Юрий Вольнов
Сталь и песок
– Подъем! Автоматическая уборка лежаков через пять минут! – с заиканием пробормотал упрятанный в потолке динамик.
Сквозь облезлую краску единственного осветительного плафона пробились куцые лучи тусклого света. Его силы едва хватило на обозначение ячеек металлического пола и горбов по углам.
В камере ожили тени.
С жалобно затрещавшего лежака взметнулось одеяло, а следом поднялась могучая тень. Под желтым отливом проступили рубленые черты лица, бычья шея и могучая фигура с кривой саженью в плечах.
Косматые брови, нависающий лоб, – этакий вариант неандертальца. Будто в карцер посадили выбритого орангутанга и для определения принадлежности к Наемному Батальону нарядили в комбез песочного цвета.
Протяжный зевок великана перерос в глухой бас:
– Подъем парни!…
В ответ раздались приглушенные ругательства, со смачным выделением особенностей анатомического строения всех тех, кто посмел будить в такое время приличного человека.
На свет показался чубатый гребень едко-оранжевого цвета украшающий лицо с воспаленным блеском глаз. Остроскулое нечто причмокнуло, и смачно сплюнуло на пол. Сонно шаркая ногами, парень зябко кутаясь в одеяло, побрел в угол, навстречу бодрой капели водопроводного крана.
– И в кого ты такой правильный, а, Дыба? – стягивая концы пластикового одеяла простучал он зубами, – Одного мне никак не понять – как это, тебя, и посадить к нам – позору славного механизированного соединения? Послушный, как овчарка, хоть устав с него пиши! – закончив трудное шествие к оазису, его бормотание прервалось на процедуру утреннего омовения.
Громко поохав под напором ледяной воды, он продолжил:
– И вот: ты такой правильный, каждое утро как штык: Туда? – есть! Сюда? – так точно! Как тебе тока не надоедает, а?
От "оазиса" он вернулся уже похожим на человека. Сохранившийся лихорадочный блеск глаз, выдавал длительное воздержание от искушений вольной жизни, а редкая щетина – от свиданий с бритвой. Худощавое телосложение дополнялось резкостью движений, отчего застегнутый на все липучки комбез развевался как флаг на ветру. – Может все таки проставишься Таракану? Может, ты ему приглянешься? И возьмет он тебя в наглядное пособие? Так сказать, образцово-показательный механик-арестант? Глядишь, и сержанта дадут. Станешь уважаемым человеком, а так – все равно тебе в экипаж не попасть.
– А то можно подумать, что Косяк, со своими залетами нарасхват, – набычившись, глухо пробасил Дыба, и захрустев пальцами, криво усмехнулся. – Сам то уже со скольких экипажей вылетал с "волчьими" пометками в деле, а?
– Ладно проехали. А то еще начнешь аргументами валить, – потирая шею, Косяк на всякий случай отошел подальше. – После твоих разборок у меня и так все болит – встрепенувшись от новой идеи, он зловредно улыбнулся. – Очкарика нашего будить будем? Или посмотрим шоу – "Я вас не ждал, а вы пришли?"
Фигуры склонились над третьим обитателем: тот сладко посапывал, укутавшись в одеяло, длинны которого ему хватило на два оборота и "капюшон".
Последний из списка "залетчиков" просыпаться еще и не думал. Ехидно улыбаясь в предвкушении предстоящего развлечения, Косяк набрал полную грудь воздуха, и подражая уже сидевшему в печенках крику проорал:
– Да вы только посмотрите на это чудо! Спящая красавица не иначе. Я тут начальник публичного дома или гауптвахты!? Что за шлюшка-феюшка посмела так храпеть в присутствии целого прапорщика?!
После подобного вступления обычно начинались многочасовые лекции прапорщика Усачева о различиях и тонкостях знаменитых красных порталов столицы и славной, поучительной, а главное – жизненно необходимой в воспитательном процессе, гауптвахты. Обычно, такая "гроза" заканчивалась набавлением часов "трудотерапии" в Цехе Обработки отходов, метко прозванного среди курсантов Цехом Несбывшихся Надежд.
Заслышав такой призыв, приученный организм срабатывает на уровне рефлексов, только бы сократить секунды, по хитрой арифметике начальника "губы" приравниваемые к дополнительным трудочасам.
Одеяло взлетело вспугнутой птицей, бледная фигурка судорожно взметнулась на отработку норматива. Процесс одевания постепенно замедлился, и сквозь почти натянутый комбез пробился высокий голос, срывающийся нотками обиды:
– Косяк ну зачем ты так? – Закончив бороться с застежками, он завозился с зажимами высоких ботинок.
– Сколько раз тебя просить не кричать по утрам, у меня нервная система не железная.
Довольно улыбаясь, Косяк завалился на свой лежак.
– И что же ты сделаешь Череп? Ударишь меня? Ой боюсь, или еще расскажешь мне сказку как меня выпрут из этого дурдома – из этой программы по оболваниванию человеков?! Или пожалуешься Таракану? – Еще больше развеселившись от такой перспективы, он кинул в Черепа подушкой.
– Уже проходили. В итоге ты драил полы, а мы услышали очередной рассказ Таракана о новых видах ночных фей. Я уже могу писать про них романы…
Присев на край лежака, и сняв очки, Череп стал любовно натирать их стекла мягкой тряпочкой. Эти очки уже стали у курсантов притчей во языцех, в век межпланетных полетов, когда контактные линзы бесплатно выдаются по программе министерства здравоохранения, "чудик" пользовался старомодными очками и упорно обходил кабинет местного офтальмолога.
