Жюль Верн
Дорога во Францию
Глава первая
Зовут меня Наталис Дельпьер. Родился я в 1761 году в деревне Граттепанш, в Пикардии. Отец мой был земледелец и работал в поместьях маркиза д'Эстрель, причем мать, сестры и я помогали ему по мере сил. Отец не имел и даже в будущем не предполагал иметь никакой собственности. Будучи земледельцем, он, кроме того, был и церковным певчим, так как обладал благодатным голосом, который слышен был даже на маленьком, прилегавшем к церкви кладбище; вдобавок отец был грамотен, так что мог бы быть не только певчим, но и священником. Я почти ничего не унаследовал от него, исключая голоса.
Родители мои, много потрудившись в жизни, умерли оба в 1779 году. Царство им небесное!
Старшей из двух моих сестер, Фирминии, в эпоху моего рассказа, было сорок пять лет, второй, Ирме, сорок, а мне тридцать один год. Когда родители умерли, Фирминия была замужем за уроженцем Эскарботена, Бенони Фантомом, простым слесарем, который никогда не мог хорошо устроиться, несмотря на то, что дело свое знал изрядно. В 1781 году у них уже было трое детей, а несколько лет спустя родился и четвертый; другая же сестра, Ирма, осталась в девушках. Ввиду всего этого я не мог рассчитывать ни на нее, ни на Фантомов и должен был сам позаботиться о своей судьбе, причем мне удалось устроить ее так, что на старости лет я имел возможность прийти на помощь родным.
Первым умер отец; мать последовала за ним через полгода. Я был очень огорчен этой двойной потерей. Да! Смерть не разбирает, похищая и нелюбимых и близких нам людей; но тем не менее, умирая, постараемся быть в числе тех, которых любят.
Отцовское наследство, за вычетом всех расходов, оказалось менее ста пятидесяти ливров. И это были все сбережения, накопленные шестидесятилетним трудом! Сумму эту мы с сестрами поделили поровну, так что каждый из нас не получил почти ничего.
Итак, после смерти родителей я остался восемнадцатилетним парнем с двадцатью пистолями в кармане; но я был здоров, крепко сложен, способен к тяжелой работе, да и голос у меня был отличный! Тем не менее я не умел ни читать, ни писать, чему, как дальше будет видно, научился позднее; а тому, кто не выучился грамоте в детстве, потом она дается с большим трудом, – что всегда отзывается на способе изложения мыслей, как, например, в этом рассказе.
Что мне было делать? Продолжать труд отца? Поливать своим потом чужое добро, чтобы в конце концов пожать нищету? Перспектива печальная и далеко не привлекательная; но пока я над ней раздумывал, произошло одно обстоятельство, решившее мою судьбу.
В Граттепанш как-то приехал родственник маркиза д'Эстреля, граф де Линуа, служивший капитаном в Ла-Ферском полку и пожелавший провести у маркиза двухмесячный отпуск. Для него устраивались большие празднества, облавы, охоты на кабанов и лисиц с гончими; на эти празднества съезжалась аристократия и собирались великосветские красавицы, не говоря уж о самой маркизе, которая была очень хороша собой.
Для меня среди всего этого блеска существовал только один капитан де Линуа, державший себя просто и охотно разговаривавший с нами. Мне захотелось быть солдатом. Что же может быть лучше для здорового и сильного человека? К тому же при хорошем поведении, храбрости и некоторой доле счастья нет причин застрять в пути, если будешь бодро шагать вперед.
Многие думают, что до 1789 года простой солдат, сын буржуа или крестьянина, никогда не мог быть офицером. Это ошибка: при наличии некоторой решительности и выдержки можно было без большого труда дослужиться до унтер-офицера; затем, пробыв в этом чине десять лет в мирное время или пять в военное, можно было получить эполетку, сделаться сержантом, из сержанта лейтенантом, из лейтенанта капитаном. Затем… затем, стоп! Дальше идти нельзя. Но ведь и это уже великолепно.
