Гордиенко Константин Алексеевич
Буймир (Буймир - 3)
Константин Алексеевич ГОРДИЕНКО
Трилогия "БУЙМИР" - 3
Буймир
Роман
Перевод М. Демидовой
Известный украинский прозаик Константин Алексеевич Гордиенко представитель старшего поколения писателей, один из основоположников украинской советской литературы. Основная тема его произведений - жизнь украинского села. Его романы и повести пользуются у советских читателей широкой популярностью. Они неоднократно издавались на родном языке, переводились на русский и другие языки народов СССР.
За роман трилогию "Буймир" К. Гордиенко в 1973 году был удостоен Государственной премии УССР им. Т. Шевченко.
В этом романе автор рассказывает о росте революционного сознания крестьян села Буймир, о колхозном строительстве в Буймире и о героической борьбе украинских колхозников за свою Родину, за свободу и независимость против немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Мавра качала ребенка, приговаривала:
- Спи, дитя, спи... И чего на тебя бессонница напала? Томится, мечется, словно ночниц напустил кто, по лицу лазают, не дают уснуть.
То ли сама с собой, то ли с малым дитем толковала, стращала:
- Спи, дитя... Приехали немцы под бабины сенцы, закричали, зарычали, чтоб все в хате замолчали... Баюшки-баю...
Уж не свою ли собственную тревогу глушила Мавра?
А луна печальная, печальная... Стонут лягушки... Трещат кузнечики... Сычи на церкви кричат. Горюют девчата: "Ой, на горi ячмiнь, пiд горою жито, прийшла вiстка до дiвчини - милого убито".
Душная нынче ночь, паркая. Где-то вдали глухо рокочет, перекатывается гром, вспыхивают молнии.
Тоска-кручина в хате гнездо свила, сверчит вечерами по углам...
Не один отец, провожая сына на войну, суровый, седовласый, наказывал, чтобы насмерть стоял сын в бою.
Потускнел белый свет, осиротели девушки; растревоженные, приунывшие, не в силах понять, что происходит, слонялись по закоулкам, озирались вокруг, словно в ожидании чего-то неведомого.
Казалось, и звезды мерцают тускло, и цветы перестали пахнуть.
Мчались на восток эшелоны, бойцы в окровавленных повязках приветливо выкрикивали что-то, иные же беспечно улыбались теснившимся на станции встревоженным людям.
До поздней поры стлались по улицам песенные голоса: то девичья душа раскрывалась навстречу громам и огненным сполохам, витала над полем брани, взывала к милому, чтобы покарал лютого врага.
И уже весточки приходили с фронта - наши воины, как могли, подбадривали людей: стоим на Днепре, каждый шаг земли усеян вражескими трупами. Утешали родных: вернемся с победой. Чтобы не угасала надежда в сердце. Чтобы матери не крушили сердце по сыновьям, девчата - по милым. Верили в силу советского оружия. А дальше шли самые дорогие в ту пору слова: что наши сабли выкованы из твердой стали, наточены лучшими мастерами.
Когда ушли все трактористы и комбайнеры на фронт, девчата взялись за косы, чтобы собрать полегший хлеб. И свекла не выполота... Окопы рыть нужно, дороги чинить. Хоть разорвись. Девчата проходили курсы, пересаживались на тракторы. Учителя, служащие, школьники, древние деды тоже вышли на поле - собрать хлеб для Красной Армии, - а урожай удался на славу в том году. Помимо того, не ожидая жатвы и обмолота, некоторые колхозы начали сдавать хлеб государству из прошлогоднего запаса.
Девчата гору земли перевернули, работая на оборону. И, конечно, собирали урожай, - вязали снопы. Потом сеяли. Озимые взошли дружно, однако не радовало это людские души. Смотрели на зеленое приволье с тайной думой: кому все это достанется?
Вечерами сходились у колодца: убывает вода - не к добру.
В поездах слепцы пели надрывные песни: "Плачут жены по мужьям, с ними малы дети, а погибшие уснули в могиле навеки".
Люди принялись готовить жернова для ручных мельниц, закапывать в землю домашний скарб.
Красная Армия в кровавой сече оставляла родной край. Девчата извелись, глядя, как покидают наши защитники родные поля - землю матерей и отцов.
...Тяжкая мука, когда сознание не вмещает происходящего. Люди верили в стойкую волю, в яростную отвагу, гордую ненависть советских воинов, которые бросались под танки, взрывами сердца подрывали машины. Сколько надобно мужества, чтобы грудью встать против панцирной брони. Огненным смерчем падали они из-за туч на врага. Закрывали собой мощную струю смерти - обороняли свою Отчизну.
Седобородые старики, будто им дано было сквозь землю видеть, предрекали: советский воин непобедим. Так почему же черная орда все дальше движется на восток? Топчет все вокруг? Как разгадать? Попреками горю не поможешь. Да и кого корить?
Но хоть обжег захватчик руки - по дорогам громоздились немецкие танки, валялись разбитые пушки, обочины пестрели могильными крестами, все же враг преодолел нашу оборону.
Перед глазами замелькали желтые цвета - с пауком. Желтый цвет - цвет тоски и отчаяния.
Хоть беги из родного дома, испоганил вражина все на свете. Палками гонят людей на поле. На базаре в Лебедине сколотили виселицу. В школе держат лошадей.
