Бенюх Олесь
Подари себе рай (Действо 2)
Олесь Бенюх
Подари себе рай
ДЕЙСТВО ВТОРОЕ
ТЕАТРАЛЬНОЕ АДАЖИО
В тот вечер на сцене Художественного театра шла пьеса Михаила Булгакова "Дни Турбиных" и потому и на тротуаре и даже на мостовой перед главным входом, как обычно, толпилась уйма народа. "А вот куплю билет! звонко вскрикивал рослый патлатый юноша в кургузом пиджачке и узеньких брючках, которые едва доходили до лодыжек. - Пожалуйста, куплю". Две девицы - одна востроносая, очкастая, подстриженная под мальчишку, другая широколицая, румяная, с большим синим бантом в каштановой косе - поочередно бросались к каждому подъезжавшему или подходившему к толпе и умоляюще клянчили: "Билетика, нет ли лишнего билетика?" Слева от входа разместился дядя Костя по прозвищу "Однорукий дирижер". Потерявший левую руку на германском фронте, он торговал лучшими местами партера по пятикратным ценам. У него была своя постоянная клиентура - работники торговли, руководители трестов, профессора. Он молча принимал деньги, молча извлекал из карманов билеты, молча принимал благодарность. Изредка из вместительной фляги, висевшей у него на ремешке через плечо, делал по несколько глотков прозрачной жидкости. Крякнув, отирал рот рукавом черной вельветовой блузы, прочищал в цветной батистовый платок сизый в красных прожилках нос, степенно продолжал осуществлять свою культуртрегерскую миссию. Под бдительным, но благосклонным оком стражей порядка шустрили "верхушники" и "хапошники", однако ловко "били понт", не спешили "чардовать", чтобы "фраер не срисовал". В кругу расфранченных, расфуфыренных, наштукатуренных дам стояла дородная матрона в горностаевом палантине, вся увешанная бриллиантовыми перстнями.
- Ах, Станиславский - душка! - восклицала она резким фальцетом. - Ах, Немирович-Данченко - лапа!
- Генералиссимусы сцены! - поддержал ее сочным басом господин в косую сажень ростом во фрачном жилете под ярко-сиреневой шерстяной кофтой свободного покроя.
- А Борис Добронравов - Мышлаевский!
- А Николай Хмелев - Алексей Турбин!
- А Михаил Яншин - Лариосик!
Дамы закатывали глаза, прижимали кулачки к бюстам, томно постанывали.
За пять минут до третьего звонка подкатили три черных лимузина, офицеры с голубыми петлицами раздвинули толпу и в театр быстрым шагом прошли Сталин, Молотов, Ворошилов, Хрущев и Булганин. Отшумели в зале аплодисменты в честь вождей, разместившихся в правительственной ложе, погас свет, убежал в стороны занавес и волшебным гением драматурга, режиссеров и актеров на сцене была воссоздана атмосфера Киева тысяча девятьсот восемнадцатого-девятнадцатого годов.
В перерыве перешли в комнату за ложей, где был накрыт стол. Сталин налил себе бокал сухого вина, разрезал на дольки грушу.
- Насколько я знаю, вы, отцы города, - он лукаво посмотрел на Хрущева и Булганина, - впервые здесь, во МХАТе.
Никита развел руками:
- Увы, товарищ Сталин.
Булганин, потупившись, застенчиво улыбался.
- Большой театр не избегаете, - продолжал Сталин. - Особенно балетные спектакли. Балет больше нравится, чем драма?
- На все времени не хватает, - оправдывался Хрущев. - И потом... как-то во время Гражданской войны одна мадам из бывших задала мне вопрос: что я понимаю в балете? Тогда я, конечно же, ничего не понимал. Хочу наверстать теперь, товарищ Сталин.
- Похвальное желание, - одобрил Сталин. - Однако, драма, особенно такая, как эта... - он долго раскуривал трубку. - Вы знаете, я смотрю ее уже девятый раз. И каждый раз открываю что-то новое в психологическом подтексте поведения героев. Особенно любопытны образы Алексея Турбина и Виктора Мышлаевского. Изменение в сознании последнего в пользу революции, то, что он как бы подхватил эстафету от честного патриота полковника, что он понимает бессмысленность продолжения борьбы за неправое - и потому проигранное! - дело - все это убеждает в большой воспитательной ценности пьесы. В финале он скажет: "Народ не с нами. Народ против нас". Очень верные и очень точные слова.
- У нас есть такие офицеры и генералы. И на высших должностях, заметил Ворошилов. - Например, Борис Михайлович Шапошников. Был начальником штаба РККА. Вступил недавно в партию. Сейчас командует кузницей красных командиров - Военной Академией имени Фрунзе.
- А ведь было время - эту пьесу запретили ретивые рапповцы Блюм и, если не ошибаюсь, Орликовский, - Молотов, говоря это, неодобрительно покачал головой.
- Орлинский, - поправил его Сталин. Молотов поспешно кивнул: - Вы правы, Иосиф Виссарионович. Жаль, что сегодня нет Станиславского и Судакова, они бы рассказали с подробностями, как это было.
