Гончаров Виктор Алексеевич

ПСИХО-МАШИНА

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

По просьбе редактора, сообщаю следующее:

Помещаемая ниже рукопись попала ко мне при самых необычайных обстоятельствах… Сначала я получил сапог… Самый обыкновенный сапог. Он прилетел откуда-то сверху и больно ударил меня в голову.

Я немного глуховат — это следствие моей профессии, поэтому, когда я с удивлением и немного рассерженный (посудите сами — сапогом да еще в голову!) взглянул вверх, то увидал, прежде всего, странный сигарообразный аппарат из белого металла… Аппарат висел в воздухе, без всякого шума, на расстоянии 9 -10 метров от меня, а из четырехугольного отверстия его выглядывала по пояс фигура с белокурой взлохмаченной головой и довольно озорной физиономией… Юноша лет 18-19-и. Он что-то кричал, делая мне выразительные знаки, но они были не настолько выразительны, чтобы я хоть что-нибудь понимал.

Должно быть, он давно кричал, так как, в конце концов, обратился к помощи сапога.

Потом из «сигары» прилетела эта рукопись-дневник, а сама сигара, пока я разглядывал воздушный подарок, куда-то исчезла, оставив после себя свист; значит, улетела.

Если бы не эта «сигара», которую я видел собственными глазами, не взлохмаченная фигура и не сапог, оставивший мне чувствительное вспоминание в виде шишки на голове, я никогда бы не поверил тем фактам, что прочитал, нужно сознаться, за один раз, сидя на горе, где я производил изыскания по вопросу о напластованиях палеозойской эры.

Прочитав рукопись (думаю, что я имел на это право), я отнес ее в Комсомол, предполагая, что моя миссия окончена.

Событие с сапогом и рукописью произошло со мною в Тифлисе, в 2 часа дня 7-го ноября 1922 года, на горе св. Давида, знаете, там, где есть дорога на фуникулер. Если кто из читателей видел то же, прошу отозваться, чтобы избавить меня от невольного авторства «Психо-машины», к каковому мнению склонен редактор Комсомола.

…Oн только-что соскочил с подножки вагона на полустанке «Криволучье» и бодрой пружинящей походкой, выдававшей его 19 лет и привязанность к спорту, весело насвистывая мотив несуществующей песенки, через миниатюрный вокзал направился к недалеко раскинувшейся деревушке.

— Aх, черт! Вот где солнце-то! Это тебе не ленинградское, сдавленное домами и провонявшее дымом!.. Нет, брат, тут не солнце, а малина!..

Его все опьяняло и взбудораживало. Подмывало, козлом избоченясь, вприпрыжку пуститься по проселочной дороге, мягкой и горячей пылью наватенной…

Воробьи, задорно чирикая, дрались, пух и перья пуская по золотистому воздуху, и копошились с гвалтом в лошадином помете в поисках нераздавленного зернышка… Пролетели две бабочки-крапивницы — будто в глазах запестрело от лучистого солнца: то крылышки их яркоцветные промелькали. Прошумел мягко по пыли и обогнал откуда-то взявшийся велосипедист, напугав неожиданным своим появлением… И Андрей не выдержал-таки: избоченился, загреготал, выкинул два-три козлиных коленца вслед удалявшемуся с удивленной оглядкой велосипедисту…

— Не хорошо, брат, не хорошо!.. Ведь ты замзавагитпроп! Если бы тебя ленинградские твои комсомольцы увидели…

Смутил сам себя и остановился, хотя через край лезла необузданная молодость и блаженно расплывалось лицо в улыбке до ушей.

Вот и деревушка. Старая крестьянка с коромыслом через плечо брела от колодца, сгибаясь под тяжестью полных ведер.

— Дай-ка, бабуся, — подмогну!

— Та ни! Мабуть, сама донесла б… Трошки видсталося.

Однако коромысло передала, с любопытством окидывая с ног до головы неожиданного помощника.

— Видкеля, хлопец, будешь? Москаль, чи що?

— Я, бабушка, того… — заулыбался смущенно Андрей, — не особенно по вашему-то…

— Так! Так! Москаль и е, — обрадовалась старушка, — то-то ж я бачу — у нас таких нема!..

— А где здесь, бабушка, живет товарищ Петрусенко?.. К нему я приехал…

— Аж ось! Як раз з намы рядком… — указала она на белую, уютную хатку с палисадничком около и обязательными подсолнухами в нем. Старушка переняла коромысло и поблагодарила, а Андрей бегом пустился к нарядному домику.

Но Петра там не застал. Застал лишь старика отца, хохла добродушного, и мать, принявших его, как своего сына.

— Петр уехал в Полтаву, обещал через неделю вернуться… Да вот уж две прошло… А вы отдыхать, что ль, приехали?

— Да. Я отпуск получил по болезни… Легкие у меня, того, приболели… Три месяца дали мне…

Старик соболезнующе покачал головой, а мать, вдруг спохватившись, принялась устанавливать стол коржиками, пындиками, варениками, сметаной, и прочим украинским снадобьем. Андрей с аппетитом 19-летнего стал уписывать за обе щеки.