...Эх, кабы мог солдат перелить в душу тебе, честной народ, непокидающее его ощущение своей силы, своего превосходства над врагом, развеять отчаяние, чтобы не горевала мать, не предавалась тоске дивчина, чтобы верили они и ждали: настанет день освобождения!
...Мы еще отступаем, но с каждым шагом разгорается наша ненависть, прибывает сила, растет безмерное отвращение к врагу, который пока что лучше вооружен, чем мы, но уже наша победа становится зримой, она не за горами. В кровавой сече мы закалились, сохраняем душевное равновесие, путь нашего отступления враг устлал трупами. Как после ночи наступает день, так наступит время, когда мы сломаем хребет врагу.
...Беда жить у дороги. В сельскую хату зашел немец (ястреб на груди), увидел девчонку, набросился: партизан? Мать божится, клянется несовершеннолетняя она. "Нам такую и надо". Наставил пистолет, повел силой: выстирает рубашки, почистит сапоги - вернем. Мать встала на пороге, не пускала - куда на ночь глядя? Сапогом в живот ударил - упала. Пришла в себя - нет дочери. С улицы долетели отчаянные вопли. Нашла дочь на заре вся в крови, нагая, лежала в яме, в бурьяне...
Текля ходила по земле, будто на ножи ступала.
Мавра качала ребенка, приговаривала:
- Спи, моя касаточка... Кыш вы, гули, не гудите, нам малышку не будите...
Уж не беду ли так отгоняла Мавра в эту безотрадную ночь, безмятежные припевки на охрану хаты поставила, чтобы вернуть в дом тишину и беспечность.
В собственной хате теперь ты не хозяйка. Гитлеровцы рыщут по дворам, вытаскивают из печи горшки, заглядывают в подойники, ловят кур, в одной хате перевернули дежку с тестом. Немцы ехали через Буймир, остановились около колодца поить лошадей.
- Звоните в колокола! - бегает Селивон по селу в поисках пономаря.
С хлебом-солью выходит навстречу гитлеровцам Селивон, рядом с ним разряженная Соломия. Родион с Гнатом ломают шапки, в пояс кланяются. А поначалу-то все подговаривали седобородого садовника Арсентия: ты-де человек больно подходящий - виду благообразного, - выйди с хлебом-солью, приветь немцев.
- У тебя ведь три сына в армии, не мешает задобрить, подслужиться...
- Чтобы я перед немецким колбасником шею гнул!..
Санька вызвалась. В расшитой сорочке, склонилась в низком поклоне перед немецким офицером пышная девица с пшеничным караваем на рушниках, с виду застенчивая такая. Соломия испекла замешенную на молоке паляницу, чтобы было чем принять врага. Немцы застрекотали по-своему, заулыбались, будто и вправду все им тут рады. Рыжий, с торчащим кадыком офицер не знает, что ему делать с этим хлебом, не сводит глаз с дородной девицы. Взял за полный подбородок, потрепал по лицу, горевшему румяным глянцем. Девица что налитое яблочко, Санька так и млеет от офицерской ласки.
Селивон приглашает дорогих гостей в хату отведать хлеба-соли. Меду, пирогов наготовлено, яблок откушайте из нашего сада. Пожалуйте! Не погнушайтесь...
Селивону ли не знать, какой подход должен быть к заграничным людям. Самого черта обкрутит, улестит. А Игнат с Родионом восхищенно следят за ним да на ус мотают. Вот это хватка, есть чему поучиться - дошлый мужик!
Немцы еще не появлялись в Буймире, а Селивон уже портрет Гитлера примостил под образом, рушниками убрал, цветами украсил - обновленная хата! Не обыденная...
Гитлеровцы сколотили виселицу в Лебедине. Селивон по базару ходит, перед немцами угодничает:
- Эх, жаль, вешалка пустует...
А на уме-то вечные его недруги - Павлюк, Марко, Мусий Завирюха. Угнали, вишь ты, скот и тракторы за Волгу.
В Лебедине издан приказ-предупреждение - за покушение на одного германского солдата перестреляем всю улицу.
В лихолетье приглушаются домашние невзгоды. Выпало дочке спознаться с людским предательством. Чем же дитя-то виновато? Вырастим, выходим тебя, касаточка, чтобы не знала, от какого отца на свет народилась...
Только ребенок и скрашивает жизнь в эту тяжкую годину, отвлекает от горьких мыслей глухими вечерами. Мавра качала ребенка, приговаривая:
- Баю-бай. Люли-люли, люлечки, шелковы веревочки, крашены перильца, идем мы к Кирильцу. Что Кирилец делает?.. А Кирилец не гуляет, бочоночки набивает, тонки обручи строгает, нож в руках так и играет. "Здоров будь, бондарик, сделай мне ведеречко медом торговать". - "Я в лесу не побывал, обручиков не набрал, я такой славной девчушечки сроду не видал!" Баю-бай...
Навеянные с детских лет и, казалось, давно забытые бабушкины сказки лезут в голову Мавре, убаюкивают малютку, а может, и самое Мавру.
Не защищалась ли малюткой семья в эту лихую годину?
Надия Лелека кинулась к матери, словно ища у нее защиты:
