Вязников Павел
Сон
Павел ВЯЗНИКОВ
СОН
...Как будто еду в метро, только ветка мне совершенно незнакома. Старый, с круглыми плафонами и мягкими выпуклыми (впрочем, уже продавленными) сидениями погромыхивает на стыках, время от времени за окном проносятся фонари. Едем долго, наконец поезд замедляет ход и останавливается у платформы - серый бетон, пилоны... Голос в динамике объявляет: "ТЕБЕ СХОДИТЬ!" Пассажиры смотрят на меня и отворачиваются. Что это, мне? "Тебе, тебе", - толкает меня к выходу какой-то тип в костюме и шляпе. "ВЫХОДИ", - подтверждает динамик.
Выхожу. Тут же, как-то поспешно даже, закрываются двери и поезд трогается. Исчезает в туннеле, на стене видна стрелка, какой обычно обозначают схему движения по веке. Только нет названия станций. Равно, как нет и названия этой станции.
Сама станция - пилонная, причем, оказывается, стоит пройти туда, где у всех станций середина, и оказываешься в гигантском зале со множеством толстенных колонн-пилонов. Поворачиваю назад, но пути уже нет, нет и платформы: тут тоже кажущееся бесконечным пространство, то ли зал с колонами, то ли множество пересекающихся сеткой широких коридоров. Кое-где висят неоновые таблицы, но на них нет никаких надписей или обозначений. Так что приходится идти наугад.
Довольно скоро я совершенно теряю направление движения и не понимаю, где нахожусь. А между прочим, бетон сменился этакой циклопической кладкой - огромные блоки без раствора, - а неоновые таблицы и скрытые за карнизами лампы уступили место коптящим, но довольно ярким факелам в кованых кулаках, торчащих из стены. Причем, факелы эти расположены все реже и наконец приходится от факела к факелу бежать в темноте, ориентируясь на далекий свет.
Очередной отсвет, не красноватый, а голубоватый - приводит меня к выходу из этого лабиринта (хотя планировка сооружения, по всей видимости проста как апельсин: сетка из пересекающихся параллельных и перпендикулярных коридоров)...
Выход вызывает в памяти слово "кромлех". Стоячие глыбы, дикий камень, сверху перекрытые третьей глыбой, вернее, плитой. Но снаружи дела обстоят немним лучше. Кольцо стоячих мегалитических камней, этакий Стоунхендж, в центре - на постаменте - грубоватый, но сразу видно, страшно древний сфинкс. Бычья(но вместе с тем и немножко человеческая) голова, с рубиновыми глазами и массивным кольцом в носу, львиное тело и мощные крылья. Левая передняя лапа прижимает свиток, а правая повернута... эээ... ладонью вверх и поддерживает чашу, в которой горит огонь. На широком бычьем лбу - диадема с буквой "А" в середине, и я откуда-то знаю, что читается эта буква так: "Аз Алеф-Альфа". Непонятно, но звучно. Оглянувшись, вижу черный провал входа в лабиринт между двух мегалитов, хотя никакого здания не наблюдается. А выйдя из кольца камней, оказываюсь в пустыне и поднимаюсь на бархан, загребая песок.
