Ирина ВОЛКОВА

Я, ХМЕЛЕВСКАЯ И ТРУП

* * *

Тридцатиградусная жара уже почти месяц терзала не привыкших к таким температурам жителей Москвы. И, похоже, только я, с детства испытывающая непреодолимую ненависть к холоду и снегу, чувствовала себя в своей стихии.

Однако в тот знойный полдень столбик термометра зашкалил за тридцать пять, и я поняла, что пора немного охладиться. Включила в машине кондиционер и, чтобы счастье было полным, засунула руку в «бардачок», нащупала там первую попавшуюся кассету и, засунув в магнитофон, нажала кнопку пуска.

Страстные звуки фламенко, грянувшие из стереоколонок почти на предельной мощности звучания, заставили меня подпрыгнуть от неожиданности, и машина чуть не потеряла управление. Тихо чертыхнувшись сквозь зубы, я убавила звук до еле слышимого. В такой расслабляюще прекрасный и знойный день душа как-то не принимала избыточного накала чувств. Хотелось чего-то мирного и пасторального.

С умилением глядя на мелькающие за окном стройные русские березки с порхающими среди них бабочками и купающимися в цветочной пыльце шмелями, я машинально вслушивалась в сильно искаженные андалузско-цыганским акцентом слова песни.

— Ай-яй-яй, дай мне яду, дай мне яду, ведь я хочу умереть, потому что я не могу жить с тобой, — раз за разом все более надрывным и тоскующим голосом выводил темпераментный испанец под бурные переливы гитарных аккордов.

Я рассмеялась. По-моему, миф о загадочности русской души выдумали и распространили сами русские, чтобы хоть в этом догнать и перегнать Запад.

Никакие логические построения не могли бы объяснить, какого черта молодой и здоровый испанский мужик собирается свести счеты с жизнью из-за того, что он не может жить с этой женщиной. Вот если бы он не мог жить без нее, это было бы еще более или менее логично, романтично даже. А если тебе плохо с женщиной — так просто брось ее, или разведись с ней, или, на худой конец, отлупи разок-другой, чтобы она не доставала тебя. Но травиться и притом еще просить, чтобы она моталась по аптекам или магазинам в поисках яда для тебя, — это уж ни в какие ворота не лезет.

Впрочем, наверное, потому и говорят, что по-настоящему понимать и исполнять фламенко могут только испанцы.

Однако, если отрешиться от смысла текста, голос певца был великолепен, музыка под стать ему, и на смену ленивому благодушию постепенно приходило возбуждение, которое в моем случае обычно чревато не слишком разумной тягой к приключениям и жаждой острых ощущений. Впрочем, возможно, в этом был виноват кондиционер. Обычно при тридцатипятиградусной жаре я не склонна к избыточным выбросам энергии.

Под совокупным действием фламенко и кондиционера я представила, как несусь за рулем «Мерседеса» на полной скорости по шоссе, ведущему из Ниццы в Геную, ловко вписываясь в головокружительные повороты горного серпантина. Справа от меня отвесно уходят вниз обрывистые склоны с прячущимися в их складках роскошными белыми особняками княжества Монако, а еще ниже на лазурной зыби Средиземного моря застыло множество хищно вытянутых корпусов яхт…

Теперь оставалось только придумать, чего ради меня ни с того ни с сего понесло из Ниццы в Геную.

Сейчас в Монако как раз ведется подготовка к старту гонок «Формула-1». Возможно, в Генуе у меня назначено свидание с одним из гонщиков?

Машину резко тряхнуло, и, подпрыгнув на сиденье, я больно ударилась головой о крышу и снова чертыхнулась, на сей раз громко. Размечтавшись о скоростном европейском шоссе, я как-то совсем упустила из виду, что еду-то я по Подмосковью, а выбоины на наших дорогах — дело столь же привычное, как инфляция. Верно подмечено в песне:

К тому же на дороге, по которой я ехала, вообще не было асфальта. Выругавшись еще раз, я выключила фламенко, сообразив, что в моей ситуации нельзя терять бдительность, отвлекаясь на пусть и приятные, но далекие от реальности фантазии.

А реальность была такова: я действительно ехала на «Мерседесе», конечно, не «шестисотом» и слегка подержанном, но еще вполне ничего. Проблема заключалась в том, что, во-первых, «Мерседес» был не мой, во-вторых, у меня не было на него доверенности, в-третьих, у меня не было с собой прав и вообще каких бы то ни было документов, и, в-четвертых, не было у меня с собой и очков.

Возвращение к реальности несколько встревожило меня. Я находилась в том счастливом возрасте, когда женщина еще сохраняет свою привлекательность, но уже слегка избавляется, если это вообще возможно, от присущей подростковому периоду самоуверенности и тяги к всевозможным приключениям и рискованным предприятиям. Правда, от тяги к приключениям полностью избавиться мне не удалось, но лет в двадцать пять во мне проснулся-таки здоровый инстинкт самосохранения и даже не свойственная ранее склонность к удобствам. Так, дикому отдыху в палатках, лазанию по скалам без страховки и скачкам на лошади без седла и поводьев я стала предпочитать уютные номера в отелях с видом на море, безопасную езду на велосипеде и подводный спорт.

