Губин Валерий Дмитриевич

Шесть дней

Валерий Дмитриевич ГУБИН

ШЕСТЬ ДНЕЙ

Фантастический рассказ

Андрей проснулся, услышав высокий серебряный голос трубы, и подумал как хорошо, что тебя будят подобным образом. Открыл глаза, и оказалось, что это играет отец, смешно раздувая щеки. Тогда он понял, что все еще спит, и попытался задержать сон, но тот распадался, разлезался по кускам. Пришлось вставать. Мелодия еще звучала в ушах, но все тише, потом совсем смолкла, и стал слышен обычный монотонный шум улицы, слышен, несмотря на плотно закрытые окна и толстые шторы.

Андрей подошел к окну и посмотрел на термометр. Он каждое утро смотрел на него, словно ему нужно было не на работу идти, а в турпоход на лыжах. Три мощных трайлера у гостиницы напротив прогревали моторы, окутавшись облаками сизого дыма.

"Летом придется ставить кондиционер, иначе тут не продохнешь. Чтоб он провалился, этот экспериментальный район".

Его соблазнил тридцатиэтажный гигант с солярием, бассейном, подземным гаражом. Но напротив оказалась гостиница для шоферов. Говорили, что в верхних этажах воздух чище, но Андрей не очень в это верил - в нескольких километрах от дома дымила мощная ТЭЦ.

Через полчаса он раскачивался в такт вагону метро и пытался задремать. Вот уже месяц, как Андрей отказался от машины, надоели пробки и вечные опоздания, и был даже доволен - у него появилось сорок минут абсолютно свободного времени. И обычно в это время его посещали ленивые, неспешные и потому особенно приятные мысли. Правда, полностью отключиться не удавалось. Помимо его воли в голове намертво замкнулись необходимые связи и вспыхивали время от времени, не давая забыть о себе: выяснить насчет "Проекта-54", позвонить Николаеву и далее более мелкое - зубной врач, очки, путевка, зимняя обувь и еще с десяток сигналов, периодически поступающих в мозг. Это не особенно досаждало, и Андрей был доволен своей жизнью, работой, сумасшедшей нагрузкой, с которой пока легко справлялся. Последние годы он жил в суматошном, лихорадочном напряжении, и каждая минута была наполнена его усилиями, не пропадала зря, не уходила в песок. Только иногда нападали вдруг мимолетные необъяснимые приступы хандры, связанные с ощущением, что чего-то очень важного не хватает во всех его трудах и стремлениях. Он объяснял их переутомлением и тотчас забывал об этих странных приступах, взявшись за решение очередной интересной проблемы, благо таких проблем в его работе хватало: Андрей работал в институте хроноскопии, в отделе альтернативных моделей исторического времени.

Секретарша, машинально улыбаясь, протянула ему бланк-заказ:

- Вам подписано.

- Как? Уже? А Николаев знает?

Она все с той же приклеенной широкой улыбкой пожала плечами.

Андрей выскочил в коридор и судорожно стал шарить по карманам в поисках сигарет. Потом вспомнил, что полгода назад бросил курить.

"Наконец-то и мне повезло. Просто не верится! Молодец, Николаев, сдержал слово", - и он, глубоко вдохнув пахнущий хлоркой воздух институтского коридора, побежал к себе.

Когда вокруг проступили стены большой светлой комнаты с потертым туркменским ковром над диваном, у Андрея радостно забилось сердце, и он опустился прямо на пол. Только сейчас он почувствовал, как сильно устал. Почти трое суток с небольшим перерывом на сон они вместе с руководителем маршрута просчитывали направление поля, график энергетической нагрузки, ее запас на случай ошибки. И вот получилось! Он находился в квартире своего детства в неказистом пятиэтажном доме, затерянном в глубине Щиповских переулков, в Москве, в июле 1954 года. Родители, по его расчетам, еще в начале месяцав месте с ним уехали в Крым.

Он долго сидел, прислушиваясь к тишине квартиры, к крикам детей за окном, смотрел на трепещущие зеленые блики на стенах и потолке. Потом встал и, разминая затекшие ноги, пошел в коридор, достал запасной ключ, висящий под счетчиком. Паркет, как в детстве, скрипел, каждая плитка издавала свой собственный звук.

Андрей снова, как много лет назад, летел вниз по лестнице, пропахшей кошками и кухонными запахами, и потолок над каждой площадкой так же чернел следами сгоревших спичек. Выбежав во двор, он огляделся. Солнце уже перевалило зенит, и весь двор был в тени густых высоких тополей, отгораживающих его от улицы. У флигелька в глубине двора сидел маляр Гриша, как всегда в это время дня пьяный, и голосил, подыгрывая себе на гармошке:

- Придет весна, поедем мы в Сухуми...

- Здравствуй, дядя Гриша!

- Здравия желаем, начальник, - Гриша попытался приподняться, но ноги его не держали.

- Дядя Гриша, ты меня узнаешь?

Гриша посмотрел на Андрея слезливым взглядом и обиделся:

- Почему нет? Я и выпил всего ничего. Ты полковник из двенадцатой. Но я тебя не боюсь.

- Не боишься? - удивился Андрей.

- Нет! Я вообще никого не боюсь. Вон спроси учителя. Опять он с Тонькой идет, зараза.