И сразу вижу город. Город, похоже, тоже старинный, с невысокими, но очень толстыми стенами, за которыми видны какие-то пирамиды и купала, башни и зиккураты. Стены города срисованы с учебника истории древнего мира, вернее, с вавилонских стен - лазурная керамика, шествующие одно за другим фантастические животные, вьющиеся лозы. В воротах и на улицах никого, и я беспрепятственно прохожу, хотя откуда-то слышен гул толпы. А вообще-то обычный город, такой южный, чистый, хотя улица присыпана густой белой пылью. Дома из ракушечника, дощатые двери выкрашены голубой краской и обведены по косяку краской черной; из-за дувалов свешиваются разлапистые ветви каких-то деревьев. Заглянув за одну из дверей вижу пустой двор с маленьким бассейном, деревянным навесом над террасой, брошенной в углу на настиле грудой подушек и одеял. Валяется какой-то огромный кувшин, и у стены совершенно неуместно поставлен тяжелый облупившийся велосипед... Откуда-то - неприятное чувство, что за мной наблюдают. Оглядываюсь никого нет. И снова иду по улице. Вдруг меня тянут за рукав. Оборачиваюсь и вижу девочку лет, наверное, десяти, в длинном платье. Она испугано говорит: "Вы тоже опоздали? Бежим скорее переулком, а то...". Следую за ней, мы бежим узким переулком заросшим лопухами, несколько раз сворачиваем и вдруг совершенно неожиданно оказываемся на площади, сплошь забитой народом. Площадь огромна. Вдали возвышается чудовищных размеров дворец, такой же массивный, как и все здесь, но украшенный какими-то золотыми завитушками по карнизам. Гул становится громче, хотя по-прежнему непонятно: голос что-то говорит, все смолкают, через некоторое время шум, ропот, вскрики, и снова голос. Голос такой... командный... или нет... ну, голос для того, кто распоряжается на площади. Лица, спины - все у окружающих напряжено. Все чего-то ждут. Я проталкиваюсь вперед и меня неожиданно легко пропускают. И очень скоро я оказываюсь перед помостом... вернее, перед эшафотом. Потому что на нем стоят виденные в разных книгах орудия казни, и на них лежат, висят, болтаются люди. Колья, колеса, глаголи, какие-то рамы и столбы... И среди всего этого ходит человек в черном, в поверх балахона с капюшоном у него наброшена сеть через плечо, в руках - фонарь со свечой и жезл. И неторопливо закручивают гарроту молодчики в черном же, но не в балахонах, а в рубашках и штанах. Кто в гарроте... не видно. Видны только ноги. Остальное заслонили черные.
Вот тип в балахоне поднял руку, и площадь смолкла.
- Смотрите! - говорит Черный. - Вот что ждет избранных мной! - и широким жестом указывает на казненных (а их много очень. И тут представлены, наверное, все виды казней, про которые я слыхал).
- Смотрите и ужасайтесь! Все они умирают невинно и без суда! Я, только я решаю их судьбу! Я и рок! Вашу судьбу! Сейчас еще один из вас придет сюда! И помните, что ни один из вас не избежит казни, сейчас или позже! Ни один! Так пусть придет ко мне тот, на кого я укажу!
И плавным величественным жестом показывает на огромный барабан, вроде лотерейного, то есть он и есть лотерейный. И вынимает из барабана шарик, поднимает его и кричит:
- 228! Пусть все поднимут свои таблицы и пусть каждый смотрит на число у своих соседей! 228! 228!
Движение в толпе, недалеко от меня возникает возня и из толпы выталкивают подростка в светлой рубашке. Парнишка испуган и пытается скрыться в толпе, но его не пускают, выталкивают, подгоняют к самому эшафоту, и черные молодцы подхватывают его и подводят к главному, крепко держа мальчика за руки.
- Ну что ж, вот и еще один, - удовлетворенно говорит Черный и, приподняв подростку подбородок, смотрит ему в лицо. - Дети - это хорошо... Дети беззащитны и бесправны. Захотел - погубил, не так, так иначе. И... ладно. Готовьте его.
Мальчика тащат в сторону, сноровисто раздевают и ставят около положенного верхним концом на какую-то приступочку распятия. Черный, не глядя, поднимает жезл и произносит:
- Ну, снова спрашиваю: есть среди вас охотники выйти сюда добровольно и заменить этого? (небрежный жест через плечо), - Все равно все там будете, не раньше, так позже. Итак? Я считаю до десяти! Раз! Никто не пожалеет беднягу? Два! Смотрите! Три!..
А мальчик... смотрит прямо на меня... В упор. _Т_а_к_ смотрит... А в самом деле, если все равно, так...
А Черный тоже смотрит. И ухмыляется, потому что видит, что я очень боюсь. Очень.
А мальчик опускает глаза.
А Черный пожимает плечами и усмехается, потом ставит свой дурацкий фонарь и говорит:
- Ну так как? Четыре! Пять! Шесть!
А мальчик уже ни на кого не смотрит. Смотрит себе под ноги.
