Андрей Воронов-Оренбургский
Ярое око
Русским мечам и знаменам
посвящается
...Вид их адский и наводит ужас.
У них нет бороды, только у иных несколько
волос на губах и подбородке. Глаза узкие,
быстрые – в них бьется ярость и зло. Голос
хриплый и острый. Они сложены прочно и
долговечны.
Киракос, армянский историк XIII в.
Этот проклятый народ мчится на конях
так быстро, что никто не поверит,
если сам не увидит.
Клавиго, XV в.
Или мы разобьем головы врагов о камень, или
они повесят наши тела на городских стенах.
Из древнего персидского стихотворения.
...Не успели урусы собраться для битвы,
как татары обрушились на них в несметном
числе, и сражались, и бились обе стороны с
неистовым, неслыханным мужеством.
Ибн аль-Асир.
ОТ АВТОРА
Древняя Русь. Сердце и колыбель будущей Великой России. Земля, не знающая ни времени, ни страха, ни рабства. Здесь даже камни и проплывающие облака говорят о мужестве наших предков, об их героизме, святой вере и стойкости.
...Нет ничего красноречивее одинокой реки, которая несет свои ленивые воды в бурых, выжженных солнцем степях Приазовья. Имя ей – Калка. Сквозь тишину восьми веков – эта история о кровопролитном сражении русских воинов с передовыми полчищами Чингиз-хана. Это суровая история о междоусобной вражде русских князей и трусости половцев, участвовавших в сече на нашей стороне. Это повествование о ключевом моменте в жизни средневековой Руси...
Невеликое число русичей 31 мая в 1223 году от Рождества Христова сошлось с врагом насмерть на этой реке за свою жизнь, свою свободу, за нас с вами.
И пусть дружины русских князей потерпели в этой неравной битве поражение... Но поражение это значило больше, чем последующие победы Святой Руси. Это был первый блестящий пример всем свободным людям, всему христианскому миру... пример того, что может горсть храбрецов, если они откажутся подчиниться воле тирана.
...Гибель героев, кровь и пожарища той битвы осветили дорогу русским князьям на Куликово поле, объединив их духовные и ратные силы в единый стальной кулак, под Святой Хоругвью Спасителя Мира – Христа.
На протяжении всего последующего сопротивления монголо-татарскому владычеству эти боевые хоругви служили нашим предкам и путеводной звездой, и духовным воинским знаменем.
Именно от таких древнерусских хоругвей, как «Ярое Око», Новгородская «Знамение Божией Матери», Смоленская «Божия Матерь Одигитрия», а также стяги воинов-защитников Земли Русской Георгия Победоносца, Дмитрия Солунского и Михаила Архистратига, позже в истории государства российского берут начало и все боевые знамена легендарных русских полков.
Глава 1
...Из бурых степей Приазовья, выжженных солнцем, с белесых солончаков дул жаркий ветер.
Обуглившаяся твердь стала похожей на черепаший панцирь – такая же твердая, гулкая, как полая кость. Трава взялась желтизной, покоробилась, по-старушечьи пригнулась к земле и шуршала под стать пергаменту, когда ее трепали горячие персты суховея.
Из-за песчаного откоса, на спекшихся глинистых комьях которого млели узорчатые стрелки ящериц, выпрыгнул бродяга-шакал, повел лакированным носом туда-сюда и уныло порысил прочь, будто комок рыжей пыли.
И вновь над Дикой Степью[1] взялась мертвящая тишина. Лишь у подножья холма продолжали цвиркать о щебень когти стервятников; трещали и гребли пылищу разлапившиеся крылья да жадно выстукивали, щелкали хищные клювы, справляя мрачную тризну.
Внезапно один из пернатых могильников[2] насторожился. Его припавшая к добыче лысая голова замерла. Из-за кургана донеслось тихое бренчанье камней и звенящий хруст песка. Красная ободранная шея птицы напряглась. В отливающем жестокой бездонной чернью зрачке отразилась застывшая пена белых облаков, красный гребень песчаника и... темный силуэт одинокого всадника.
Странным и необычным казался взявшийся ниоткуда чужак. В иноземном корзно[3] и доспехах, затерянный в этой прорве нелюдимых равнин, где всюду валялись растасканные зверьем человеческие и лошадиные кости, он казался призраком, который остановил бег своего коня, чтобы получше рассмотреть эту картину.
И правда, куда бы он ни бросал взгляд своего единственного пытливого глаза, всюду виднелись вехи смерти: белые черепа со страшными зарубинами мечей и пустодырыми метинами от копий и стрел. Вехи эти видны были и вдоль широкого шляха, что протянулся с юга на север. По краям он был едва обозначен костями, но расстояние соединяло их вдали в непрерывную цепь, утыкающуюся в сабельную полосу горизонта.
...Поджарый вороной жеребец с длинной блестючей гривой нетерпеливо вскинул морду, звякнул золоченой уздой, еще больше насторожив больших птиц.
