НА ПЕРЕПУТЬЕ

О том, как я провалился на вступительных экзаменах в политехнический институт, рассказывать не стоит. Ничего тут интересного нет. Провалился — и все тут. Здесь все ясно. Не ясно было одно: что делать дальше. И как я додумался до того, что радиотехника мое призвание, — до сих пор понять не могу.

Из окон нашего дома была видна высоченная телевизионная мачта. Наверно, тогда, когда я бессмысленно глазел на нее, зазубривая формулы перед экзаменами на аттестат зрелости, и родилась меня гениальная догадка, что не кто иной, как я, должен осчастливить своим вниманием эту науку. Не менее гениально провалившись, я вдруг сделал скромное открытие, что мне, вчерашнему школяру, считавшему четверку по физике пределом мечтаний, в радиотехнике, собственно, делать нечего. Да что говорить! Кто после десятилетки не делал подобных открытий… За школьной партой узнаешь многое, но не всегда узнаешь себя. Слишком она низка, чтобы с ее высоты можно было окинуть взглядом мир и найти в нем свое настоящее место…

В общем, я провалился. Вы можете себе представить настроение здоровенного восемнадцатилетнего детины, который вдруг понял, что он уже взрослый, и вместе с тем, по существу, дармоед. Здорово! Получить аттестат зрелости для того, чтобы понять, что ты еще ни для чего не созрел!

Вероятно, эти настроения и побудили меня кинуться по первому вычитанному в газете объявлению в отдел кадров геологического управления.

И вот я почти сутки еду в тряском вагоне пассажирского поезда, упорно рассматриваю проплывающие за окном пейзажи, жую вкусные мамины подорожники… Зачем я еду? Чего хочу найти в не известной мне Новоуральской гидрогеологической партии? Я и сам не знаю. Еду, чтобы работать простым рабочим, и уже нисколько не чувствую себя гениальным. Может быть, через год, со справкой о производственном стаже, опять попробую куда-нибудь поступить. Куда — будет видно. Это ведь через год. А сейчас я твердо знаю только то, что еду зарабатывать себе на жизнь, себе на хлеб.

Папа с мамой, провожая меня, говорили, чтобы я был серьезным, прилежным и не искал веселой жизни. Я ее и не собираюсь искать. Даже с моим десятиклассным кругозором ясно, что в глухой уральской тайге искать веселья все равно что решать задачу со всеми неизвестными.

От этого убеждения, а может быть, от гнетущего чувства беспомощности великовозрастного сосунка, впервые оказавшегося без папы и мамы, на душе у меня скребут кошки. Нет, я не жду веселья. Куда там. Как бы не зареветь у этого вагонного окошка при всем честном народе.

Вопреки ожиданиям, село Пристанское, в котором базировалась партия, оказалось действительно селом, а не грязным хутором с курными избами. Высокие пятистенники и рубленые крестовые дома шеренгой выстроились вдоль щебенистого шоссе. Их яркие наличники и крашеные палисадники неожиданно весело улыбнулись мне, когда я вышел на вершину горы, через которую переваливала идущая со станции дорога. Пораженный открывшейся мне красой, я невольно остановился.

Большое село раскинулось в речной долине, зажатой с обеих сторон серыми зубастыми скалами. Их вознесшиеся на стометровую высь острые клыки были увиты зеленью, и мне почему-то показалось, что это не скалы, а древние рыцарские замки вознесли отвесные стены над широкой рекой и нацелились бойницами на прижавшееся у их подножия поселение. Во мне неожиданно проснулся романтик. Я смотрел на переливавшуюся под солнцем поверхность бурливой реки, петлявшей между утесами, на рассыпавшиеся вдоль речной террасы веселые домики и старался вспомнить, где и когда я видел что-то похожее.

— Красота! Вторая Швейцария! — скрипуче и громко произнес кто-то сбоку.

Я вздрогнул и, оглянувшись, увидел рядом с собой щуплого человечка в непомерно широком дождевике. Он тоже смотрел вниз, на село, и в лучах заходящего солнца его небритая рыжая щетина веселым медным блеском сияла на худощавом лице.

— Ага… — только и нашелся сказать я, сразу вспомнив картинки из учебников.

— Нет… Даже лучше! — отрывисто высказался человечек и спросил: — Видать, в партию?

— Ага…

— Пойдем. До конторы доведу.

В конторе меня быстро определили в общежитие. Начальник партии с добродушным любопытством окинул недолгим цепким взглядом меня, мои документы и тут же приказал выдать постельные принадлежности, спецовку. Не оказалось никаких равнодушных чиновников, нерях-завхозов и грубых комендантов, к встрече с которыми я заранее приготовился, начитавшись дома, по совету папы, современных «производственных» романов.

Нагруженный постельным бельем, перекинув через плечо вкусно пахнувшие новые кирзовые сапоги, я уже увереннее зашагал по деревенской улице вслед за тем же человечком в плаще, которого начальник попросил довести меня до общежития.

