С. Бардин

Лемма

Отчаянная народовольческая надпись Беглая-прадеда — «Бога нет!» — на обороте черной иконной доски покоится ныне на почетном месте в кабинете правнука. В минуту высшего подъема духа Беглай-отец, уложив скромную кривую экспериментальных точек на еще более скромные предсказания теории, в 1954 году, зимой, начертал: «Есть ты!» Ибо той кривой он заложил основы будущего своего профессорского благополучия и процветания.

Однако получившаяся в итоге двойная надпись могла быть тогда прочитана недоброжелателем как обращение к богу и даже как молитва. Оттого, наверное, доска с противоречивой надписью была мудро задвинута бабушкой на чердак, а юный Беглай-отец счастливо облегчился диссертацией на астрономическую тему.

Через годы моложавый, но уже остепененный и успокоенный в науке доктор Беглай-сын (кибернетика, теория передачи информации) нашел на чердаке старой дедовской дачи темную доску и обрадовался: было время великого поиска икон, подсвечников и ампирных кресел с позолотой. Перевернув ее, он умилился, обнаруживши надпись, которая в свете новых свободных дискуссий приобрела новый же смысл, перекликающийся с высказываниями Пико де Мирандолы, Франсуа Мари Аруэ Вольтера и Николая Лохова: «Бога нет — есть ты!» Он водрузил доску в кабинете на даче, на книжной полке рядом со старой статуэткой, изображавшей Шаляпина в костюме и гриме, исполняющего известные куплеты из «Фауста» Гуно.

Был солнечный и ветреный день, обычный для июля в Подмосковье. Семья Беглаев, представленная только старшими членами, кончала завтрак на веранде. Вставать не хотелось; летняя дачная лень задерживала всех за столом. На клеенке вперемешку стояла разнокалиберная дачная посуда, сковорода с подъеденной яичницей, сыр, остатки сливочно-клубничных пиршеств.

Сквозь верхний цветной ряд стекол на веранду падали разноцветные квадраты теней, и сахарница с сахаром становились красными, а руки дорогой тещи профессора, Ираиды Антоновны, были левая зеленой, а правая коричневой, что не противоречило представлениям профессора об уважаемой им старухе.

Приятные размышления прервал какой-то слабый вскрик из-за забора, что-то вроде: «…здесь живут?.. Беглай?», заглушаемый скрипом деревьев и шумом ветра в вышине.

Теша вздрогнула. Руки ее пришли в движение, начав быстро собирать посуду со стола, и сделались синими.

— Боже мой, проходной двор! — сказала она.

— В воскресенье! — простонала шепотом жена профессора.

Профессор же вскочил и стал сквозь стекла веранды показывать забавную пантомиму гостеприимства: округло жестикулировал, приседал и помахивал головой. Потом он погрозил пальцем в сторону калитки и пошел с веранды, высовываясь поверх кустов сирени и силясь разглядеть гостя. Забор был высок и обновлен еще Беглаем-дедом в пору моды на монументальные ограждения.

— Вы ко мне? — крикнул профессор забору вполне доброжелательным бабьим голосом. Гость же проворно дергал запертую калитку, а Беглай от поспешности никак не мог отпереть ее. И наконец открыл, и пришедший почти впал на территорию дачи, а жена и теща с веранды зорко вглядывались в нового гостя.

Посетитель был нестар, полноват, обшлага его полосатеньких брюк покрыты слоем свежей грязи. Ночью над поселком прошел дождик. Профессор, наглядевшийся вдосталь — в качестве председателя Комиссии по Контакту с Внеземными Цивилизациями — на всякого рода сумасшедших, смущен визитом не был.

— Вы ко мне? — спросил он снова и отступил.

Посетитель быстренько кивнул. Было видно, что он близорук, но очков не носит, и оттого именно казалось, что он в очках. Сощурившись на Беглая, он вынул из кожаной папки свежий научно-популярный журнал с портретом профессора, сличил и удовлетворенно кивнул, теперь уже сам себе.

«Кажется, ненормальный, — подумал профессор. — Но неопасен».

«Пришелец»! — подумала жена.

— Еще один! — громко сказала теща.

— Я по поводу своей работы, — сказал посетитель. — По проблеме Контакта. Я из Института информации, научный сотрудник.

«Определенно нормален», — подумал профессор.

«Останется обедать», — подумала жена.

Теща крикнула:

— На обед суп с клецками и рыба. Вы едите рыбу? Молодой человек, вы едите рыбу или нет?

Беглай от тещи отмахнулся, и она слегка, по-утреннему обиделась.

— Это ваша теща? — спросил пришедший. — Я отсюда не вижу. Кстати, зовите меня Ковалев.

Беглай машинально почесал нос и сказал:

— Иван Петрович Беглай. Да, теща. Прошу ко мне.

И он двинулся впереди своего гостя. На веранде гость приостановился и громко сказал:

— Здравствуйте! — Потом прибавил: — Любую, кроме хека; если можно, то с жареным луком.

— Какой хек! — сказала теща надменно. — Лидусь, у нас остался лук?

Поднимаясь по лестнице, профессор Иван Петрович Беглай, специалист по передаче, переводу и Контакту, размышлял о том, почему у посторонних контакт с его тещей лучше, чем у него. «Потому, что нам нечего передавать друг другу. Мы уже все передали в давних послеобеденных скандалах». Эта мысль успокоила его. Он распахнул дверь в кабинет.

