Традиции свободы и собственности в России

Александр Горянин

Ирине, Ане, Ване, Даше

Оглавление:

Введение

Часть первая. традиции собственности

Полноценная или условная?

Русское богатство

Торговая и промышленная нация

О русском экономическом поведении

Народ-антисобственник, народ-коллективист?

Мифическая община и реальная собственность: к истории одного недоразумения

Экспорт коммун из Европы 

Часть вторая. традиции свободы

Из партийной истории — всеобщей и российской

Вставка 1: «Правильные» и «неправильные» партии

Представительные органы власти до абсолютизма. Англия и Русь

Дума княжеская и царская

Не было парламента или не было слова «парламент»?

Утраченное наследие

Российское саморазвитие совершает качественный скачок

Как отмирал абсолютизм

1906-1917: Дума — великий и использованный шанс

«Советский проект»

Часть третья. попутное и неотъемлемое

Бегут ли люди в «тюрьму народов»?

Непокорность как движущая сила

Наш прорыв к свободе

О развитии прав

Цена жизни

Цена чести

Справедливый суд как условие свободы

Добрые европейские примеры и Россия

Качество жизни — составная часть свободы

Вставка 2: Российская интеллигенция и свобода

Заключение. Как вы яхту назовете, так она и поплывет

                                   Не в худой и неведомой земле владычество ваше,

                                   но в Русской, о которой знают и слышат

                                   во всех четырех концах земли.

                                               Митрополит Илларион

                                              «О законе и благодати» (около 1037 года)

О том, что свобода и собственность — чуждые для России понятия, хоть раз, да слышал у нас едва ли не каждый. В более развернутом виде это звучит (касательно свободы) примерно так: историческая Россия никогда не знала прав человека, демократического выборного представительства, справедливого суда, соперничества политических партий, независимой печати и прочих либеральных благ, личность у нас, в отличие от счастливого Запада, всегда была бесправна; самый дух свободы был неведом России до появления западных влияний, но и они усваиваются с огромным трудом, если усваиваются вообще.

Вторую гипотезу — о том, что Россия никогда не знала настоящих собственников, — начиная с 1974 года настойчиво внедряет американец Ричард Пайпс. По его словам, «старая Россия не знала полной собственности ни на землю, ни на городскую недвижимость; в обоих случаях это были лишь условные владения»1. Дабы не иметь в стране ни одной независимой от себя силы, царизм (что бы ни означал этот термин), настаивает Пайпс, «последовательно мешал сложиться крупным богатствам».

Первую из названных гипотез в самой России с видимым удовольствием разделяет немалый слой пишущего и выступающего люда. Правда, ее развернутой версией оперирует, кажется, одна лишь трогательная В.И. Новодворская. Все прочие выражают свое согласие походя, через придаточные предложения — кто ж, мол, этого не знает? «Отчего либерализм не работает в России? У нас население до свободы не дотягивает» (Михаил Делягин). «Русская власть всегда оставалась абсолютным антиподом тому, что Запад понимает под государственностью» (Юрий Афанасьев). «Люди в России остаются внутренне чуждыми демократии» (Борис Парамонов). «Стыдно и противно копаться в зловонной выгребной яме отечественной истории» («Континент», № 75, 1993; автора не называю за истечением срока давности). И, для контраста: «В Америке даже бомж ходит в городе, у него такие же права, как у президента страны» (Андрей Караулов, «Момент истины»).

Если отечественный рецензент согласен с названными гипотезами, он обычно указывает на политические причины своего согласия: «Данное Пайпсом описание российской реальности возражений не вызывает и вполне применимо к нынешней ситуации в стране» (Борис Соколов, «Pro & Contra», т. 6, 2001). Читай: это описание устыдит тех, кто мешает закреплению у нас институтов частной собственности и демократии. Из всех согласных с Пайпсом самый согласный — Е.Т. Гайдар, его я еще буду цитировать.

Впрочем, главные поклонники идеи об отторжении Россией собственности обретаются в красном лагере. Там не обязательно слышали о Пайпсе, но, как и он, пришли к этой мысли через умозрительное долженствование, а не через факты.

Идея собственности, уверяют красные, особенно собственности на землю, чужда русскому складу ума, русским не присущ торговый дух (или, для уничижения, «торгашеский»), нам отвратительны коммерция, негоция, спекуляция и прочие нетрудовые доходы, гадок телец златой. Чистые сердцем самоучки, внушающие подобные взгляды, доверчиво распространяют положения советского Уголовного кодекса на все историческое бытие России — надо полагать, видя в статьях УК СССР высшее проявление русского национального духа.

