Полина ДАШКОВА

ЛЕГКИЕ ШАГИ БЕЗУМИЯ

Глава 1

Москва, март 1996 года

Лена Полянская волокла коляску по глубокой мартовской слякоти и чувствовала себя волжским бурлаком. Колеса утопали в комкастом талом снегу, тротуар узкого переулка был покрыт высокими затвердевшими сугробами, а по мостовой неслись машины, обдавая прохожих густой коричневой грязью.

Двухлетняя Лиза то и дело пыталась встать на сиденье коляски, ей хотелось идти ножками, она считала, что уже большая для коляски, к тому же вокруг было много интересного: воробьи и вороны шумно дрались из-за мокрой хлебной корки, лохматый рыжий щенок гонялся за собственным хвостом, большой мальчик шел навстречу и грыз огромное ярко-красное яблоко.

– Мама, Лизе тоже надо яблоко, – важно сообщила девочка, вставая на ноги в очередной раз.

На ручке коляски висела большая сумка с продуктами, и, стоило Лене приподнять Лизу, чтобы как следует усадить на место, коляска тут же потеряла равновесие и опрокинулась.

– Все упало, – со вздохом констатировала Лиза, глядя с маминых рук, как сыплются в грязь продукты из порванной сумки.

– Да, Лизонька, все упало. Сейчас будем собирать. – Лена осторожно поставила дочь на тротуар, стала поднимать из слякоти и отряхивать перчаткой пакеты с продуктами и тут заметила, что из окна припаркованного на другой стороне переулка темно-синего «Вольво» за ней кто-то внимательно наблюдает. Стекла машины были затемненными, в них отчетливо отражались сугробы и прохожие, Лена не видела, кто именно за ней наблюдает, но взгляд чувствовала.

– Конечно, забавное зрелище, – усмехнулась она, кое-как привязывая сумку к ручке коляски, усаживая Лизу и отряхивая испачканные кожаные перчатки.

Сворачивая во двор, она опять увидела темно-синий «Вольво». Он проехал совсем близко на минимальной скорости, словно сидевшие в нем люди хотели зафиксировать, в какой именно подъезд вошла молодая мамаша с коляской.

Людей этих было двое – женщина за рулем и мужчина рядом, на переднем сиденье. Лена их, конечно, не видела, зато они ее видели отлично.

– Ты уверен? – тихо спросила женщина, когда за Леной закрылась дверь подъезда.

– Абсолютно, – кивнул мужчина, – она почти не изменилась за эти годы.

– Ей сейчас должно быть тридцать шесть, – заметила женщина, – а этой молодой мамаше не больше двадцати пяти. И ребенок такой маленький… Ты не перепутал? Все-таки столько лет прошло.

– Нет, – твердо ответил мужчина, – я не перепутал.

В пустой квартире заливался телефон.

– Ты можешь сейчас со мной поговорить? – Лена с трудом узнала голос своей близкой подруги, бывшей сокурсницы, Ольги Синицыной – голос в трубке был каким-то чужим, хрипловатым и очень тихим.

– Здравствуй, Олюша, что случилось? – Лена прижала трубку ухом к плечу и стала развязывать ленточки на Лизиной шапке.

– Митя умер, – проговорила Ольга совсем тихо. Лене показалось, что она ослышалась.

– Прости, что ты сказала? – переспросила она, стягивая с Лизиных ног сапоги.

– Мама, Лизе надо а-а, – торжественно сообщила дочь.

– Олюша, ты дома сейчас? Я перезвоню тебе через пятнадцать минут. Я только что вошла, раздену Лизу, посажу на горшок и сразу перезвоню.

– Можно, я к тебе приеду прямо сейчас? – быстро спросила Ольга.

– Разумеется, можно!

Ольга и Лена были ровесницами – обеим по тридцать шесть. Митя Синицын, родной брат Ольги, был младше на два года. Отчего мог внезапно умереть совершенно здоровый, полный сил и планов на будущее тридцатичетырехлетний человек, не пьющий, не употребляющий наркотики, не связанный с криминальным миром?..

До прихода Ольги Лена успела накормить обедом и уложить спать Лизу, вымыть посуду, сварить щи и запустить стиральную машину. Сегодня она планировала перевести хотя бы пять страниц из огромной статьи новомодного американского психолога Дэвида Кроуэла «Жестокость жертвы», опубликованной в журнале «Нью-Йоркер» и посвященной новейшим исследованиям в психологии серийных убийц.

Несмотря на то что Лизе едва исполнилось два годика, Лена работала очень много, продолжала заведовать отделом литературы и искусства все в том же журнале «Смарт». Главный редактор пошел ей навстречу, разрешил оставить только два присутственных дня в неделю. Львиную долю работы она просто брала домой и сидела за компьютером ночами. А в свои два присутственных дня оставляла ребенка на одинокую старушку соседку – ни у самой Лены, ни у ее мужа Сергея Кротова не было родителей. Лиза росла без бабушек и дедушек, а для интеллигентной пенсионерки Веры Федоровны провести день со спокойным, ласковым ребенком было только в радость. Да и деньги, которые ей за это платили Лена и Сергей, оказались нелишними при ее мизерной пенсии.

– И в ясли Лизоньку не вздумайте отдавать! – говорила Вера Федоровна. – Пока я на ногах, пока голова варит, буду с ней сидеть столько, сколько нужно.