Контактом начали заниматься давно. Еще до того, как регулярные сигналы от пульсара Лисички приняли за осмысленное послание, кто-то первый задумался о формах Контакта. Каким он будет? Какую информацию передавать? А если оттуда информация уже идет, только мы не можем ее принять? И несмотря на отсутствие каких-либо знаков из космоса сотни людей начали отбирать, кодировать, дешифровать общую для Вселенной информацию.

Одни говорили, что надо слать в космос вечные инварианты, число «пи», число «е», лаймановскую серию линий. Другие полагали, что имеет смысл разбираться в любых периодических сигналах. И слушали Вселенную во всех доступных диапазонах волн.

Тридцатилетнее осмысленное слушание космоса ничего не принесло: Фанатики говорили: «Пока не принесло».

Однако несмотря ни на что, пережив «бум» в прессе, создавая парадигму и превращаясь в нормальную ветвь нормальной науки, проблема Контакта уже собирала конгрессы, издавала журналы и — хотя и с легким скрипом присваивала ученые степени и звания.

Профессор Беглай представлял одну из комиссий по Контакту. Часто выступая в печати, он получал десятки писем с описанием всякой всячины: «снежного человека», «летающих тарелок», пришельцев, Контакта и даже получил письмо с описанием шаровой молнии, упавшей в тарелку столовского рассольника и вскипятившей его.

Придавая привычное направление мыслям, профессор говорил гостю:

— Непонятно отчего, но человеческое сознание не согласно мириться со скучными проблемами кодирования и передачи информации. Уж если Контакт, то со всеми аксессуарами: с грохотом, серой, огнем и чем-то вроде «При шпаге я!» А главное, что публика желает иметь пришельца воочию. Один деятель от журналистики даже написал, что пришелец бывает трех видов. Карлик, великан трех метров и совершенно не отличимый от обычного человека. Надо же! И это действует на людей. Ко мне лично уже обращались трое пришельцев, неотличимых. Один оказался ненормальным, другого разыскивала милиция, а третий был мертвецки пьян. Надеюсь, вы не претендуете на роль пришельца?

Гость остановился у окна и глубоко задумался. Потом сказал протяжно:

— Н-нет. Пожалуй, нет.

— Не уверены? Это новый случай.

Пришедший ответил:

— Я, видите ли, скорее филолог, что ли…

Это ничего не объяснило. Профессор упал в большое вертящееся кресло у стола и засопел. Становилось скучно, его не слушали. Беглай относился к беседе серьезно, как к публичным лекциям. Он любил и умел поговорить, и хотя не был позером, однако…

Гость между тем разглядел на стеллаже черную доску с надписью, и она привела его в великое волнение. Пробормотав номинальное «можно?», он уже стоял у полок и держал в руках старинное изделие с надписью: «Бога нет есть ты!»

Он заходил по комнате, изредка хитро поглядывая в сторону, прихохатывая и говоря:

— Да-да, ну конечно… вот именно… смело! — и тому подобное.

Поведение это удивило и развеселило Беглая.

Окна были распахнуты, и в утренней прохладе в комнату влетали из рам легкие перкалевые занавески. Две лиственницы бросали на подоконник дрожащие пятна теней. Кусты сирени доставали верхушками до окон второго этажа.

Посетитель остановился и прислушался. Понюхал воздух. Внизу шипело.

— Рыба! — сказал посетитель.

— Что? А, да. А какое это, собственно, имеет значение? — спросил Беглай удивленно.

— Извините, никакого, — ответил тот. — Просто по ассоциации. В тот день на завтрак тоже была рыба. В тот день, когда на работе мне пришла в голову эта мысль. Вы знаете, в тот день я подумал: кого мы ожидаем встретить в случае Контакта? Или, вернее, какими бы нам хотелось, чтобы они были?

Профессор улыбнулся. Он столько раз отвечал на подобные вопросы, что отвечать сделалось легко и приятно.

— Видите ли, — сказал он, — многообразие форм…

— Спасибо, я не об этом, — перебил посетитель. — Я учился в школе, читал литературу по этому вопросу и даже все ваши последние статьи. Нет, не о том я спросил себя.

— На работе? — вставил профессор.

— Да. На работе. Не какими они могут быть, а какими мы хотим их видеть. Я прочел все, что написали люди по этому вопросу. Потом устроил опрос и опросил сотни людей. И вы знаете, что я обнаружил? Все думали точно так же, как думал об этом я. Проявилось редкое единство мнений. Все сходились в двух пунктах. Во-первых, не мы к ним прилетим, а они непременно к нам. И, во-вторых, они будут гораздо выше нас по развитию.

— Да, с точки зрения социолога это любопытно, — сказал Беглай.

— Не только, — возразил Ковалев. — Но я лишь ответил на вопрос, какими мы хотим их видеть. Остался вопрос: _зачем_ нам Контакт? Ответ на него ясен. Раз мы ждем более развитых, значит, мы надеемся на них, надеемся очень, что прилетят более знающие, более развитые. И не важно, какими они будут. Важно, чтобы пришли, одарили нас своим сверхзнанием, сверхтехнологией. И настанет великий рай на Земле.