Гуданец Николай

Нарушитель

Николай Гуданец

НАРУШИТЕЛЬ

Он переделать мир хотел,

чтоб был счастливым каждый,

а сам на ниточке висел,

ведь был солдат - бумажный...

Булат Окуджава

ЧАСТЬ 1. УЙТИ, ЧТОБЫ ВЕРНУТЬСЯ

1.

Судейский попался молодой - небось, прямо из учебки. Пухленький такой, выпендрежный. Он то и дело поправлял форменный бант с полосками двенадцатой категории, украдкой косился на свое отражение в оконной пленке.

Вместо ответа на мое "здрасьте" молча протянул руку и взял жизняк.

Я стою как полагается, навытяжку, руки по швам. Стараюсь не раздражаться попусту. Мне так и так светит триста восьмой параграф, ни больше ни меньше. А прочее - никому не нужная комедия.

Судейский вставил жизняк в гнездо, глянул на экран.

- Имя, год? - спрашивает.

- Арч Ку Эхелала Ди, 4011 года, - отвечаю.

- Местожительство?

- Квадрат М8, 6-й квартал, дом 43-70, каюта 14.

- Место работы?

- Компьютерный техник в ремонтном бюро квадрата, лимитная категория 17.

- Судимости, привлечения к суду?

- Две 109, две 308 УОЛ. И еще три привлечения.

- Причина явки?

- Вчерашний привод в седьмой пункт спокойствия. Нашего квадрата, разумеется.

Уставившись в экран, судейский потрогал бантик. Потом набрал код и соединился с компьютером седьмого пункта.

- Объясняю возможности подсудимого согласно Процессуальному Уложению, - пробурчал он себе под нос. - Подсудимый имеет возможность оправдываться, представлять факты и свидетельства в свою пользу, а также возможность не считать себя виновным или же умолять Верховный Разум о снисхождении. Ясно?

- Точно так, - говорю.

Ну да, имею возможность оправдываться, параграф 27 ПУ. А попробуй что-нибудь толком объяснить, мигом накинут годик за пререкания в суде, параграф 93 ПУ. Знаем, ученые.

Тем временем из участка пришел ответ.

- Оглашаю данные по делу, - напыжившись, объявил судейский. Одно увечье средней тяжести и одно нанесение побоев без особых последствий. Признаете?

- Признаю.

Правильно, первого я приложил здорово, с разбегу. Он как рухнул, так больше и не шелохнулся. Со вторым детиной пришлось повозиться, но и ему крепко досталось бы, кабы не подоспел патруль.

- Имеете ли что-либо заявить по существу?

Сложный вопрос. Того и гляди, потянешь добавку. А, была не была.

- Имею. Те парни вдвоем били одного. Вот я и заступился.

- Можете ли представить свидетелей?

- Нет. Я даже не заметил, как тот, третий, удрал. Он был в полосатой куртке, вроде.

Мало ли, вдруг в рапорте патрульных это отмечено...

- Подтверждений нет, - говорит судейский. - А потерпевшие утверждают, что вы напали первым, без очевидного повода.

Он подловил меня, как маленького. Теперь влепит годик-другой за попытку обмануть суд, параграф 84 ПУ. Ах, как этот мозгляк важничал, будто он и есть Подземный Папа собственной персоной. Влип Арчик, глупее некуда.

- Вы настаиваете на своей версии?

- Нет.

- Тогда будем считать, что ее не было.

Вот это да. Я подумал, что ослышался. Судейский занялся клавиатурой, отщелкивает приговор. Большой оригинал мне попался, не гляди, что молодой. Обычно их братия ловит кайф на том, чтобы припаять добавку. А этот - милует с неменьшим кайфом.

- Считаете ли себя виновным?

Ну, в эту западню только младенец угодит. Стоит ответить "нет" и получай годик за нераскаяние. Процессуальное, параграф 130.

- Да, считаю.

- Итак, вы осуждены по триста восьмому параграфу Уложения об Охране Личности, с учетом злостного рецидива.

Правильно, теперь я прохожу по делу как злостный. Намотал сроки по молодости, по дурости, потом закаялся руки распускать. И вот тебе, вляпался. Может, в другой день удержался бы, если б не разговор с Амой, не злоба на весь белый свет. Может, они того, полосатого, за дело учили - в тихом уголочке, не торопясь. Может, он гад последний, может... Мало ли что может быть. Попутала меня нелегкая.

Судейский нажал на обменный регистр, и по кабелю побежала знаменательная весть, дескать, Арч Ку Эхелала Ди, 4011 рожд., а проще говоря, Арчик-Гвоздь, намотал себе из чистого идиотизма по третьему разу параграф 308 УОЛ. Хотя мог бы выйти чистым по параграфу 405, если б тот полосатый побитый паршивец не задал деру.

Прошли положенные десять секунд. Я смотрел на лампу отказа. По правде говоря, никто не припомнит случая, чтоб проект приговора был отменен. И на сей раз лампа не зажглась, торчала тусклым прыщом на пульте.

- Можете идти, - сказал судейский и покосился на свое отражение в окне.

- Желаю долго жить, - машинально брякнул я, сделал налево кругом и вышел.

Очередь топчется в коридорчике, и у всех взгляд тоскливый, снулый. Иные пялятся в упор, щупают глазами - сколько получил да как держусь. А ничего держусь. Мне теперь плевать через палец, мне уже второй день все до дверцы-задницы, и ежели б меня прямо от дверей определили на каторгу или споки прихлопнули, глазом бы не повел. Сколько бы жить не осталось, все одно это уже не жизнь.

