Андрей Дашков

Собиратель костей

Последняя книга на Земле

Бесплодна и горька наука дальних странствий.

Сегодня, как вчера, до гробовой доски —

Все наше же лицо встречает нас в пространстве:

Оазис ужаса в песчаности тоски.

Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя —

Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит,

Чтоб только обмануть лихого старца – Время,

Есть племя бегунов. Оно как Вечный Жид.

И, как апостолы, по всем морям и сушам

Проносится. Убить зовущееся днём —

Ни парус им не скор, ни пар. Иные души

И в четырех стенах справляются с врагом.[1]

…Дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтоб я не превозносился.

Последний человек живёт дольше всех.

1

«Положи в вино розовую жемчужину. Когда пройдёт трое суток, вылей вино в реку, текущую на восток. Зачатие должно произойти в ночь новолуния. И пусть человек, которого ты не знаешь, той же ночью даст проглотить жемчужину чёрному коту, а на следующее утро отправится в путь и отвезёт кота за море, где продаст первой попавшейся на глаза женщине. Тогда твой сын будет здоров, богат, окружён любовью, умен и счастлив».

Вот что представлял собой рецепт моего благополучия, выданный моей юной и наивной матери каким-то бродячим шарлатаном задолго до того, как я появился на свет. Она не поленилась и приготовила розовую жемчужину. Правда, мой венценосный папаша был нетерпелив, и жемчужина пролежала в вине не трое суток, а только несколько часов. Луна находилась в последней четверти; река текла на юг; у кота было белое пятно на груди; ленивый слуга отвёз его далеко, но, конечно, не за море. Кому он его всучил – неизвестно, а жемчужину скорее всего пропил.

В результате я здесь, в Боунсвилле.

Это неплохое место, если у вас не осталось претензий к Мойрам[2] и вы не знаете, что делать со своей жизнью. Я до сих пор не разбогател. Любовью отнюдь не окружён, хотя изредка срываю плоды с червоточинкой в местном саду удовольствий. Сад называется «Заведение Катрин». Что такое счастье, я не знаю. Хотелось бы попробовать его на вкус. Говоря по правде, я на самом дне. Человек высокого рода, но пал так низко, что дальше некуда. У меня нет сколь-нибудь заметной суммы денег, жены, детей, особого ума и приличного занятия. С другой стороны, я свободен, не жалуюсь на здоровье и не обременён долгами.

Недавно Господин Исповедник, закреплённый за нашим, не самым благополучным, кварталом, имел со мной долгую серьёзную беседу. Почти душеспасительную. Сейчас вы поймёте, почему я говорю «почти». Суть беседы сводилась к тому, что, по мнению Господина Исповедника, я достиг такого возраста, когда надо подумать и о… теле.

Вероятно, он намекал на то, что пора, дескать, начинать собирать кости, однако я ещё не чувствовал себя готовым к этому. Но, в общем, я не возражал против основного тезиса. И без того большую часть суток я грезил о роскошном теле Долговязой Мадлен. Табор, с которым она пришла в город, свернул шатры и растворился в утреннем тумане пару месяцев назад. Табор ушёл, а Мадлен осталась. Как заноза в сердце. Во многих сердцах, не только в моем…

Впрочем, эта история не обо мне. Я – только очевидец и ничтожный свидетель. Я многого не понимал раньше и кое-чего, наверное, не пойму до конца своих дней. Тут я самоустраняюсь, ухожу в тень, чтобы по мере возможности говорить из тени. Как всегда, попытаюсь быть полезным, но не назойливым.

Все началось с появления в городе этого мрачного человека в просторном плаще багрового цвета, подбитом коричневым мехом, и всем нашим сразу стало ясно, чем хорош такой плащ – на нем почти незаметны пятна крови. Кроме плаща, на незнакомце были кожаные брюки, сапоги с низкими голенищами, квадратными носами и потёртыми бронзовыми шпорами, длиннополый сюртук, под которым удобно прятать то, что не предназначено для посторонних глаз, лоснящийся бархатный жилет, расшитый нелепыми фиолетовыми и лиловыми цветами и оттого похожий на ночной луг в лунном свете, а также чёрная шляпа с круглой тульёй и широкими рваными полями, приобретшими вид вороньих крыльев, побитых дробью. Сходство особенно усиливалось, когда человек начинал двигаться – при каждом его шаге или скачке его лошади поля шляпы совершали взмахи, обдавая потоками воздуха жёсткое, скрытое в тени лицо.