Вообще проецирование эфемерного СССР на историческую Россию — одинаково привычный вывих как у правых, так и у левых. Им бы вспомнить, что русскому государству (даже если брать только нашу письменную историю, без археологической) двенадцать веков. Семьдесят советских лет на этом фоне — краткий эпизод, страшный сон. Который, к счастью, уже позади.

Странная застенчивость российской власти и российских элит, их неумение дать идеологическое обоснование самим себе мешают им твердо заявить, что полтора десятилетия назад исправлена досадная опечатка истории: Россия отказалась от модели, не принадлежавшей ни к одной из известных цивилизаций, от модели искусственной и жестко умозрительной (притом, что характерно, придуманной на Западе).

Самостоятельное, без помощи чужих штыков (в отличие от германского, итальянского и японского случаев), одоление Россией своего внутреннего тоталитаризма — ее величайшая победа, свидетельство ее непобедимого внутреннего здоровья. Путь, на который мы встали — не подражание чьему-то образцу: Россия вернулась к цивилизационному выбору, который однозначен на всем ее пути — от Крещения и до 1917 года, вернулась к своему «я».

Всякая реставрация, как и всякая революция, должна быть своим главным интерпретатором, но современные российские верхи пока не дозрели до этой мысли. Впрочем, дозреют обязательно — у них просто нет выбора.

Мировоззренческая зыбкость российской правящей элиты немало способствует поддержанию в головах у людей той каши, когда они способны принять на веру практически любое толкование российского прошлого — и чем неблагоприятнее, тем с большим доверием.

* * *

Итак, предложены две гипотезы, с помощью которых нам пытаются объяснить всю русскую историю. Вообще-то опора на гипотезы — дело обычное. Историю объясняют, например, как следствие цепи заговоров. Историю объясняют как производное от изменения биопродуктивности данного участка суши на протяжении веков. Биопродуктивность — такая же гипотеза, не лучше и не хуже заговора. Казалось бы, кому мешает еще одна трактовка?

Мешает. Домыслы о российской «парадигме несвободы» и отсутствии у нас чувства собственности затрагивают наше общественное развитие уже тем, что внушают нации искаженную самооценку. Но, к счастью, и опровергаются они легче, чем если бы речь шла о закулисных силах или, скажем, об изотермах.

По свидетельству «Этимологического словаря» Фасмера, в русском языке «свобода» — очень старое слово, связанное с древнерусским «свобьство» или «собьство» — личность, лицо (как сегодня говорят, физическое). Отсюда же слова «собственность» и «особь» («особа»). То есть, свобода, личность и собственность неразделимы у нас с дописьменных времен. Не каждый язык может гордиться тем же — более того, есть языки, где само понятие «свобода» заимствовано из латыни.

Характерно, что в русском языке столь же древним словом является «воля», лишенное отрицательной коннотации. У «свободы», наряду с коннотацией положительной (статус свободной личности, свобода поступать по своему усмотрению, суверенитет, самостоятельность — или, по Пушкину, «самостоянье человека — залог величия его»), есть и отрицательная: это «свобода от» — от подчинения, зависимости, тягла, постоя, пут, уз, обязанностей, наказания, налогообложения. «Воля» этих двух оттенков не знает. Невозможно представить, чтобы в языке возникали понятия, лишенные соответствий в жизни.

Думаю, неспроста именно в России родилось одно из самых замечательных высказываний на эту тему: «Чувство личной собственности столь же естественно, как чувство голода, как влечение к продолжению рода» (П.А. Столыпин).

* * *

Странно, но никто, кажется, не заметил, что написанные в 60-е–начале 70-х труды Пайпса представляют собой выражено ревизионистскую версию российской истории. Почему-то повелось считать, что альтернативные и ревизионистские истории — явление совсем новое. Не такое уж новое. Полноценно ревизионистская версия истории, все объяснившая борьбой классов и сменой способов производства2, была не просто предложена, но и, более 80 лет назад, сделана в СССР обязательной. Но что ревизовала та версия в своей российской части? Национальную русскую историю? Таковой по состоянию на 1917 год просто не было, как нет и сегодня. Было несколько виноватых «Историй России» (вспомним убийственную оценку, данную Львом Толстым соловьевской «Истории»3), явно или скрыто зависимых от европейских канонов, терминов, периодизации, оценок — короче, от «европейского аршина». Ален Безансон прекрасно знает, что имеет в виду, когда говорит: «Для российской историографии характерно то, что с самого начала, т.е. с XVIII века, она в большой мере разрабатывалась на Западе»4. И разрабатывается доныне: восприятие Пайпса в качестве серьезного историка — тому пример.