Андрей обернулся и вздрогнул, увидев Геннадия Петровича, потому что все время именно таким его и вспоминал - высоким, худым, в офицерском кителе без погон и штатских брюках. Все тот же шрам на виске и глубоко запавшие грустные цепкие глаза. Он шел медленно, прихрамывая, тяжело опираясь на палку. А рядом девушка в синем платье, довольно коротком для пятидесятых годов, и лицо у нее очень странное, необычное - то ли подростка, то ли женщины, то ли очень красивой, то ли дурнушки. И потому от него было трудно оторваться. Андрей был уверен, что никогда не видел ее раньше, в своем детстве, и в то же время какое-то смутное воспоминание брезжило в голове еле-еле и приятно волновало.

- Геннадий Петрович! - шагнул он навстречу.

Учитель остановился, будто испугавшись.

- С кем имею честь?

- У меня к вам дело, - Андрей смотрел то на учителя, то на его спутницу, просто не мог оторваться от нее и злился на себя за это, - я из Академии наук, по поводу вашего изобретения.

- У меня нет никакого изобретения, - глаза учителя, беспокойные, тоскующие, словно впились в Андрея.

- Я имею в виду те идеи, над которыми вы работаете сейчас.

- Откуда вы знаете про мои идеи?

- Я объясню вам, - замялся Андрей, озираясь по сторонам, - но, если можно, не здесь.

Учитель схватил девушку за руку и двинулся к парадному.

- Так как же?

- Сейчас я занят, - откликнулся с каким-то надрывом Геннадий Петрович, - зайдите попозже, к вечеру. Или завтра.

- Сегодня, в пять! - решил проявить настойчивость Андрей.

- Хорошо, хорошо, - учитель даже не повернул головы, спеша к дверям, - я живу в восьмой квартире.

- Знаю. Буду к пяти, до встречи. - Андрей отошел, потом обернулся и увидел, что они стоят в дверях и смотрят ему вслед.

- Ну что, понял? - гаркнул ему в ухо Гриша, которого он чуть не сбил с ног. Тот уже стоял, покачиваясь, посредине двора. - Если он учитель, так ему можно чужих девок хватать?

- Тебе-то что? - удивился Андрей.

- У меня на Тоньку свои виды. Я с ее отцом в корешах.

- Нужен ты ей, алкаш задрипанный, - такой девушке!

- Но ты, потише, - Гриша будто протрезвел от злобы и почти не качался, - я не посмотрю, что ты полковник, - он сунул руку в карман, - я срок тянул, мне человека пришить - раз плюнуть!

Гриша быстро заводился, в уголках рта выступила пена. Старинный детский страх перед жуткой послевоенной шпаной зашевелился в Андрее, но, внимательно посмотрев на Гришу, он вдруг увидел, что это теперь никакой не дядя для него, а просто парень лет тридцати с изможденным синюшным лицом и бегающим злобно-трусливым взглядом.

- Поди проспись, урка дешевая, - нарочито громко рявкнул он и, повернувшись, направился к воротам.

Он двинулся по Большой Серпуховской к метро, потом повернул на Житную, шел и радовался густой буйной зелени, чистому воздуху, разноцветным шарикам мороженого, купленного у метро, и чуть не подпрыгивал временами от переполнявшего его счастья. Почему-то вспомнилась прочитанная в детстве "Сказка о потерянном времени" - о том, как злая волшебница превратила нескольких мальчиков и девочек в стариков по внешности, оставив их детьми в душе. Сейчас он такой же пожилой ребенок, который только притворяется, что ему за пятьдесят, что у него приличный живот и резкие морщины вокруг рта. Все здесь было миром его детства, как же он сам мог оставаться взрослым? Церковь, в которую попала немецкая торпеда, все еще стоит без купола, одни стены. Сколько дней он провел с друзьями в ее развалинах! Калужская площадь с ее бесчисленными палатками, магазинчиками, забегаловками - здесь можно выпить морса, купить пирожков с капустой и иногда проникнуть в темный церковный зал "Авангарда" через выход.

"Боже мой, как хорошо, - думал Андрей, вытирая пот со лба, - как хорошо, что можно вернуться в этот давно исчезнувший мир и почувствовать себя дома". Его поразила тишина этого мира. Он остановился и огляделся. Действительно, машин мало, чаще улица пуста от них, но не это было причиной тишины. Он вдруг понял, что тишина у него внутри, что перестал вращаться маховик с фамилиями, датами, телефонами и неотложными делами. Его собственный мир стал казаться отсюда каким-то нереальным, вроде миража в жарком мареве пустыни. Андрей в первый раз почувствовал всю фантасмагорию своего перемещения. Его затопила сильная, давно не переживаемая - может быть, со времени детства - радость.

По этому мягкому от жары асфальту он совсем недавно проходил, а эти перила еще, возможно, хранят отпечатки его рук. Его детство и юность так органично вплетались во все эти площади и переулки, что, кажется, исчезни он тогда - и все окружающее понесло бы невосполнимую утрату.

Андрей сел на скамейку и просидел так час или два, оглушенный ожившими воспоминаниями. Он вглядывался в лица прохожих - они были совсем другими, чем лица его современников. Недавнее жестокое время, нужда, настороженность проявлялись во всех лицах, в том, как люди смотрели, разговаривали. И все это странным образом сочеталось с беспечной наивностью того, как они вдруг улыбались, как удивлялись чему-нибудь, широко раскрыв глаза и размахивая руками. Таких добродушных и по-детски доверчивых лиц Андрей давным-давно не видел, а может быть, просто не замечал. "И чему они все улыбаются? Что-то больно много веселых лиц".