Старики чинно уселись рядком, вежливенько отвернулись и, как, бы собравшись с силами, вдруг засыпали Андрея жалобами на дороговизну, непорядки, нехватки в хозяйстве и, наконец, на службу, которая заставляет сынка часто отлучаться и подолгу пробовать в отъезде.

I

19 августа

Вот я и в «Криволучьи»! Хорошо здесь: люди все такие простые, но яркие и сочные… Каждый крестьянин, начиная от безусого «хлопца» и кончая лысым и бородатым «дидусем», наделен своей особой, интересной личностью; все — большой руки комики: любят поговорить и поиронизировать даже о том, чего совсем не понимают!..

С места в карьер я по старой привычке принялся было за маленькую агитацию среди них… Почва хорошая! Так и ловят, так и всасывают каждое слово!..

Но… вспомнил вверх поднятый морщинистый палец и громадные очки моего старого друга — ленинградского врача:

— Друг мой, если вы хотите поправиться и снова и так же интенсивно работать, вам надо на время совсем забыть о служебных и партийных обязанностях… Даже самую невинную агитацию я вам запрещаю!..

Черт возьми! Неужели я развалюсь если поговорю с одним-другим на темку, которая и меня, и слушателей глубоко интересует и волнует?..

Правда, однажды, когда мне пришлось целых два часа митинговать — так, случайно это вышло, — у меня опять поднялся старый кашель и даже снова появились в мокроте жилки крови…

Ну, да ладно, теперь — баста! Буду крепко противиться тому бесенку, который сидит у меня внутри и всякий раз подмывает меня к выступлению при удобном случае…

А таких случаев — хоть отбавляй!

II

Ночь того же дня

Сегодня вечером имел необычайно интересную встречу. Вот уж никак не ожидал в такой глуши встретить подобных людей.

На закате солнца вышел я прогуляться (а я только тем, кажется, и занят, что ем, сплю да гуляю!). Деревушка маленькая, так я махнул за окраину… Там есть рощица с речонкой, версты две от деревни, очень красивая местность, в самом настоящем украинском стиле. Я направил свои стопы туда. Совсем уже стал подходить к ней, как был остановлен возгласом:

— Послушайте, товарищ, вы не знаете, который теперь час?

Оборачиваюсь. Пожилой человек с черной седоватой бородкой, одетый вполне по городскому, лишь в мягкой широкой, войлочной шляпе, принятой здесь, сидит в тени акации с бумагой на коленях и с карандашом в руке. Я посмотрел на часы: был 9-ый час вечера. Тот поблагодарил, и я пошел дальше. Больше «от нечего делать», чем от жары, несмотря на поздний час и на предостережения своего доктора, я искупался. Ничего плохого, впрочем, не случилось, наоборот, бодрость и свежесть охватили меня. Иду обратно в самом жизнерадостном настроении.

Издали заметил, что незнакомец все еще сидит на старом месте, откинувшись на ствол дерева в усталой позе. Прохожу мимо. Снова возглас:

— Как же это, товарищ, ведь вам доктор запретил купаться!

Я так и застыл в изумлении: откуда, он мог знать это?

Посмеивается.

Придя в себя, наконец, спрашиваю:

— Откуда вы взяли, что мне запрещено купанье?

— Не лукавьте, — отвечает, — я знаю больше: когда вы сидели на берегу реки, вы думали, что вот, мол, хорошо бы здесь в Криволучьи основать ячейку…

Что за наваждение!? Подошел ближе, всмотрелся — человек, как человек, только глаза острые, как шило: так и шпигуют, так и лезут внутрь.

Незнакомец опять рассмеялся, потом, резко так, стал серьезным.

— Вы, — говорит, — мне сразу понравились. У вас энергические глаза. Я вас могу научить читать мысля… Хотите?

Думаю — смеется, и молчу, только в свою очередь сверлю его взглядом. Отвечает, как бы на мой мысленный вопрос:

— Нет, я не смеюсь. — Поднялся и пригласил меня с собой… Дорогой — я окончательно овладел собой — разговорились.

Оказывается, он — известный ученый, Вепрев. Одно время я встречал его фамилию в ленинградских толстых журналах. Он работал тогда в психиатрических клиниках, сделал целый ряд весьма интересных открытий в области телепатии и вдруг куда-то исчез.

Узнав от меня, что я в трехмесячном отпуску, Вепрев сразу же — это, была его своеобразная черта — предложил мне быть у него на этот срок помощником…

Я было сейчас же согласился, по потом замялся, вспомнив кое-что…

Тот, кинув на меня острый взгляд, неожиданно рассмеялся и опять поразил:

— Боитесь, что я контр-революцией занимаюсь? Ха-ха-ха!.. Нет, вы не знаете меня: я слишком, слишком далек от подобных вещей…

Интересная у него наружность: хотя борода и усы с сильной проседью, а под войлочной шляпой кроется внушительная лысинка, он, несмотря на свой испещренный морщинами лоб, кажется совсем молодым. Движения гибки и эластичны, чувствуется в них изрядная сила. Лишь иногда, в минуты глубокого раздумья, что, впрочем, с ним часто случается, его глаза, вдруг почерневшие от расширенных зрачков, приобретают такое древнее выражение, что становится жутко… Будто с тобой рядом Лазарь, только что восставший из мертвых, или тысячелетняя египетская мумия, от которой попахивает пылью пирамид…