над ее смущением: Non! се n'est pas de pareils triumphes qu'il Vous faut... Laissez les a m-lle Aslanovitsch... {Нет! не такие триумфы нужны вам... Оставьте их мадемуазели Аслановнч... (франц.).} Все остальное время вечера прошло благополучно. Только за ужином мне было по обыкновению гадко и неловко до невозможности: я сидел подле Никиты Ивановича и должен был рассуждать о чем-то - когда мне, право, было не до рассуждений, - когда мне было все гадко и ненавистно, кроме этой женщины, которую люблю я страстью бешеной собаки.

Дядя {8} еще не спал, когда я воротился домой, потому что недавно приехал из клуба, и мы говорили с ним долго, только не об этом вечере, о котором сказал я слова два, не больше, а об моих семейственных отношениях. Это наш вечный разговор...

Чем все это кончится?

Мне хотелось, глубоко хотелось молиться, но кому - и об чем? Fatum {Судьба, фатум (лат.).} - одно Fatum, которое опутало меня какими-то безысходными сетями, которое с такою страшною постепенностию вело меня к этому состоянию трагической иронии. {9} Да! религия моя, как и религия целого современного общества, - просто религия Одина, {10} религия борьбы с сознанием падения, религия страдания беспредельного, стремления бесцельною во имя человеческого благородства и величия.

XXI

Образчик цеховой деликатности. {11} Когда я зашел нынче к m-me Ksch после обеда - там был Н. И. {12} Между прочим, он спросил меня: званы вы к Крюкову? - нет! "Да! ведь я и забыл - что он держится аристократических убеждений - и у него только профессора"... Что было отвечать на это?.. Не знаю - по крайней мере, я не сказал того, что вчера Крюков звал меня обедать и я не поехал... Теперь вопрос: на чем основано мое отношение с К? Не принимают ли меня par grace {из милости (франц.).}? Нина не совсем здорова - при мне приезжал доктор Брок. Я ушел скоро.

XXII

Нынче был день рождения Любовь Фы: поутру я, как следует, был с поздравлением. "Что же вечерком-то - я чай, будете?" - Как же-с.

По обыкновению - бездна народу, весь круг цеховых. {13} Я пришел поздно, в половине девятого, но все не позже Ка. Нина села, как это бывает часто, на козетке в спальне. Забавнее всего то, что когда человек что-нибудь знает за собою, ему кажется, что и все это непременно знают. К говорит с ней свободно, садится подле нее и не отходит целый вечер - а я с каждым днем глупею и глупею до невыносимости. Какими-то тактическими маневрами я наконец пробрался туда и стал против нее, стараясь придать своему положению и тону как можно более равнодушия и спокойствия. Мы говорили о вздоре, между прочим об Koat-ven - Сю; и но что с нею? ее так видимо грызет глубокое, невыносимое страдание. Приехал К: так свободен, так непринужден, так умен... Поговоря несколько минут с m-me Korsch, он перешел к нам и очень спокойно сел против нее. Потом он почти заставил ее пересесть на свое место, как более далекое от окна: отчего же я не догадался об этом прежде?.. Для чего я так глупо создан, что не могу совладеть с тяготящею меня хандрою?.. Софья Кума беспрестанно говорила со мною, и я почти молчал, как идиот, - и это положение вольной и вместе невольной глупости было мне до бесконечности тяжко. Да - я сказал раз и повторю теперь, что только две вещи - гений и богатство могли бы закрыть, сделать сносною уродливость моего характера... Скучать оттого, что имеешь что-нибудь, - c'est comme il faut du moins, {это прилично, по крайней мере (франц.).} но скучать и хандрить от чувства ложности своего положения, но знать это, но думать, что другие, что, наконец, эта женщина знает это, боже мой - это невыносимо. Моя страсть к ней дошла до последней степени самоотречения, и она никогда не узнает и не должна узнать об этом... Я ненавижу каждого, кто подойдет к ней на два шага, - и презираю себя за эту ненависть... И если б она любила прежде - я точно так же ненавидел бы прошедшее, как настоящее, и эта мысль об ее прошедшем меня давит и мучит.

Меня просили играть им кадриль - или (к чему бояться слов?) мне только намекнули об этом - и я сел. "Боже мой - вы такой добрый!", - сказала мне Любовь Фа: это меня добило окончательно - я вспомнил конфету, которая была мне дана Ниной за мою доброту. И в самом деле - не с ума ли я сошел быть рыцарем?.. Но я играл им кадриль с каким-то торжествующим самоотречением...

И, может быть, я сам отравляю для себя все, может быть, они и в самом деле считают меня почти членом своей семьи, своим, что называется?

После меня сел Крюков, а я танцевал с Ниной... - Vous etes vierge de la liberte aujourd'hui? - Comment done? - Mais Vous avez les trois couleurs. {Вы сегодня дева свободы? - Как это? - На вас ведь три цвета (франц.). {15}} Она засмеялась... Но зачем мне всегда жужжат в ушах проклятые слова Гоголя: "...или заговорит, что Россия - государство пространное"... {16}

Ужин был для меня еще невыносимее, чем у m-me Korsch, накануне Нового года... Я сидел с цеховыми, Кавелин - между двух сестер и говорил целый час без умолку. Несколько раз я почти изменял себе... Ребенок!

Воротился домой в два - и был очень рад, что дядя мой спал. Мне было невыносимо грустно: заснуть не мог до утра - в голове такая чушь - мечты о миллионах - да об эксцентрических подвигах. Рыцарство смешно в наше время, но отчего я не нахожу в нем ничего смешного, ничего невозможного. К чему мне лицемерить перед собою?..

Еще раз - глупо я создан; но не я виноват в этом. В самом деле, моя ли вина, что для меня все сосредоточено в эксцентрическом, что я не могу верить в неэксцентрическое?..

XXIII

Нынче вечером мы долго говорили с К о бессмертии. Сначала то, что я говорил, казалось ему делом, но потом - он объявил, что этого его Логика не допускает, что надобно иметь на мои доказательства особенную мистическую настроенность... "Тебе надобно жизни, жизни"...

Вот в чем и ошибка-то - он считает меня способным к перемене. Едва ли? Каков я был ребенком, таков я и теперь. Древняя ли история, которую так любил я в детстве, вечно ли изолированная жизнь этому причиною, - но je suis un homme tout fait. {я человек законченный (франц.).} Изменения, которые происходят во мне, происходят по непреложным законам моего личного бытия, да и нельзя их даже назвать изменениями: это все формы одного и того же идеализма. С чего бы я ни начал - я приду всегда к одному: к глубокой, мучительной потребности верить в идеал и в jenseits. {потустороннее (нем.).} Все другие вопросы проходят мимо меня: сенсимонизм в своих последних или, по их, разумных результатах мне противен, - ибо я не могу ничего найти успокоительного в мысли о китайски-разумном идеале жизни. Оттого - ко всему я в состоянии божественной иронии, ко всему, кроме jenseits. Нормальным мне кажется не общежитие, но отрешенная, мистически-изолированная жизнь самости в себе. Но это не ведет меня к правилу тибетского мистицизма, что лучше спать, чем жить. Нет