Джон ван де Рюит

Малёк

Посвящается моим родным, которые научили меня смеяться

Благодарности

На пути длиной в три года — с тех пор, как Малышка Милли произнес свои первые слова, и до появления этой книги в нынешнем ее виде — бесчисленное количество людей были моими проводниками и сопровождали Милли в его приключениях.

Мои оглушительные аплодисменты замечательной команде издательства Penguin за их веру, щедрость и абсолютный профессионализм, в особенности Элисон Лоури, Джереми Борейну и моему издателю Джейн Рейнджер. Также спасибо Хейли Скотт и Клэр Хекрэт. Моему литературному агенту, театральному гуру и другу Рою Сардженту за веру и добрый совет. Тамар Мескин за огромную редакторскую работу над ранними версиями романа — без нее книга никогда не была бы написана. И конечно, Дейву, Роз, Кэти и Эш — без них никуда.

Также спасибо Сью Кларенс, Джулии Кларенс, Энтони Стоньеру, Мюррею Макгиббону, Бену Воссу, Ричу (Фьюзу) Милри, Д. М. Р. Льюис, Джанет Стент, Гаю Эмбертону (он вовсе не банановый вандал) и Вампи Тейлор.

Джон ван де Рюит

Июль 2005

Действующие лица

Семья

Мама

Папа

Вомбат

Безумная восьмерка

Джон Мильтон, он же Милли, он же Малёк

Роберт Блэк, он же Рэмбо

Чарли Хупер, он же Бешеный Пес

Саймон Браун

Верн Блэкаддер, он же Человек Дождя

Генри Баркер, он же Геккон

Сидней Смитерсон-Скотт, он же Жиртрест

Эл Гринстайн, он же Гоблин

Девчонки

Русалка

Аманда

Кристина

Старосты

Староста школы — Пи-Джей Лутули

Джулиан

Берт

Грант Эдвардс, он же Червяк

Гэвин, чудак, живет под лестницей

Учителя

Директор — мистер Глокеншпиль (Глок)

Заведующий пансионом — мистер Уилсон (Укушенный)

Учитель английского — мистер Эдли (Папаша)

Учитель истории — Криспо

Учительница актерского мастерства — миссис Уилсон (Ева)

Режиссер школьного театра — мистер Ричардсон (Викинг)

Тренеры

Тренеры команды по регби для мальчиков моложе четырнадцати — мистер Лилли и миссис Бишоп (жена преподобного Бишопа)

1990

Когда померк, до половины лет, Свет для меня в житейской тьме кромешной, «К чему мне, — вопросил я безутешно, — Талант, который зарывать не след? Как может человек, коль зренья нет, Предвечному Творцу служить успешно?» О своей слепоте. Джон Мильтон

17 января, понедельник

04.30. Не сплю. Первые лучи солнца проглядывают из-за тюлевых бабушкиных занавесок. Кажется, меня тошнит. Простыня под ногами липкая, сердце бьется, как африканский «там-там». Вставать пока рано.

04.48. Кроме меня не спят только соседские собаки — лают на восходящее солнце как ошалелые.

04.50. Папа проснулся. Слышу громкий вопль из окна его спальни. Теперь собаки лают еще громче. Папа идет по коридору и ругается себе под нос. (Он ненавидит наших соседей, потому что они якобы не замечают, как их собаки гавкают всю ночь. Папа грозится подать на них в суд или избить до полусмерти.)

05.00. Наш квартал сейчас взорвется: папа включил сверхзвуковую поливалку для роз, реагирующую на тепло (она ревет, как катер, наткнувшийся на песчаную отмель на полном ходу). Поливалка такая крутая, что, когда мы ее включили первый раз, она вырвала с корнем розовый куст сорта «Королева Елизавета», принадлежащий Вомбату (моей бабуле). На папе пижамные шорты с изображением звезд крикета, подаренные мной на Рождество, и хирургическая маска для защиты от ядовитых химикатов, которые он разбрызгивает в атмосферу; он нацеливает поливалку на соседский двор и пускается в пляс на лужайке под моим окном как чокнутый. Может, отправиться в школу-интернат — не такая уж плохая идея?

05.01. Из окна наблюдаю, как мама выходит в сад в ночной рубашке с цветочками и кричит что-то папе на ухо. Тот прекращает плясать, выключает поливалку и идет за мамой в дом. Похоже, последнее слово все-таки осталось за соседскими собаками.

05.30. Папа выбился из сил после своего утреннего танца. Слышу, как он храпит, а мама орет на полицейских у ворот. Вид ее ночной рубашки, должно быть, перепугал их не на шутку, потому что они спешат закончить разговор, быстро извиняются и убегают под безопасную крышу своего полицейского фургончика.