- В программке говорится, что пьеса вновь идет с тридцать второго года, - осторожно вставил фразу Булганин. Интонация была явно вопросительной - раппопвцы запретили, а кто же вновь восстановил? Сталин живо обернулся к нему: "Да. Я был тогда здесь на другом спектакле. Он закончился и ко мне пришла делегация - режиссеры, актеры. Спрашивают: "Действительно ли правы Блюм и компания в том, что нельзя сегодня играть "Дни Турбиных"? Я им сказал, что Блюм и компания неправы. Не вижу ничего плохого в этой пьесе. Наоборот, играть ее нужно". - Он отпил немного вина, встал, прошелся по небольшой комнате, остановился перед стоявшими у фуршетного столика Хрущевым и Булганиным, сказал:
- Вот того же Булгакова пьесу "Бег" я бы ставить никогда не рекомендовал. Надеюсь, вы, отцы города, прочитав ее, со мной согласитесь и не допустите ее к исполнению. Драматург, видите ли, сострадает генералу Слащову (в пьесе это Хлудов), сострадает вешателю, да еще заставляет его терзаться муками совести. Палач своего собственного народа и совесть - вещи несовместимые!
Прошелестел третий звонок и на сцене вновь был Киев, и гражданская война, и перипетии трагической судьбы Турбиных. И подлец Тальберг ничтоже сумняся обнажал свою черную душу перед Еленой Прекрасной. И гетман всея Украины, переодевшись в немецкую форму, позорно бежал из столицы. И бравые воины Петлюры Болботун и Галаньба лихо вразумляли дезертира и геройски мародерствовали, грабя "жида-сапожника". А Алексей в Александровской гимназии, обращаясь к офицерам и юнкерам своего дивизиона, отдавал страшную, кощунственную для боевого командира и тем не менее единственно возможную при сложившихся обстоятельствах команду:
- Срывайте погоны, бросайте винтовки и немедленно по домам!
При этих словах Ворошилов наклонился к уху Сталина, прошептал не то с завистью, не то с сожалением:
- Нам бы с тобой таких беляков под Царицыным! - Добавил после паузы: - Надо же - отказался участвовать в балагане! Этот честь имеет.
- И мужество, - глядя на сцену, заметил Сталин. - Мужество сложить оружие, когда он понимает, что не может и не должен защищать мир, обреченный историей на гибель.
- Прогнивший насквозь, неправедный мир, - вставил дотянувшийся до них Хрущев, который слышал их обмен репликами. Сталин взглянул на Никиту мельком. Подумал: "Этот хохол совсем не так прост, как кажется на первый взгляд. Молодой да ранний. Надо к нему попристальнее присмотреться. Схватывает все на лету. Как это Горький недавно о ком-то из молодых поэтов сказал? Вот - на ходу подметки рвет. Горький... Он, как и Станиславский, расхваливал Булгакова, просил за него". И, слегка повернувшись к тому креслу, в котором должен был находиться секретарь, и не отрывая взгляда от сцены, приказал:
- После спектакля устройте стол за кулисами. Мы побеседуем с Булгаковым, ведущими актерами, руководством.
- Слушаюсь, товарищ Сталин. Из руководства есть один завлитчастью Марков, - секретарь ждал, затаив дыхание. Сталин согласно кивнул и секретарь мгновенно исчез в темноте ложи.
- Нам с тобой все больше Студзинские встречались, - тихо сказал Сталин Ворошилову.
- Жаль, что нет с нами Буденного, - смеясь сказал Клим, услышав заигравшую где-то на сцене гармонику. - Он бы и на гармошке отчубучил эдакого нашенского и "яблочко" оттопал бы на ять.
Сталин усмехнулся, потом еле заметно двинул бровью. Наркомвоенмор мгновенно смолк, присмирел, воззрился на сцену. Наблюдавшие за ним Хрущев и Булганин незаметно переглянулись. Молотов сидел неподвижно, словно каменное изваяние, прямоугольные стекла очков отражали движения персонажей пьесы.
Фуршет был организован в кабинете Станиславского. Когда туда вошел Сталин со свитой, Булгаков, скупо жестикулируя, рассказывал что-то с серьезным, даже нахмуренным лицом стоявшим вокруг него Хмелеву, Яншину и Добронравову. Они хохотали, давились от смеха, кто-то утирал слезы, кто-то держался руками за бока. Тарасова сидела на диване, обмахиваясь веером, а Марков, воздев руки к потолку, что-то ей страстно и яростно доказывал. Увидев вошедших, говорившие смолкли, смеявшиеся надели постные физиономии, Тарасова быстро поднялась на ноги. Улыбнувшись тепло, по-домашнему, Сталин преподнес ей букет пунцовых роз, услужливо поданный секретарем.
- Какая прелесть! Спасибо! - Тарасова сделала грациозно-кокетливый книксен. Сталин, Молотов и Хрущев подошли к мужчинам. Ворошилов и Булганин остались с Тарасовой.
- Как вы полагаете, о чем пьеса, которую мы только что смотрели? Сталин обвел всех вопрошающим взглядом. Осторожное молчание взорвал уверенный голос Никиты:
- О гражданской войне на Украине.
- Сказать это значит ничего не сказать - спокойно констатировал Сталин.
- Я думаю, это пьеса о крушении идеалов и убеждений, - Хмелев потер пальцами лоб, несколько раз негромко кашлянул. - И, как следствие, о выборе пути. Если, конечно, имеет смысл жить дальше.
- Хмелев и в жизни продолжает мыслить как его сценический герой Алексей Турбин. И правильно! - Сталин легким жестом руки пригласил всех к столу: "Прошу, товарищи". Сам первый, чтобы сломать ледок скованности, налил себе бокал вина, положил на тарелку бутерброд с икрой, персик, маленькую веточку винограда.