Вера Федоровна из квартиры напротив была для Лены настоящей палочкой-выручалочкой. Дело не только в том, что зарплаты Сергея, полковника МВД, заместителя начальника криминального отдела в Управлении внутренней контрразведки, едва хватило бы на жизнь. Главное, сама Лена не могла существовать без работы. Она понимала – стоит немного расслабиться, и на ее место тут же возьмут другого человека.

Время у Лены было расписано по минутам, выматывалась она страшно, спала не больше пяти часов в сутки. Сейчас от драгоценных двух часов Лизиного дневного сна остался всего час, то есть полноценные две страницы перевода. Но сесть за компьютер Лена даже не пыталась.

После Ольгиного звонка она могла думать только о Мите, представляла, что сейчас творится с родителями, с восьмидесятилетней бабушкой Зинаидой Лукиничной, которая, несмотря на свой солидный возраст, сохранила светлый ум и острое восприятие жизни… и смерти, разумеется, тоже.

Что же могло случиться с Митей? Несчастный случай? Машина сбила на улице? Кирпич на голову упал? Но кирпич, как известно, ни с того ни с сего на голову никому не падает.

Лена включила электрический чайник, насыпала кофейных зерен в кофемолку, и тут раздался звонок в дверь.

Ольга стояла на пороге в каком-то черном платке, вероятно бабушкином. Из-под платка беспорядочно выбивались лохматые ярко-золотистые пряди. С первого взгляда было заметно, что она не причесывалась, не умывалась, напялила на себя что под руку попало. Известие о Митиной смерти застало ее врасплох. Значит, несчастный случай?

– Он повесился, – тусклым голосом произнесла Ольга, снимая пальто, – он повесился сегодня ночью, у себя в квартире. Привязал брючный ремень к газовой трубе, которая проходит над кухонной дверью.

– А где в это время находилась его жена? – быстро спросила Лена.

– Спала. Спокойно спала в соседней комнате и ничего не слышала.

– Кто первый обнаружил? – Лена хотела сказать «труп», но запнулась – трудно было произнести это слово по отношению к Мите, который совсем недавно забегал к ней в гости, сидел вот здесь, на кухонном диване, весь искрился энергией, здоровьем и радужными планами на будущее.

– Жена обнаружила. Проснулась, вышла на кухню и увидела.

Лена вдруг обратила внимание, что в последнее время Ольга перестала называть жену своего брата по имени. А раньше величала Катюшей, Катенькой.

– И что было дальше? Ты хоть чаю глотни горячего. А хочешь, я тебе щей налью? Только что сварила.

– Нет, – Ольга отрицательно замотала головой, – нет, не могу я ничего есть. И пить не могу. Окошко приоткрой, покурим, пока Лизавета спит. Как было на самом деле, никто не видел, – Ольга нервно передернула плечами и глубоко затянулась, – все известно только с ее слов, а она ничего не помнит. Так вот, она сама вытащила Митю из петли…

– Подожди, – перебила Лена, – но ведь у Мити рост сто девяносто, и весит он порядочно, не худенький. А Катя, насколько я помню, девочка-дюймовочка, она его в два раза легче и ниже на три головы.

– Да, она говорит, это было очень трудно. Но она не могла оставить его так, надеялась, вдруг еще жив… Нет, ты не думай, я сейчас нормально соображаю. Я понимаю, в жизни бывает всякое, но вот так, ни с того ни с сего, даже записки никакой… А главное, Митя всегда считал, что самоубийство – страшный грех, искренне считал. Это, конечно, для милиции не довод, но Митюша крещеный, православный, к исповеди ходил, причащался. Редко, правда, но все-таки… А теперь я даже заочно отпеть его не могу, самоубийц не отпевают. Любой грех можно замолить – только не этот.

У Ольги были темные круги под глазами, рука с потухшей сигаретой мелко дрожала.

– Он забегал ко мне около месяца назад, – тихо сказала Лена, – у него было столько планов, рассказывал, что написал пять новых песен, вышел на какого-то известного продюсера, теперь, мол, у него пойдет один клип за другим… Я не очень хорошо помню, о чем мы говорили, но у меня осталось ощущение, что все у Мити отлично. Он был немного возбужден, но радостно возбужден. Может, рухнули какие-нибудь его надежды, связанные с этим продюсером?

– Эти надежды рождались и рушились у него по десять раз в месяц, – грустно усмехнулась Ольга, – он привык, относился к этому вполне спокойно. И всякие продюсеры, мелкие и крупные, без конца мелькали в его жизни. Нет, если уж говорить о том, что его действительно волновало, так это собственное творчество, не в смысле популярности и денег, а в смысле пишется – не пишется. В последний месяц ему писалось как никогда, и это для него было главным.

– То есть ты не исключаешь, что Митя не сам?.. – осторожно спросила Лена.

– Милиция уверяет, что сам. – Ольга закурила еще одну сигарету.

– Ты вообще ела сегодня что-нибудь? Ты куришь как паровоз, на голодный желудок. Хочешь, я кофе сварю?

– Свари, – равнодушно кивнула Ольга, – и, если можно, я приму душ у тебя. Я ведь даже не умывалась сегодня, и в морге успела побывать… Ты прости, что я с этим кошмаром к тебе заявилась, но дома сейчас очень тяжко, мне надо немного опомниться, а потом уж родителей и бабушку приводить в чувство.