06.00. Пора. Я встаю. У двери стоят мой огромный металлический армейский чемодан, спортивная сумка с формой для крикета и старое одеяло с эмблемой «Доброго рыцаря», много лет служившее мне верой и правдой. Школьная форма висит на старой проволочной вешалке. Снимаю с нее блейзер — он кажется слишком жарким и тяжелым.

08.00. Самоотверженно пытаюсь проглотить полный рот зеленоватого омлета (со скорлупками). Я бы выбросил его в окно, но мама следит за мной, как ястреб. Сказала, что перед отъездом в школу нужно хорошо покушать. Мамина отвратная стряпня давно стала легендой — папа отказался от завтрака, так как его до сих пор мутит после вчерашней жареной свинины (кажется, это была свинина). Я нервничаю и есть все равно не могу; большую часть вкуснятины удается спрятать в салфетку. Кладу ее в карман и потом выбрасываю в унитаз.

08.30. Папа надорвал спину, когда пытался забросить мой чемодан в багажник. Он хватается за поясницу так, будто его только что ножом пырнули, падает на траву и корчится в агонии. С помощью Инносенс[1] (нашей верной домработницы) затаскиваю чемодан в машину, втиснув его на заднее сиденье. Мама подозрительно косится на Инносенс, когда та смачно чмокает меня в губы на прощание (мама уверена, что наша домработница держит подпольный бордель в своем домике на заднем дворе).

08.36. Папе приказано переодеться — извалялся в чем-то вонючем во время своих драматических сцен на траве. Теперь мы опаздываем. Мама постукивает по циферблату часов и сердито смотрит на меня, будто это я виноват. Внутри меня страх вдруг пересиливает волнение, и мне хочется, чтобы все отменилось и мы легли обратно спать.

08.42. Все готово — мама в ярко-красном платье, папа в твидовом пиджаке и бабочке и я, в новом синем блейзере, угольно-черных брюках, красном галстуке и белой рубашке (которая в магазине казалась слишком большой, а теперь точно душит меня). Папа сигналит и выруливает на проезжую часть наш «рено-универсал» 1973 года. Соседские собаки отвечают адским лаем. Папа откидывает голову и заходится маниакальным смехом; колеса визжат, и вот мы уже едем навстречу транспортному потоку. Назад дороги нет.

11.00. Охранник-африканец отдает честь и открывает высоченные белые школьные ворота. Мы проезжаем сквозь них и едем по красивой аллее, усаженной деревьями, — ее называют «дорогой пилигрима». В конце аллеи — школьные корпуса, гиганты из красного кирпича, поросшие мхом и плющом. Папа так поглощен парочкой спаривающихся собак, которых он показывает маме, что не замечает лежачего полицейского, который чуть не пропарывает брюхо машины. Наш «универсал» подкатывает к школе и пристраивается между «роллс-ройсом» и «мерседесом». Сообщая о нашем прибытии, ржавая тарантайка выблевывает пару галлонов машинного масла на мостовую.

Нас встречают два старшеклассника в таких же красных галстуках, как у меня. Они представляются Джулианом и Бертом. Джулиан — худощавый, уверенный, с голубыми глазами и волнистыми волосами; у него пружинистая походка и жизнерадостная манера общения. Берт здоровяк… настоящий здоровяк (выглядит почти как папа). У него кривые зубы, отсутствующий взгляд и похожий на лошадиное ржание смех. Джулиан объясняет — они с Бертом старосты корпуса, где мне предстоит жить.

Пока они тащат мой чемодан через огромную арку во двор с безупречно ухоженной лужайкой, мама зачитывает длинный список моих невероятных талантов (стипендиат, звезда крикета, староста начальной школы…). Когда речь заходит о моем чудесном сопрано, Джулиан облизывается и заверяет маму, что обожает хористов. Берт ржет, как лошадь, и тыкает Джулиана под ребра, отчего тот роняет чемодан папе на левую ногу. Папа издает забавный протяжный писк, после чего успокаивает нас — мол, он «здоров как бык» и все у него «путем». Я отчаянно стараюсь не выделяться, но мои предки — все равно что цирк бродячий.

Двор окружен корпусами и напоминает средневековые замки в старых учебниках по истории, что были у нас в начальной школе. Мы идем к корпусу, который на вид старше остальных. Красные кирпичные стены выцвели до персикового цвета, а мох и плющ разрослись до размеров живой изгороди. Парни ведут нас наверх по темной узкой лестнице, и мы оказываемся в длинной общей спальне, где стоят примерно пятнадцать пустых кроватей. За ней еще одна, сумрачная и жутковатая, с низкими деревянными балками и темными кирпичными стенами. Она маленькая, в ней едва помещаются восемь кроватей. Здесь страшновато и пахнет старыми носками и паркетным лаком. Одна из этих восьми кроватей — моя.