Не прерывая процесса бережного скольжения бархатного лоскутка, Череп пробормотал:
– Тебя попробуй выпереть, такая родословная, как у породистой борзой, и выпереть. В роду все с одной извилиной, и та от фуражки. Не удивлюсь, если у тебя и по материнской линии тоже одни военные. Трудность тут как раз в выявлении звена, где произошла отбраковка генетического материала…
– Слышь, ты! – вскочив бешеным зверем, Косяк через три прыжка вцепился в Черепа и завалив того на лежак стал его бить, каждый свой удар сопровождая выкриком.
– Не смей! Ничего! Говорить! О моей матери! Ты – яйцеголовый ублюдок! Слюнтяй!
Легко отодрав вырывающегося Косяка, от начинающего выплевывать кровавые сопли Черепа, Дыба устало проговорил:
– Одно и то же. Каждый день. По вам часы проверять можно, – встав непреодолимой преградой на пути мечущегося по камере Косяка, он осуждающе покачал головой. – Через две минуты один плюется кровью, а другой исходит бешенством.
– Нужна мне твоя мать. – Подымаясь с пола, Череп зажимал пальцами кровоточащий нос. – Только не пойму, в кого ты такой дебил? Вся родня – уважаемые люди, а ты не человек, а животное какое то.
– Ты у меня еще потявкай! Урод. Я тебя ночью придушу! – Зло глянув на отрицательно качнувшего головой Дыбу, Косяк от досады пнул лежак, – еще всякие доходяги будут меня жизни учить. Вначале драться научись.
Почесав обширную грудь, Дыба произнес:
– Повторяетесь, вы бы хоть повод для драки изменили, – поднимая подушку он уложил ее в специальное гнездо лежака. – Давайте, порядок наводите – поверка через пять минут.
Не успевший остыть Косяк, как попало побросав все постельные принадлежности по секциям, мрачно наблюдал, как аккуратно складывается Череп. Пробурчав под нос очередное ругательство о дотошности доходяг, демонстративно спросил у Дыбы:
– А кто сегодня нас пасет?
– Летуны.
– О!… летуны – пердуны! – потирая руки и в предвкушении развлечения, улыбнулся воспоминаниям Косяк.
На что Дыба начал закатывать рукава и ласково произнес:
– Еще раз такую подставу выкинешь, я тебя сам урою.
– Ну, я-то при чем, я откуда знал что они такие нервные? Подумаешь, сравнил продувки сопел с… естественной реакцией организма.
– Подумаешь, подумаешь, – передразнил Дыба, – только из твоих подначек начальник караула понял, что с таким развороченным соплом ему на штурмовик и двигатель не нужен.
Довольный собой Косяк, гордо выпятил грудь, и заявил:
– Ну, нет у него чувства юмора! Нету, – повернувшись к очкарику, смерил оценивающим взглядом. – Вон даже Череп, и тот понял шутку.
– Чувство юмора у него есть, очень даже есть, – покачал головой Череп, – шесть часов драить тамбурный шлюз носовыми платками, чем не чувство юмора?
Заслышав топот за бронированной дверью, Дыба встал перед входом.
– Вы как хотите, а лишние часы в день освобождения я заполучить не хочу.
Раздалось шипение клапанов, койки втянулись в стены, и количество теней уменьшилось. В просторной камере уже без опасности стукнуться лбами могли разминуться с пяток человек, кабы еще работало полное освещение.
По авторитетному мнению психологов, скудость освещения необходима для формирования тягостного ощущения и чувства полной подавленности, которая создает у арестованных надлежащее настроение и делает оных полностью готовыми к процессу трудотерапии, но если поинтересоваться у самих арестантов, то можно услышать о других причинах такого освещения.
Нехватку осветительных плафонов некоторые объясняли дефицитом такого рода продукции на черном рынке столицы. С давних времен повелось делать военную продукцию намного качественнее ширпотреба, что непременно сказывалось на спросе. И в процессе удовлетворения спроса участвовали все, кто мог и как мог, в том числе и начальник гауптвахты прапорщик Усачев, честно "списывая" оборудование, которое "не выдерживало нагрузок" (то есть, нерадивости арестантов) и якобы неисправимо ломалось, вырабатывало свой ресурс и вообще никуда не годилось. Ну а куда оно потом девается, никто не знал, кроме перекупщиков и кляузников – таких же прапорщиков, только не имевших доступа к кормушке.
Но как всегда после длительных и тяжелых проверок, проверяющие с покрасневшими лицами и драконьим выхлопом перегара подавали бодрые рапорты, что все происходит "согласно устава и нормативных документов". И вообще данный объект нужно ставить в пример как образцово показательный.
Так что в итоге, завистники копили силы для очередного списания, ну а курсантам эти дела были вообще"до лампочки", главным в этом заведении для них было отбыть работы, в которых они участвовали наравне с автоматикой, зачастую и заменяя ее. Хотя присутствие человека в тех. процессе было вовсе не обязательно, но конечно командованию виднее. И арестанты не прохлаждались на лежаках как "проститутки в соляриях", а занимались полезным делом, заменяя, где возможно автоматику, оберегали ее от изнашивающего труда и тем самым увеличивали ее работоспособность и долговечность.