В этой тени удивительно ярко сияли глаза – сильно вытянутые к вискам, густо обсаженные ресницами, зеленоватые, полупрозрачные, отрешённые и фантастические. То изумруды, то чешуйки дракона, то бессмысленные линзы, наполненные стоячей болотной водой. Они неуловимо менялись. Трудно было понять, что выражал их взгляд. Женщин определённого сорта он почти сразу же валил на спину; некоторых мужчин приводил в тихое бешенство. Многие в присутствии незнакомца испытывали неудобство и суеверный страх – это при том, что Боунсвилль находился поблизости от Погоста Святош с его знаменитой на весь обитаемый мир Братской Могилой! И парни у нас в большинстве своём были не пальцем деланные…

Но вначале никто не видел этих странных глаз. Незнакомец въехал в город под вечер на белой кобыле и сразу же направился к заведению Хомы. Должно быть, он заранее знал, что ему нужно. Он двигался с севера, из голых земель, а его лошадь одним своим видом привела в восторг владельца живодёрни. Чужак обратил на себя особое внимание уже тогда, когда пробирался по улицам. В сумерках казалось, что ворон сидит на плечах обезглавленного тела и тщетно пытается взлететь. У ворона были стеклянные глаза на груди, а вместо клюва торчал медвежий коготь.

В раке, висевшей за плечами незнакомца на манер рюкзака и державшейся на широких кожаных лямках, тяжело и красноречиво громыхали кости. Те из местных, кто был достаточно опытен, чтобы по звуку определить их количество, останавливались и с благоговением глядели ему вслед. По мере того как чужеземец удалялся, благоговение сменялось необъяснимой тревогой и отвращением.

Судя по всему, человек в красном плаще был близок к тому, чтобы собрать ДЕКАН. Возможно, уже тогда в его раке лежала ВОНДАРА или даже ДЕВЕРА. Все знали, что это означает. Незнакомец знал это лучше всех и потому был абсолютно уверен в себе.

Позже мы получили возможность разглядеть и его лицо, и глаза, и раку. Познакомиться, так сказать, поближе. Для некоторых это стало последним знакомством в их жизни.

Иногда я думаю: как сложилась бы моя дальнейшая судьба, если бы человек в красном проехал мимо или не появился вовсе? Хотел ли я покоя на самом деле? Порой мне кажется, что я мог бы обрести своё маленькое счастье вместо большой беды. Временами я готов был проклясть чужака. Но тогда, в первый день, я тоже почти мгновенно попал под его неотразимое влияние.

Он обладал шармом искусителя, романтическим очарованием какой-то запредельной порочности, владел секретами бесстрашия и манипулирования себе подобными. За ним тянулся невидимый, но ощутимый шестым чувством шлейф смертного греха, и то, что он явно не собирался останавливаться на достигнутом, внушало невольное уважение даже самым крутым из нас. А я совсем не был крутым. Я всего лишь подавал дрянное пиво клиентам Хомы.

Он вошёл в кабак, поднял на лоб противопыльные очки, покрытые муаровыми разводами, и с порога оглядел помещение и всех находившихся в нем людей своими не вполне человеческими глазами. На его губах появилась тонкая ироническая улыбка, словно он думал про себя: «Господи, куда только заносит нелёгкая, и с какими подонками приходится иметь дело!»

Мы простили ему эту улыбку, как прощали с тех пор многое. Слишком многое.

Я жадно разглядывал его, что было верным признаком не до конца растраченных иллюзий. Любой новый человек был интересен мне, а этот разительно отличался от всех остальных. Меня удивила его молодость. По возрасту мы могли бы быть братьями, но на его лице я прочёл чудовищное, леденящее безразличие к жизни, присущее древним старцам. И не была ли его «молодость» только видимостью – вот в чем вопрос. Складывалось впечатление, что он пережил и зрелость, и старость, и саму смерть, как другие переживают пору юношеских ошибок и заблуждений…

Он раздвинул полы плаща цвета заката и засунул руки в карманы брюк. Это было общепринятым знаком того, что он не собирается ни с кем ссориться. Так, с руками в карманах и с ухмылкой на слишком юном лице, он прошёл к стойке. Шляпа-ворон отмерила двенадцать взмахов. С её «крыльев» осыпалась бриллиантовая пыль. Кости в раке издавали глухой перестук. Я заметил, как при этом звуке вытянулось лицо Ржавого Короля – самого удачливого из наших специалистов по костям. Он со своей жалкой ШОНДОЙ отныне был только шутом при истинном короле.

Возле стойки человек в красном освободил свои плечи от нелёгкой ноши, которую обычно не доверяют никому. Сняв раку, он поставил её на табурет рядом с собой. Все видели её. Она была настоящим произведением искусства. Самая дорогая модель фирмы «Козин и Бауэр» из высоколегированной жаропрочной и кислотоустойчивой стали, отделанная платиной и серебром. Вместимость – один ДЕКАН костей (а больше ещё никому и не требовалось). Строгие буквы без всяких выкрутасов и дешёвых виньеток были углублены в металл лицевой панели на добрых пять миллиметров. На крышке выгравирована сценка из «Руководства по извлечению святых мощей». Высокий класс! У незнакомца, возможно, не было совести, но у него был стиль. А это часто позволяет запудрить мозги парням вроде нас, не говоря уже о женщинах.

Только в одном месте великолепная рака была слегка повреждена. Возле кодового замка с миллионом комбинаций осталось уродливое радужное пятно, окружавшее лохмотья окалины, – след прикосновения САЛАМАНДРЫ. Но кто бы ни пытался взломать раку, ему это не удалось. И я не сомневался в том, какая судьба постигла его после дерзкой неудачной попытки…