Гусейн Мехти
Утро
Мехти Гусейн
Утро
Вперед, вперед, моя исторья!
А. С. Пушкин.
Глава первая
Байрам стоял у низенькой, покосившейся от ветхости калитки и смотрел на город.
Отсюда, с высокого и обрывистого уступа, открывалась широкая панорама Баку, затянутая, как сеткой, сизой предутренней мглой. Внизу, прямо под ногами, пролегала узенькая улица. Зажатая с обеих сторон многоэтажными зданиями, вперемежку с невзрачными, чуть выше человеческого роста домишками, она темной полосой тянулась к морю. Вдали на сероватой глади воды неподвижно покоились на якорях торговые суда. Только-только обозначилась в предрассветной дымке линия, отделяющая море от неба. Город еще не успел проснуться, на улицах было тихо, и лишь из Губернаторского сада, который курчавился зеленым островком на фоне камня и глины, доносился безумолчный гомон хлопотливых скворцов. В воздухе уже чувствовалось дыхание невыносимо душного июльского дня.
Байрам задумчиво глядел вдаль. Его давно не бритые щеки заросли густой щетиной. Из-под стертого меха небрежно нахлобученной папахи опустился на правую бровь спутанный клок черных волос. Ночь, проведенная без сна, оставила резкие следы на его худом лице.
- Куда ты так уставился, сынок? Не поджидаешь ли кого с моря?
Байрам по голосу узнал мастера Пирали. Он искоса посмотрел на плотного, осанистого старика - своего соседа.
- Нет, уста*, я никого не жду. Просто смотрю и думаю...
______________ * Уста - мастер.
- Ну-ну, - живо заинтересовался мастер, - о чем же ты думаешь?
- Я подумал: каким образом разбогател хозяин вон того красивого дома? и Байрам указал рукой вниз, на третий от угла дом. - Говорят, каких-нибудь семь-восемь лет назад этот человек был простым каменщиком.
- Это правда, сынок. Дом он выстроил собственными руками для хозяина. Но вот поди ж ты, повезло человеку, нашел нефть и разбогател. - Старик задумался на миг и продолжал: - Все на свете, сынок, зависит от самого человека. Как говорится, судьба твоя в твоих собственных руках. Если не хочешь быть бедняком, одним из тех, у кого ни кола, ни двора, так надо... мастер оттопырил указательный палец и постучал им по своему лбу. - Так надо, чтобы здесь у тебя было, чем пораскинуть! Сыновья этого самого каменщика нашли после его смерти две шкатулки, полные чистого золота, замурованные в стене. Вот как! А поищи они получше - может, и больше нашли бы.
Затаив дыхание и по-детски полураскрыв рот, Байрам изумленно смотрел на полное, краснощекое лицо мастера. А старик между тем продолжал:
-Я уважаю людей с достатком. Только они заслуживают уважения, сынок. Но, как говорится в народе, от того, что скажешь "халва", во рту не станет сладко. Если хочешь сколотить капиталец, не жалей себя, подставляй свой горб под любую тяжесть, умей сносить любые муки, лишения, а то и унижения... Ты вот смотришь на меня и сам себя спрашиваешь: "Солнце еще не взошло, а Пирали уже проснулся. С чего бы это?" А я тебе отвечу, что так и должно быть. Хочешь стать на ноги, сколотить деньжонок, чтобы не приходилось краснеть в кругу уважаемых людей, - откажи себе в лишнем часе отдыха и работай. Работай не покладая рук, не жалея пота и крови! Погоди! - отмахнулся мастер, видя, что Байрам хочет перебить его. - Знаю, сейчас скажешь: мол, работай не работай, а в кармане все равно пусто! Почему так? А потому, сынок, что богатство - дело счастливого случая - привалит, хватай обеими руками! Упустил миг удачи - сам виноват!
Мастер задумался, нагнулся, поставил у ног афтабу*, с которой вышел на улицу, чтобы зачерпнуть воды для омовения перед молитвой. Что-то жестокое, алчное появилось в выражении лица мастера, и руками, растопыренными пятернями, он загребал воздух, как будто продвигал к себе воображаемое золото.
______________ * Афтаба - глиняный сосуд.
- Если меня приглашают достать из скважины застрявшее долото, - я достаю! Во всем Баку нет бурового мастера искуснее меня. Был один человек... - Пирали презрительно сдвинул губы. - Его зовут Полад. Вон в той хибарке живут его жена и дети. Мы дружили раньше. Но Полада смутили бунтовщики. Гниет, глупец, в тюрьме. И его жена ходит ко мне и клянчит копейки и объедки... - Он достал из кармана огромные, чуть не с лошадиную подкову, часы и, взглянув на циферблат, продолжал: - Нет, загребать жар надо умеючи. Иначе - обожжешься, Пойми это. Но знай, что тот, кому дорого свое, должен беречь и то, что дорого другим. Вот почему я убиваюсь от восхода до заката. Вот из-за чего стараюсь угодить хозяевам. Хозяйский интерес надо соблюдать...
Байрам бросил мимолетный взгляд на багровый диск солнца, медленно выползавший из-за сероватой полосы горизонта.
- Мне пора на работу, уста. Твои слова крепко запали мне в душу. Но...
