Булгаков Михаил
Бег
Михаил Булгаков
Бег
Восемь снов
Пьеса в четырех действиях
Бессмертье - тихий, светлый брег;
Наш путь - к нему стремленье.
Покойся, кто свой кончил бег!..
Жуковский
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Серафима Владимировна Корзухина, молодая петербургская дама.
Сергей Павлович Голубков, сын профессора-идеалиста из Петербурга.
Африкан, архиепископ Симферопольский и Карасу-Базарский, архипастырь именитого воинства, он же - химик Махров.
Паисий, монах.
Дряхлый игумен.
Баев, командир полка в конармии Буденного.
Буденовец.
Григорий Лукьянович Чарнота, запорожец по происхождению, кавалерист, генерал-майор в армии белых.
Барабанчикова, дама, существующая исключительно в воображении генерала Чарноты.
Люська, походная жена генерала Чарноты.
Крапилин, вестовой Чарноты, человек, погибший из-за своего красноречия.
Де Бризар, командир гусарского полка у белых.
Роман Валерьянович Хлудов.
Голован, есаул, адъютант Хлудова.
Комендант станции.
Начальник станции.
Николаевна, жена начальника станции.
Олька, дочь начальника станции, 4-х лет.
Парамон Ильич Корзухин, муж Серафимы.
Тихий, начальник контрразведки.
Скунский } служащие в контрразведке.
Гурин |
Белый главнокомандующий.
Личико в кассе.
Артур Артурович, тараканий царь.
Фигура в котелке и интендантских погонах.
Турчанка, любящая мать.
Проститутка-красавица.
Грек-донжуан.
Антуан Грищенко, лакей Корзухина.
Монахи, белые штабные офицеры, конвойные казаки белого главнокомандующего, контрразведчики; казаки в бурках; английские, французские и итальянские моряки; турецкие и итальянские полицейские, мальчишки турки и греки, армянские и греческие головы в окнах; толпа в Константинополе.
Сон первый происходит в Северной Таврии в октябре 1920 года.
Сон второй, третий и четвертый - в начале ноября 1920 года в Крыму.
Пятый и шестой - в Константинополе летом 1921 года.
Седьмой - в Париже осенью 1921 года.
Восьмой - осенью 1921 года в Константинополе.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
СОН ПЕРВЫЙ
...Мне снился монастырь...
Слышно, как хор монахов в подземелье поет глухо:
"Святителю отче Николае, моли бога о нас..." Тьма, а
потом появляется скупо освещенная свечечками,
прилепленными у икон, внутренность монастырской церкви
Неверное пламя выдирает из тьмы конторку, в коей продают
свечи, широкую скамейку возле нее, окно, забранное
решеткою, шоколадный лик святого, полинявшие крылья
серафимов, золотые венцы. За окном - безотрадный
октябрьский вечер с дождем и снегом. На скамейке,
укрытая с головой попоной, лежит Барабанчикова. Химик
Махров, в бараньем тулупе, примостился у окна и все
силится в нем что-то разглядеть. В высоком игуменском
кресле сидит Серафима, в черной шубе. Судя по лицу,
Серафиме нездоровится. У ног Серафимы, на скамеечке,
рядом с чемоданом, Голубков, петербургского вида молодой
человек в черном пальто и в перчатках.
Голубков (прислушиваясь к пению). Вы слышите, Серафима Владимировна? Я
понял, у них внизу подземелье... В сущности, как странно все это! Вы
знаете, временами мне начинает казаться, что я вижу сон, честное слово!
Вот уж месяц, как мы бежим с вами, Серафима Владимировна, по весям и
городам, и чем дальше, тем непонятнее становится кругом... видите, вот
уж и в церковь мы с вами попали! И знаете ли, когда сегодня случилась
вся эта кутерьма, я заскучал по Петербургу, ей-богу! Вдруг так
отчетливо вспомнилась моя зеленая лампа в кабинете... Серафима. Эти настроения опасны, Сергей Павлович. Берегитесь затосковать во
время скитаний. Не лучше ли было бы вам остаться? Голубков. О нет, нет, это бесповоротно, и пусть будет что будет! И потом,
ведь вы уже знаете, что скрашивает мой тяжелый путь... С тех пор, как
мы случайно встретились в теплушке под тем фонарем, помните... прошло
ведь, в сущности, немного времени, а между тем мне кажется, что я знаю
вас уже давно, давно! Мысль о вас облегчает этот полет в осенней мгле,
и я буду горд и счастлив, когда донесу вас в Крым и сдам вашему мужу. И
хотя мне будет скучно без вас, я буду радоваться вашей радостью.
Серафима молча кладет руку на плечо Голубкову.
(Погладив руку.) Позвольте, да у вас жар? Серафима. Нет, пустяки. Голубков. То есть как пустяки? Жар, ей-богу, жар! Серафима. Вздор, Сергей Павлович, пройдет...
Мягкий пушечный удар. Барабанчикова шевельнулась и
простонала.
Послушайте, мадам, вам нельзя оставаться без помощи. Кто-нибудь из нас
проберется в поселок, там, наверно, есть акушерка. Голубков. Я сбегаю.
Барабанчикова молча схватывает его за полу пальто.
Серафима. Почему же вы не хотите, голубушка? Барабанчикова (капризно). Не надо.