Вышел наружу, а там хмарь, дождичек сеется. Накинул капюшон, руки в карманы, плетусь, куда глаза глядят, с яруса на ярус. Занесло меня в лавочные ряды - вокруг толчея, суета, потому как декада кончается, и надо выбрать лимиты до упора. На мостках и лестницах грохот стоит, как в кузне. Все пыхтят, все прут кошелки, шныряют, давятся. А мне глядеть тошно - вдруг подумал, да ведь они покойники. Наполовину ли, на четверть, какая разница. Для каждого припасена пуля. И для того, с банками тушеных водорослей. И для этой, с набитым рюкзаком. А для того, с палочкой, пуля уже, небось, дослана в ствол. Вот, мельтешат, вроде живые. А сами поголовно записаны двоичным кодом на ферросплавных дисках, вплоть до подноготной, каждому отмерен срок, и в конце - пуля и печка.

Хотя кому-кому так рассуждать, но уж не мне, грешному; осталось ведь всего лет семь. Еще утром, по дороге на работу, прикинул: дадут триста восьмой, а поскольку рецидивист, это с накруткой шесть лет. По прежним залетам набежало от восьми до двенадцати. Итого, от четырнадцати до восемнадцати. Получается, в сорок два я уже - внезак. И лучше не тянуть с прошением. Тут игры безвыигрышные - подперла тебе черта, всяко может приключиться, в любой момент. А в сорок два, надо полагать, я буду еще крепким мужиком, и мне светит отсрочка. Но кто его разберет - чем шахта или ферма, может, лучше сразу...

Ама не знает, что мои тринадцать лет - уже не тринадцать, а семь. И не узнает. Сейчас она, наверно, у лекаря. От мысли этой до того засаднило душу, словно меня, а не ее по живому скребут.

Вот и все, Арчик. Допрыгался. Осталось тебе семь годков копошиться потихонечку, и неизвестно, зачем так долго, ежели жить стало ни к чему после вчерашнего разговора. Семь годков ошиваться в жвальнях, долбаться в слякоть, чтобы эти годики быстрее пролетели, а после - всему черта, и ничегошеньки не останется от Арчика, потому что Ама решила пойти к лекарю. Может, сходила уже.

Она кругом права, ничего не скажешь. И впрямь, какое право я имею ломать ей жизнь? В тридцать два была бы вдовой, да с дитенком, куда тут денешься? Попадаются, правда, несуеверные, которым наплевать, что вдова.

И тут я понял окончательно: нет больше Амы, нет и не будет никогда. И я для нее все равно, что умер. Рано ли, поздно, появится у нее другой, у кого жизнь подлиннее, с кем не боязно объединять лимиты и рожать...

Очухался я оттого, что едва не налетел на дуло пневмача.

- Стоять! - рявкнул патрульный. - Ну-ка, предъявись.

Как обычно, второй спок зашел сзади и приставил к затылку ствол - холодный, твердый, и от него за шиворот скользнула паскудная дрожь. Не знаю, может, кто другой и привыкает, а я ни в какую. Особенно после того, как впервой увидел размозженную пулей голову.

Рука сама вынула жизняк, язык назвал имя, адрес и прочее.

- Чего прешься, как чумной? - полюбопытствовал старший спок, глядя на экранчик считывателя.

- Задумался.

- Что, умный шибко?

- Да вроде нет. Средне.

- Оно и видно, - осклабился тот, извлекая жизняк из колодки. Параграфов у тебя хватает. Ладно, гуляй пока.

Споки вразвалочку двинулись дальше. Я стал запихивать жизняк в карман, потом вспомнил, что у меня не выбраны пять жвачек и еще какая-то мелочевка по съестной части. Приметил задрипанную лавчонку, где очередь поменьше. Отоварился двумя брикетами - на ужин и завтрак, хватило как раз.

Тем временем дождик перестал. Я облокотился о перила угловой площадки, развернул брикет и вдумчиво начал ужинать, глядя, как вокруг на мостках, лестницах, ярусах кишат ополоумевшие покупатели.

На той стороне улицы, ярусом ниже, из-за угла появился патруль. Сразу перед ним расчистился проход. А какой-то высокий мужик в низко надвинутой каскетке повернулся - резко, слишком резко, и чересчур суетливо стал шуровать локтями, прокладывая дорогу в давке. Даже я его заприметил, что уж говорить о споках.

- Эй ты, стоять! - гаркнул патрульный на всю улицу.

Толпа, словно с ней играли в "замри-отомри", мигом шарахнулась к стенке, замерла. Головы заворочались туда-сюда, ища, кто кричал и кому. Только высокий в каскетке не остановился, не оглянулся, наддал ходу. Споки вскинули оружие. Тут уже никаких команд не потребовалось - каждый лег, где стоял. А высокий побежал, перескакивая через лежащих. Хлопнул выстрел. Мимо. На соседних переходах и лесенках обезумевшая публика давилась, рвалась прочь от шальной пули.

Беглец ринулся вниз по первой попавшейся, обезлюдевшей лестнице. Перед поворотом он ухватился за перила и одним махом перебросил тело на следующий лестничный марш. Ловкий финт. Я подумал было, что у него есть шанс выкрутиться. Однако снова раздался хлопок пневмача. Второй из патрульных не стал заниматься догоняшками, а свесился через ограждение и хорошенько прицелился. Он срезал бегущего на втором повороте, в прыжке. Тот рухнул, кубарем прокатился по ступенькам и затих в изломанной, несуразной позе. Каскетка слетела, обнажились коротко обкромсанные, седые сплошь волосы. Вот оно что.