Могильники теснее сбились над добычей, валявшейся посреди пыльной травы. Нахохлились, нервно переступая высокими лапами, – железные полумесяцы когтей заскребли по заскорузлой коже земли.
Всадник подъехал ближе, щелкнул двухвостой плеткой. Тяжело взмахивая нагретыми солнцем крыльями, падальщики перелетели на ближайшие бугры. Но один из них, тот, что первым заметил чужака, стал набирать высоту... И уже с вершины полета острому взору хищника стала отчетливо зрима истинная панорама того, что до сроку скрывали песчаные осыпи безымянного кургана...
На безлесой равнине, выжидая команды своего полководца, подобно тугим змеиным кольцам развернулись густые ряды огромного войска. Всадники стояли неподвижно в грозном, немом молчании. Выпукло были видны железные шлемы, блестящие латы, кривые клинки, копья и щиты, на которых ослепительно ярко горели звезды и блики солнечных лучей. Сотня за сотней, тысяча за тысячей, широкой полноводной рекой расплескались железные волны орды. Душная известковая пыль, поднятая несчитанной тьмою ног и копыт, волокуш и колес, стояла над степью...
Стервятник очертил круг и пошел на новый – еще выше, еще более обозримый... Взор выхватил белую юрту, подле нее рогатый бунчук[4] с пятью конскими хвостами – знак силы и власти монголов[5]... Увидел вереницы обозов и степняков, стекавшихся к лагерю бурливыми ручьями; но из-за дыма несметных костров этих полчищ глазам было не суждено разглядеть боевой стан и пасущиеся на склонах холмов стотысячные табуны...
Сколько их? Тридцать полков? Или больше, пятьдесят? А может, сто?
...Огромные крылья подняли птицу к лазоревым аркадам небес – и вот уже блеснула далече, внизу, серебристой дугой излучина могучего Днепра... И где-то там, если гнать коней прямо на север, в полдень можно услышать в дремлющей тишине медные всплески колокольного благовеста матери городов русских – Киева[6].
...Черный крест силуэта падальщика превратился в неподвижную точку, не больше тыквенного семечка, а вскоре и вовсе исчез...
Но войско монголов никуда не ушло – осталось на месте. Здесь, в Дикой Степи, на половецких безбрежных кочевьях, затаилась грозная неодолимая татарская сила, скрываясь и хоронясь от дозоров русичей до последнего страшного дня.
...Одноглазый Субэдэй-багатур[7] – суровый и непобедимый полководец великого Чингиз-хана[8], цепким взглядом проводил полет сильной птицы. О, как он завидовал в тайниках души свободе стервятника! Как страстно он хотел бы сейчас обратиться в эту хищную птицу, чтобы так же вольготно летать в любые края, куда кликнет сердце, куда пожелает душа. Но он – нукер[9] великого кагана[10], «Потрясателя Вселенной», краснобородого Чингиз-хана. Его верный слуга – уже более сорока зим. Он – Барс с Отгрызенной Лапой – так зовут его в Золотой Юрте владыки, так называют его между собой воины. А потому он, Субэдэй, без колебаний направит морды коней своих непобедимых туменов[11] туда, куда прикажет долг, туда, где повелитель и совет курултая[12] больше всего нуждаются в его острых саблях. «Бог на небе, каган – божья сила на земле», – заученно прошептали его губы и беззвучно повторили главный завет Чингиз-хана: «Всегда унижайте и убивайте ваших врагов и возвеличивайте ваших друзей».
Субэдэй, оставаясь в седле, бросил равнодушный взгляд на распростертое тело у копыт своего коня. Падальщики уже сделали дело – успели выклевать глаза чернобрового юноши и искалечить его лицо, еще сохранившее гордые, мужественные черты.
За спиной полководца послышались крики воинов, погонявших лошадей; громче загремели боевые барабаны и сигнальные рожки сотников, но старый Барс с Отгрызенной Лапой и бровью не повел. Субэдэй знал – орда исполняет его волю. Еще вчера, на закате, он отдал войску приказ: «Утром, после крика петуха, строиться на равнине позади кургана».
Внезапно мысли его прервал голос подбежавшего тургауда[13]: припав на одно колено и в почтении склонив голову, телохранитель доложил:
– Прибыл Джэбэ-Стрела[14]. За ним следует весь его отряд – десять тысяч всадников.
– Где он? – Грозный старик недоверчиво покосился на тургауда, по-рысьи прищурил единственный глаз.
– Нойон[15] у твоей Белой Юрты, бесстрашный! Сейчас поднимается на курган... Он жаждет видеть тебя.
Субэдэй пришпорил черного, как ночь, скакуна арабских кровей... Джэбэ, прославленный воин и храбрец, которого хранят боги от копий и мечей врагов, все последние дни не выходил из головы старика. Шесть дней назад по его приказу нойон бросился со своими воинами по кровавым следам разбитых кипчаков