В просторной деревенской горнице, уставленной железными койками, человечек представил меня бойкой старушке, хозяйке дома, и, выждав, пока я свалю ношу на указанную мне угловую койку, тоном приказа сказал:

— Вот. Устраивайся. Завтра к восьми ноль-ноль быть в конторе!

— Ладно… — пренебрежительно отмахнулся я.

Властность его скрипучего голоса мне почему-то не понравилась. «Тоже мне… Командир плюгавый выискался…»—с раздражением подумал я и сделал вид, что не слышал, когда он попрощался.

Я — ГИДРОМЕТРИСТ

Утром так хорошо начавшаяся было на новом месте жизнь была омрачена. Маленький человечек оказался моим начальником. Техрук партии определил меня в гидрометрический отряд. Выскочив из конторы, я стал искать его начальника и был немало удивлен, узрев указанную мне щуплую фигурку, копошащуюся возле склада.

— Вы и есть Николай Петрович Евдокимов? — спросил я и по его усмешке понял, что у меня, очевидно, был весьма дурацкий вид.

— Да. Я — Николай Петрович Евдокимов.

— Начальник гидрометрического…

— Да. Начальник гидрометрического отряда.

— Хм…

Ехидно прищурив черные булавчатые глазки, Евдокимов осмотрел меня с ног до головы и зашел сбоку, чтобы полюбоваться в профиль. Понимая, что поступаю нелепо, и злясь на свою глупейшую улыбку, я почему-то покорно стал разворачиваться вслед за ним вокруг своей оси.

— Оч-чень х-хорошо… — довольно крякнул он, как лошадник после удачной покупки на конном базаре, и мотнул головой в сторону:

— Знакомьтесь с коллегами.

И я, будто подчиняясь вожже, как послушная лошадь, неуклюже потопал к «коллегам».

Их оказалось двое. Пожилой мужчина с вислыми, желтыми от табака, усами и молодой парень с круглым веснушчатым лицом, дожевывающий картофельную деревенскую шаньгу.

— Костя Паздеев, — уныло представился я.

Усатый только молча кивнул и как ни в чем не бывало продолжал сворачивать цигарку. Рыжий парень дожевал шаньгу, обтер пальцы о брезентовую куртку и, вкусно чавкнув, сунул мне пятерню.

— Гошка… Трапезников… А это — дядя Егор, — качнул он круглой головой на пожилого.

Усатый опять только кивнул.

Итак, я — гидрометрист. В нашем так громко именуемом «отряде» всего четыре человека. Начальник, коновозчик дядя Егор и мы с Гошкой — весьма интеллигентные рабочие, так как нам доверены обязанности младшего технического персонала. Мы с Гошкой втайне этим все же гордимся и ждем не дождемся, когда нас переведут приказом в настоящие ИТР. Судя по всему, это будет не скоро, так как прежде мы должны освоить специальность наблюдателей-гидрометристов «на ять», как программно определил Евдокимов, то есть научиться работать самостоятельно.

А сейчас мы вместе с Евдокимовым разъезжаем по рекам и речушкам, замеряем так называемый «расход», иначе говоря, определяем, сколько воды протекает по створу за секунду или за час, оборудуем водосливами все роднички и источники и везде ставим рейки для замера уровня воды. Я не совсем понимаю, для чего это все делается, и Гошка покровительственно (он поступил на работу тремя днями раньше меня) разъясняет что к чему.

— Рейки эти… как тебе… Чтобы следить за уровнем воды в реке или источнике… Чтобы видеть, больше воды или меньше. Понятно? А водосливы — это… Они, в общем, видишь, имеют определенной конфигурации отверстие для слива воды. Подошел с линеечкой, смерил толщину слоя вытекающей воды — порядок! Дебит известен. Это — сколько воды источник в секунду дает. Понятно?

Мне не совсем понятно, но обратиться к Евдокимову за разъяснением я не могу. Вернее, не хочу. Что-то в моих отношениях с ним сразу пошло не по тому пути…

Гошка — местный житель. Он, как и я, нынче окончил десять классов и не прошел по конкурсу в медицинский институт. Не в пример мне, он отнесся к этому весьма философски, весело подытожив:

— Что мне медицинский… Я там, что селедка в компоте. Мне что-нибудь такое надо…

Что именно такое ему надо — он и сам не знает. Говоря так, он выпячивает толстые губы и вертит растопыренной пятерней перед утиным носом.

— Ничё те не надо, — флегматично цедит дым сквозь желтые усы дядя Егор и подстегивает лошадь.

— Ну да! — таращит серые кошачьи глаза Гошка, припрыгивая рядом с телегой. — Мне бы на бурение попасть! Во, я понимаю… Заработки!!!

То, что его определили не на бурение а в «гидрометрию», — единственное, что иногда портит Гошке настроение. В гидрометрии он понимает немногим больше меня, а на бурении все ясно: бури, разведывай руду — и заработок больше.