Байрам понурил голову и вздохнул. Печальный взгляд его был устремлен на иссушенную жарой землю, как будто там он искал ответа на свой вопрос. После некоторого раздумья, он развел руками и добавил упавшим голосом:
- Каждому своя судьба. Так, видно, на роду у меня написано... Ну, уста, я пошел...
- Постой, сынок, - сказал мастер, нагибаясь, чтобы взять афтабу. - Нам по пути, поедем вместе.
Байраму не хотелось признаваться, что у него нет денег на конку.
- Мне надо еще зайти по пути к товарищу, - отговорился он и пошел пешком.
Несколько лачуг и приземистых домишек, лепившихся один к другому на голом, без единого дерева, каменистом пригорке, остались позади. Байрам быстро спустился по извилистой тропинке вниз и зашагал по улице, ведущей к набережной.
От жилья до места работы надо было пройти три версты, а он сегодня не сомкнул глаз и теперь ощущал вялость во всем теле.
Со вчерашнего вечера он не находил себе места. И всему причиной была четвертушка бумаги, присланная из деревни. Товарищи на заводе прочитали ему вчера это письмо. Узнав, как плохо живется его семье, Байрам всю ночь беспокойно ворочался на постели и ломал голову над тем, где бы раздобыть денег. У него самого они не водились, а занять было не у кого.
Прошло немало времени с того дня, как Байрам покинул родной дом и приехал в Баку искать счастья. Ему казалось, что если он будет усердно молиться богу, почитать хозяина и мастера, честно работать, то счастье, как ручная птица, дастся ему в руки. Работал он в самом деле честно - ладони его покрылись мозолями, мастера и хозяина он уважал, к революционным рабочим не примкнул, с русскими и армянами не знался, утром и вечером совершал намаз, а по-прежнему перебивался с хлеба на воду и все еще жил в тесной хибарке на окраине города. Да и то приходилось за нее платить семь рублей в месяц. В первые годы он был тартальщиком на нефтяном промысле. Работа была тяжелая, заработок маленький. После грандиозной всеобщей стачки 1904 года, когда бастующим удалось добиться заключения коллективного договора, рабочим стали платить больше. Но вскоре хозяин промысла, на котором работал Байрам, обанкротился, промысел продали с молотка, и Байрама вместе с другими рассчитали. Побродив месяца два в поисках работы, он устроился наконец на небольшой чугунолитейный завод и со временем, после долгих стараний, стал хорошим слесарем. У него была одна мечта: нанять квартиру неподалеку от завода и переселить в город семью. Но для переезда, разумеется, требовались немалые деньги. А все его усилия скопить хоть немного деньжонок оказывались напрасными.
Как ни бился он, все - тщетно.
Байрам был бережлив, отказывал себе в самом необходимом, экономил даже на конке, ходил на работу пешком, и все же ему с трудом удавалось свести концы с концами и урвать из своего скудного заработка ту мизерную сумму, которую он от случая к случаю посылал семье. А ведь надо было еще тратиться на одежду. Он рабочий, а не нищий. Не вечно же ходить в заплатанных лохмотьях. И как ни тяжело было расставаться с последними грошами, а пришлось-таки Байраму не раз потолкаться на Солдатском базаре, пока не приценился к, подержанной одежде и тяжелым кованым сапогам.
Однако Байрам никогда не жаловался на свою судьбу. "Аллах милостив", думал он и не терял надежды на лучшее будущее. Он раньше всех приходил на завод, работал на совесть и всячески старался заслужить похвалу хозяина.
Старый Рахимбек, владелец завода, был очень доволен Байрамом. Следя за проворными движениями загрубелых рук молчаливого, безропотного слесаря, он часто ставил его в пример другим, назидательно приговаривал: - Золотые руки! Вот так бы, ребята, и всем работать!
Над железными воротами завода Рахимбека возвышалась несуразных размеров вывеска, на которой внушительными, хотя и облезлыми буквами было написано: "Корпорация братьев Азимбековых". Но по сравнению с крупными предприятиями богатевших из года в год солидных фирм завод Рахимбека напоминал скорее маленькую, ничем не примечательную мастерскую. Снаружи заводик был похож на длиннющую рабочую казарму с такими же, как у казарм, подслеповатыми окнами и покоробившейся штукатуркой. Старые, расхлябанные, допотопные станки давно требовали замены. Но Рахимбек и не собирался обновлять оборудование. Об этом он и не помышлял. Он считал, что искусство дельца состоит в уменье найти и в срок выполнить выгодный заказ, нанять рабочих подешевле. Он зорко следил за тем, чтобы к нему на завод попадали только набожные и неграмотные азербайджанцы. "Я протягиваю руку помощи своим братьям мусульманам", - любил похвастать при случае Рахимбек, думая, что его хитрость остается для других незамеченной.
Порядки у Рахимбека были строгие. Рабочие боялись его, как огня. Не приведи бог опоздать на работу!
Вот почему и Байрам вышел из дому так рано. Он шел, не разбирая пути, по знакомым улицам, погруженный в свои невеселые думы. Письмо, спрятанное в нагрудном кармане, жгло его, как раскаленные уголья.
Что делать? Как быть? Чем помочь семье?
Но как ни думал он, как ни раскидывал умом, а придумать ничего не мог. Только вздыхал. И сам у себя спрашивал: "Как же это так? Разве это справедливо, что человек, работающий от зари до зари, не может урвать нескольких рублей для своей семьи? Разве это справедливо?"