Серафима и Голубков в недоумении.
Махров (тихо, Голубкову). Загадочная, и весьма загадочная особа! Голубков (шепотом). Вы думаете, что... Махров. Я ничего не думаю, а так... лихолетье, сударь, мало ли кого не
встретишь на своем пути! Лежит какая-то странная дама в церкви...
Пение под землей смолкает.
Паисий (появляется бесшумно, черен, испуган). Документики, документики
приготовьте, господа честные! (Задувает все свечи, кроме одной)
Серафима, Голубков и Махров достают документы
Барабанчикова высовывает руку и выкладывает на попону
паспорт.
Баев входит, в коротком полушубке, забрызган грязью,
возбужден. За Баевым - буденовец с фонарем.
Баев. А, чтоб их черт задавил, этих монахов! У, гнездо! Ты, святой папаша,
где винтовая лестница на колокольню? Паисий. Здесь, здесь, здесь... Баев (буденовцу). Посмотри.
Буденовец с фонарем исчезает в железной двери
(Паисию.) Был огонь на колокольне? Паисий. Что вы, что вы? Какой огонь? Баев. Огонь мерцал! Ну, ежели я что-нибудь на колокольне обнаружу, я вас
всех до единого и с вашим седым шайтаном к стенке поставлю! Вы фонарями
белым махали! Паисий. Господи! Что вы?! Баев. А эти кто такие? Ты же говорил, что в монастыре ни одной души
посторонней нету! Паисий. Беженцы они, бе... Серафима. Товарищ, нас всех застиг обстрел в поселке, мы и бросились в
монастырь. (Указывает на Барабанчикову.) Вот женщина, у нее роды
начинаются... Баев (подходит к Барабанчиковой, берет паспорт, читает). Барабанчикова,
замужняя... Паисий (сатанея от ужаса, шепчет). Господи, господи, только это пронеси!
(Готов убежать.) Святый славный великомученик Димитрий... Баев. Где муж?
Барабанчикова простонала.
Нашли время, место рожать! (К Махрову.) Документ! Махров. Вот документик! Я - химик из Мариуполя. Баев. Много вас тут химиков во фронтовой полосе! Махров. Я продукты ездил покупать, огурчики... Баев. Огурчики! Буденовец (появляется внезапно). Товарищ Баев! На колокольне ничего не
обнаружил, а вот что... (Шепчет на ухо Баеву.) Баев. Да ты что! Откуда? Буденовец. Верно говорю. Главное, темно, товарищ командир. Баев. Ну, ладно, ладно, пошли. (Голубкову, который протягивает свой
документ.) Некогда, некогда, после. (Паисию.) Монахи, стало быть, не
вмешиваются в гражданскую войну? Паисий. Нет, нет, нет... Баев. Только молитесь? А вот за кого вы молитесь, интересно было бы знать?
За черного барона или за советскую власть? Ну, ладно, до скорого
свидания, завтра разберемся! (Уходит вместе с буденовцем.)
За окнами послышалась глухая команда, и все стихло, как
бы ничего и не было Паисий жадно и часто крестится,
зажигает свечи и исчезает.
Махров. Расточились... Недаром сказано: и даст им начертание на руках или на
челах их... Звезды-то пятиконечные, обратили внимание? Голубков (шепотом, Серафиме). Я совершенно теряюсь, ведь эта местность в
руках у белых, откуда же красные взялись? Внезапный бой?.. Отчего все
это произошло? Барабанчикова. Это оттого произошло, что генерал Крапчиков задница, а не
генерал! (Серафиме.) Пардон, мадам. Голубков (машинально). Ну? Барабанчикова. Ну что ну? Ему прислали депешу, что конница красная в тылу, а
он, язви его душу, расшифровку отложил до утра и в винт сел играть. Голубков. Ну? Барабанчикова. Малый в червах объявил. Махров (тихо). Ого-го, до чего интересная особа! Голубков. Простите, вы, по-видимому, в курсе дела: у меня были сведения, что
здесь, в Курчулане, должен был быть штаб генерала Чарноты?.. Барабанчикова. Вон какие у вас подробные сведения! Ну, был штаб, как не
быть. Только он весь вышел. Голубков. А куда же он удалился? Барабанчикова. Совершенно определенно, в болото. Махров. А откуда вам все это известно, мадам? Барабанчикова. Очень уж ты, архипастырь, любопытен! Махров. Позвольте, почему вы именуете меня архипастырем?! Барабанчикова. Ну, ладно, ладно, это скучный разговор, отойдите от меня.
Паисий вбегает, опять тушит свечи, все, кроме одной,
смотрит в окно
Голубков. Что еще? Паисий. Ох, сударь, и сами не знаем, кого нам еще господь послал и будем ли
мы живы к ночи! (Исчезает так, что кажется, будто он проваливается
сквозь землю.)
Послышался многокопытный топот, в окне затанцевали
отблески пламени.
Серафима. Пожар? Голубков. Нет, это факелы. Ничего не понимаю, Серафима Владимировна! Белые
войска, клянусь, белые! Свершилось! Серафима Владимировна, слава богу,
мы опять в руках белых! Офицеры в погонах! Барабанчикова (садится, кутаясь в попону). Ты, интеллигент проклятый,
заткнись мгновенно! "Погоны", "погоны"! Здесь не Петербург, а Таврия,