А Черный расхаживает взад-вред и всякий раз, разворачиваясь, бросает взгляд... на меня. И считает.
- Семь! Восемь!
А эти... уже уложили парня навзничь.
- Девять!
А я уже рядом. Только по-моему, я там оказался каким-то непонятным образом, не шел, а так. Может, сам Черный это и устроил.
Мальчика отпустили и он, дрожа, одевается. А Черный, ухмыляясь, смотрит на меня.
- Что же, прошу. Добровольцам почет. Ну, вы видели? Нашелся доброволец! Сам вызвался и правильно! Все равно все тут будете!
И издевательски:
- Ну-с, прошу... доброволец! Твое-то число - человеческое?.. Ну, ладно.
Короче, очень скоро я смотрю на него сверху вниз, хотя, как не странно, боли не испытываю. Вернее, есть какое-то представление о боли... впрочем, это трудно объяснить.
А он вдруг смеется:
- Нет, вы посмотрите на него! Герой!
Черный поднимает фонарь и с ним подходит вплотную, рассматривает, паясничает.
- Во, видали! Нашел-таки человека, каков? Все смотрите! Бла-ародный! До-обрый! Чувствительный такой! Герой! А?!
Оглядывается, широко поводит фонарем:
- Все видят? Сегодня удачный день! Есть доброволец! Есть идиот с чувствительной - но очень глупой! - натурой! Есть некто, кто пришел, ни в чем не успел разобраться и полез на рожон! Смотрите!
Снова ставит фонарь, спускает с плеча сетку и зачем-то трясет передо мной, а потом тыкает меня жезлом.
- Ну ты... Ты что же, вообразил себя спасителем? Или, чего доброго, Спасителем с большой буквы? Книжек начитался или сам по себе дурак? Комплексы, глупости вроде того, что дети - чистые души и цветы жизни? Комплекс жертвы? Мазохизм? Тебе бы к психиатру или психоаналитику, а ты сюда? Гер-рой... Претерпеть за ближнего? А ты его знаешь, этого ближнего? А может, ему поделом? Ты думаешь, сюда хоть один напрасно попал? Ты видел, как они его вытолкнули? И еще рады были, потому что, во-первых, не на них выпало, а во-вторых, интересно! А про него ты что знаешь? Может, он тебя бы сам с радостью того?.. Слушай, а может у тебя и правда заскок на идее искупительной жертвы? Тогда должен тебя разочаровать - ты никого не спас! Никого! Тут все обречены - не раньше, так позже! И себя погубил! Ты хоть понимаешь, что навесил на себя с полдюжины смертных грехов? Гордыня! Самоубийство! Богохульство! Да-да, и богохульство тоже; думаешь, я не понимаю, что распятие для тебя - не просто казнь? Да вы, добровольцы все думаете о сходстве с этим самым... не так, что-ли? Ты думаешь, случайно я эту штуку приберегаю под конец? Девять из десяти добровольцев жмутся при виде всего прочего, на кол, колесо, крюк не идут ведь! А те, кто идут все равно подспудно ассоциируют себя с... с тем же, с кем и ты! А мальчишку, мальчишку-то я, думаешь, случайно выбирал? Тут дело верное - женщины, дети, да еще в сочетании со столбом в виде буквы "Т" - наживка пренадежная! Не так? Тогда, чего ж ты не вылез раньше? Вон какой выбор был! Думаешь, всем этим не страшно было? Не больно? Или ты сострадаешь только выборочно? Тогда это хуже равнодушия! Тогда ты вылез ради самолюбования! Они-то тебя не волнуют! Не так? Так что - никому от твоей глупости лучше не стало, а сам!.. Вот, если бы ты подождал еще немного, узнал бы, что т ы как раз мог убираться отсюда! Ты думаешь, тебя запомнят хотя бы? Будут вспоминать: "Ах, это тот, что спас мальчика, пожертвовав собой!"? Что ты попадешь в анналы, на твоем примере будут воспитывать подрастающее поколение? Дудки! Скажут только: "Дурак, сам напросился!", как говорится, "скажут - гикнулся Брезенчук, а больше ничего не скажут". Ну что?