Теперь же инстинкт самосохранения говорил мне, что одинокая женщина на чужом «Мерседесе» и без документов — просто находка для хищников из ГИБДД — бывшего ГАИ и, если меня-таки остановят, этот прекрасный летний день будет окончательно испорчен.

Впрочем, вероятность того, что я встречу гибэдэдистов (звучит почти как гэкачеписты) на этой отдаленной проселочной дороге, была мала, но, чтобы дополнительно подстраховаться, я свернула на узкую лесную просеку, по которой, как я знала, я смогу выехать на уж точно не посещаемую гаишниками проселочную дорогу.

Просека была узкой и неровной, и, поскольку, как я уже упомянула, очков у меня не было, мне приходилось щуриться, пристально всматриваясь в выбоины и ямы. То, что удача отвернулась от меня окончательно, я поняла, когда лопнуло колесо. Колес я не меняла ни разу в жизни, хотя несколько раз видела, как это делают. Возиться под палящим солнцем с домкратом и пачкать руки, отвинчивая туго затянутые гайки, мне не хотелось, но, похоже, другого выхода не оставалось. С тяжелым вздохом я вышла из машины, надеясь на то, что в багажнике найдутся запаска и домкрат.

Подойдя к багажнику, сообразила, что забыла его открыть. Кнопка, открывающая багажник, находилась на панели управления.

Солнце палило немилосердно. Организм бурно протестовал против незапланированных занятий тяжелым и непривычным физическим трудом. Кляня себя за тупость, я вернулась к передней дверце, потом снова к багажнику и, наконец, откинула его крышку. Похоже, небо вняло моим молитвам — в багажнике действительно лежали домкрат и запасное колесо. Но там оказалось и еще кое-что не совсем обычное. Это было совершенно обнаженное и очень даже мертвое тело перуанского индейца. Его предплечье украшала хорошо знакомая мне треугольная ритуальная татуировка — стилизованное изображение жабы, змеи и ягуара. Это была татуировка племени юнка.

Обычно я не склонна ругаться, но этот день не был похож на другие, и я выругалась уже в третий или в четвертый раз. То, что лежало в багажнике, было гораздо хуже, чем езда на чужом «Мерседесе» без документов.

Но самое ужасное заключалось в том, что я получила в точности то, что хотела.

— Мне нужен труп, причем срочно! — решительно заявила я три дня назад, прогуливаясь по лесу в компании своего любимого черного терьера, подруги-переводчицы и ее мужа, свихнувшегося на буддизме и собирающегося в ближайшее время бросить семью, чтобы стать отшельником в Гималаях.

Подруга весело рассмеялась.

— Если тебе действительно нужен труп, ты получишь его, — неожиданно мрачным и даже слегка замогильным голосом провозгласил муж-буддист.

Он не смеялся. Он был совершенно серьезен.

— Вот и отлично, — весело отреагировала я и тут же перевела разговор на другую тему, опасаясь, что будущий аскет начнет читать нам лекцию об опасных и непредсказуемых последствиях взаимодействия греховных человеческих желаний с Универсальной Космической Энергией, о моральном кодексе буддиста или — что еще хуже — о карме и дхарме.

И вот теперь выясняется, что муж-буддист оказался прав, а моя сказанная в шутку фраза стала реальностью. Более того, я получила не какой-нибудь там рядовой труп русского, украинца или «лица кавказской национальности», нет, в багажнике не принадлежащего мне «Мерседеса» лежал столь редкий в подмосковных краях чистокровный перуанский индеец. Так что во всей этой мистике с желаниями и Космической Энергией, возможно,-что-то и есть, хотя я, по правде говоря, больше верила в совпадения, чем в законы кармы.

Я наклонилась, внимательно рассматривая тело. Индеец был маленького роста с неестественно желтой, как при тяжелой форме желтухи, кожей. С подтянутыми к груди коленями он без труда помещался в просторном багажнике «мерса». Туловище индейца было развернуто так, что он полулежал на спине, и его широко открытые глаза, не мигая, буравили небо. С левой стороны груди виднелось узкое входное отверстие колотой раны, от которой тянулась тоненькая извилистая струйка уже запекшейся крови. Машинально я отметила, что такая рана могла быть нанесена стилетом или навахой — узким складным испанским ножом. Меня поразило, насколько красивым и пропорциональным оказалось тело индейца. Он был сложен просто божественно.

При жизни Росарио Чавес Хуарес не казался мне привлекательным, впрочем, я никогда раньше не видела его обнаженным. Широкоскулое желтое лицо ацтекского божка с резкими и грубыми чертами, с жесткими, как проволока, иссиня-черными волосами, большим ртом и узкими миндалевидными глазками вызывало у меня скрытую неприязнь, хотя объективных причин для нее вроде бы не существовало. Мне было непонятно, почему вокруг Чавеса неизменно крутились влюбленные в него на редкость привлекательные с моей точки зрения девушки. Теперь, увидев тело Росарио, я начинала их понимать.