Брайан М. Випруд

Таксидермист

На эту книгу меня вдохновили, в частности, рейнджер Хауэлл и кролик Освальд, Коммандер Ретро и доктор Страннопс, капитан Букс и попугай Трубастый.

Джентльмены и их верные животные, приветствую вас!

Глава 1

Я колесил по холмам северной – возвышенной и, предположительно, более прохладной части Нью-Джерси, но все равно. Доменная печь августа жарила на всю катушку – совсем не на пользу обивке салона. Если мне не изменяет гипербола, температура черных сидений, обитых кожзаменителем, плавала в какой-то паре градусов ниже магмы. Я ехал в открытом «линкольне» 1966 года и полностью зависел от старинного кинетического способа кондиционирования воздуха, который вышел из моды вместе с попсиклами о двух палочках.[1] Хотя продувает, вероятно, примерно одинаково – как при всех открытых окнах, так и при опущенном верхе. Так что моя практическая сторона подумывала съехать с дороги и поднять верх, а эстетическая в то же время хотела противоположного. С натянутым верхом нет того воодушевляющего кругового обзора, в котором и состоит суть кабриолетов. Когда едешь с опущенным верхом, машины с железными крышами для тебя – что мистер Магу[2] перед Джеймсом Бондом.

Въехав на вершину холма, я увидел раскинувшуюся внизу долину в шахматных клетках полей и торговых центров и приветливую кляксу окиси углерода на горизонте над Нью-Йорком. Я прикинул, что дом и объятия моей подружки Энджи с поправкой на пробки в тоннелях – примерно в двух часах езды.

Я из тех людей, которые вечно мучаются выбором: куда заехать заправиться, где купить еды и даже просто где лучше развернуться. «Вот, кажется, подходящее место. И там тоже». Что тут сказать? Не люблю заезжать в чужие дворы и зазря тренькать звонком на заправке.

Удивительно, но правда: я не сразу решился даже подъехать к пыльному антикварному магазину, показавшемуся справа у дороги. Я – коллекционер по профессии; я возвращался из охотничьего рейда по лавкам сельских старьевщиков северной Пенсильвании. «ВЕЧНЫЕ ВЕЩНЫЕ СОКРОВИЩА» гласила вывеска, и моя решимость дала слабину. Этот магазин я примечал и раньше. Я перевидал буквально тысячи антикварных лавок, сувенирных киосков и бутиков утильсырья и научился довольно верно оценивать их по внешнему виду. Лично я западаю на такие деревенские бревенчатые хибары, где продается всякая деревянная всячина, а хозяин – классический плохо выбритый голубоглазый олух-селянин. У «Вечных вещных сокровищ» были налицо все задатки салфеточного магазина, где народные поделки выдают за антиквариат. Так что я проехал мимо.

И нажал на тормоза. Проезжая, конечно, я бросил взгляд на витрину и заметил там что-то похожее на пингвина. Закинув руку на спинку, я подрулил и задом загнал «линкольн» на грязную парковку – маневр, который был тем более трудным, что я буксировал небольшой груженый кузов-прицеп. Когда рассеялась пыль, я увидел, что на витрине – совсем не пингвин. Это была гагара. И не то чтобы это меня разочаровало.

Может, для большинства людей это не бог весть что, но для меня хорошая гагара – как и пингвин, если уж на то пошло – редкое сокровище. И ценность. На визитке у меня написано: «Зверье Карсона – ТАКСИДЕРМИЯ – прокат, поставка, продажа и посредничество». Такая птица для меня – находка. Я выехал со стоянки и припарковался в тени – чтобы остыла обивка, – прямо напротив другой старинной машины. По фигурке на капоте я решил, что это «крайслер-саратога» – из тех щекастых колесниц начала 50-х. Темно-зеленая краска сильно выцвела.

Как и можно было предполагать про эти «Вещные сокровища», над дверью, когда я вошел, звякнул колокольчик, внутри пахло печеньем и цветочными смесями. Не прошло и двух секунд, как из-за шторки позади прилавка появилась фигуристая продавщица. Не хочу сказать, что она была толстая, – просто крупная и с очень недвусмысленной выправкой. В подвернутых джинсах и красно-белой клетчатой рубахе, с помидорно-красной помадой и медной прической из салона красоты. Любое движение, казалось, начиналось у нее от широких плеч. Женщина будто сошла с рекламы кока-колы из заплесневелого номера журнала «Лук» или вырулила на последнем «фордовском» микроавтобусе с деревянной отделкой из телеролика 1956 года – или даже, быть может, спрыгнула с пикника на рекламном щите новомодных клетчатых сумок-холодильников, оцинкованных изнутри. Но вот странность – с виду ей было едва за двадцать пять, однако брови у нее уже седели. Не совсем та волна моды, на которой я бы прокатился на полном ходу, но хотя бы не грандж.

– Добро пожаловать в «Вечные сокровища», – сказала она, вставая за кассу. Голос у нее был громкий, но пронзительный, как у аккордеона. – Если вас что-то заинтересовало, скажите.

Она удостоила меня короткой зубастой улыбкой – верхние зубы у нее были испачканы помадой.

– Ладно. – Я улыбнулся, прикидываясь болваном в поисках набора пробковых салфеточек для дорогой бабули. – Я так, посмотреть.

Мне нравится воображать, будто я могу сойти за беззаботного и безразличного зеваку, только иногда я волнуюсь, как бы меня не разоблачили непослушные светлые волосы. Гарт Карсон – из тех скучных персонажей, что каждый день своей жизни предпочитают одну и ту же одежду. Бурая спортивная куртка, белая оксфордовая рубашка, мешковатые слаксы с отворотами, кроссовки. Исключительно доступно, удобно, прилично – и не нужно ничего выбирать. И я категорически не согласен, что одеваюсь как руководитель школьного драмкружка, и плевать, что там говорят некоторые.

– Главное, скажите, если вас что-то заинтересует.

Она подняла заласканную книжку «Мугумбо: сага о гордости и страстях старого Юга» и сделала вид, будто читает. Глаза у нее бегали туда-сюда, но так вихляли, что, подумал я, вообще-то она ведь не прочла ни слова. Нервная какая-то.

А сам я тем временем повсюду совал нос: вяло оценил стеклянную менажницу, статуэтки Гека Финна, старинные швейные машинки и футляр с полным гарнитуром наперстков, украшенных геральдическими растениями каждого из «соединенных штатов». А вы знали, что золотая розга – официальный цветок штата Небраска? Симулируя равнодушие к предмету своего вожделения, я наконец подобрался к нему и произвел беглый осмотр птицы.

Гагара – существо крупное, и если вытянется во весь рост, как эта, будет похожа на маленького императорского пингвина. В этой было почти тридцать дюймов росту, маленькие глазки – дикие и красные. Что у самцов, что у самок гагар – одинаково черные головы и черно-белые полосатые шеи. Моя чуть повернула голову, будто почуяв приближение росомахи. Белые перья пожелтели, им срочно требовалась чистка. На больших черных перепончатых лапах не замечалось никакого шелушения, и вроде бы они сохранились хорошо. Лапы были прочно прикреплены к довольно славной бутафорской скале. А между лап лежало чучело окуня – милая деталь.

Но вот с этим длинным острым клювом что-то было не так. Он чуть просвечивал, и при ближайшем рассмотрении, оказалось, начал слоиться. Что-то было внутри клюва, по виду – опилки, так что я повернул чучело, вынул фонарик-ручку и заглянул птице в голову.

– Блин, – не сдержавшись, бормотнул я.

– Штотакое? – рявкнула хозяйка.

– На ценнике написано двести пятьдесят долларов.

– Можете забрать пингвина за сто пятьдесят, – сказала моя невежественная продавщица и кивнула.

– Ага, загляните ему в голову – там полно шкурок от червяков.

– Червяков? – Тетя-кола сморщилась.

– Личинок. Правду сказать, я побоялся бы нести его домой, а то моль налезет в одежду. – Или в моего белого медведя. Или в пуму, или в рысь, или в каракала, или в лис, бобров, сов, сурков… Я взял гагару, подошел к кассе и вытряс немного трухи себе на ладонь. – Думал, это опилки, но вот смотрите.

Тетя-кола отпрянула.

– Ладно. Двадцать баксов.

Ого, самая редкая и прекрасная птица в моем лесу: уступчивая медномакушечная белобровка. Я отряхнул ладони над мусорным ведром.

– У вас есть ванная, где можно вымыть руки, а?

В этот-то миг мой взгляд упал за плечо тети-колы – на серую белку, выставленную в стеклянном шкафу. Мое цепкое на детали внимание подсказало, что это не просто какая-то белка, охотничий трофей. К лапкам были прицеплены тонкие черные палочки. Глаза несоразмерно большие и косые, передние зубы выступали ниже подбородка, а розовый язык торчал набок. Шов под нижней челюстью говорил о том, что она подвешена на шарнире. От внезапного озарения я позабыл все свое деляческое благоразумие.

– Это Пискун! – я показал пальцем. – Пискун Малахольный Орех!

Тетя-кола выпятила челюсть и видимым усилием воли заставила себя не обернуться на Пискуна.

– Не продается. Ванная за шторой, налево.

– Но это не может быть сам Пискун! – Я нервно посмеялся. – А нельзя поговорить с хозяином?

Я оторвал глаза от белки только затем, чтобы наткнуться на твердокаменную гримасу продавщицы. Я слегка опешил: и от ее непреклонности, и от того, что вдруг заметил: веснушки у нее – нарисованные.

– Я хозяин. Не продается. Ванная за шторкой, налево.

Реймонд Бёрр[3] в парике заявлял мне – в совершенно прозрачных выражениях, – что мне лучше все-таки пройти в «дабл». Так я и сделал, только оказался он не слева, а справа.

В ванной все предметы без исключения были покрыты пухлыми кокетливыми салфеточками. Даже непочатый рулон туалетной бумаги прятался под юбками красавицы-южанки, куклы Кьюпи.[4] Я быстро сполоснул руки и вытер об мещанский вышитый носовой платок – из тех, что в приличном обществе называют гостевыми полотенцами.

Может, я еще ворочаюсь под одеялом и пускаю слюни на подушку, и мистер Дрёма сыплет мне в глаза свой волшебный песок? В этих «Вечных вещных сокровищах» хоть что-то имело смысл только в вывихнутом, отягощенном ид