Граф де Линуа во время облав несколько раз обращал внимание на мою силу и ловкость. Само собой разумеется, что в чутье и понятливости я уступал собаке, но зато при больших облавах ни один загонщик не мог перегнать меня, носившегося быстрее ветра.
– Ты, кажется, смелый и крепкий малый? – сказал мне однажды граф де Линуа.
– Да, ваше сиятельство.
– А руки сильны?
– Поднимаю триста двадцать.
– Поздравляю!
Вот и все, что было между нами сказано, но, как видно будет дальше, дело не ограничилось этим коротким разговором.
В то время в армии был странный обычай; всем известно, как производилась вербовка солдат: каждый год вербовщики рыскали по деревням, напаивали молодежь, потом давали подписывать бумагу тем, кто умел писать, а неграмотные ставили крест, что было равносильно подписи.
Затем злополучный юноша получал двести ливров, которые тут же уходили на выпивку, укладывал свою котомку и отправлялся умирать за отечество.
Такой образ действий мне был совсем не по нраву: мне хотелось служить, но не продавать себя, – в чем, думаю, согласится со мной всякий уважающий себя человек.
Так вот, в те времена офицер, получивший отпуск, обязан был по закону, при возвращении в полк привезти одного или двух новобранцев; обязательство это распространялось и на унтер-офицеров; стоимость же вербовки колебалась тогда между двадцатью и двадцатью пятью ливрами.
Все это было мне известно, и у меня явился проект, ввиду которого я, когда отпуск графа де Линуа подходил к концу, смело попросил капитана взять меня в рекруты.
– Тебя? – удивился он.
– Да, ваше сиятельство.
– Сколько тебе лет?
– Восемнадцать.
– И ты хочешь быть солдатом?
– Да, если вашему сиятельству угодно.
– Нужно, чтобы не мне, а тебе было угодно. Ты серьезно желаешь этого?
– Совершенно серьезно.
– Тебя прельщают двадцать ливров?
– Нет, меня прельщает желание послужить родине, а так как мне было бы стыдно продавать себя, я не возьму ваших двадцати ливров.
– Как тебя зовут?
– Наталис Дельпьер.
– Прекрасно, Наталис, ты мне нравишься.
– Очень счастлив, капитан.
– И если только ты согласен следовать за мной, то пойдешь далеко!
– Хоть на край света!
– Предупреждаю тебя, что я покидаю полк для морского перехода. Море не страшит тебя?
– Ничуть.
– Хорошо! Ты переплывешь его. Знаешь ли ты, что там воюют с целью прогнать англичан из Америки?
– Что такое Америка?
Я в самом деле никогда не слышал о ней.
– Есть такая страна у черта на куличках, – отвечал капитан. – Не буду тебе много о ней толковать, скажу только, что это страна, воюющая за свою независимость. Уже два года, как генерал Лафайет заставляет там говорить о себе, и в прошлом году король Людовик Шестнадцатый обещал помочь американцам своими войсками. Граф Рошамбо и адмирал Грасс уезжают туда с шестью тысячами человек. Я намереваюсь отправиться с ними в Новый Свет, и, если ты согласен сопровождать меня, мы поедем вместе освобождать Америку.
– Едем освобождать Америку!
Вот каким образом я, будучи зачислен в экспедиционный корпус графа Рошамбо, в 1780 году высадился в Ньюпорте.
Три года я пробыл вдали от Франции; видел генерала Вашингтона – гиганта ростом в 5 футов 11 дюймов, с большими руками, большими ногами, в голубом мундире с лосиными отворотами и черной кокардой на фуражке; видел моряка Поля Джонса на его корабле «Боном Ришар», видел генерала Антони Вайна, прозванного бешеным; участвовал в нескольких схватках (не без того, чтобы перед первым выстрелом не осенить себя крестным знамением); был в бою при Йорктауне, в Виргинии, где жестоко побитый лорд Корнваллис сдался Вашингтону. Во Францию я вернулся в 1783 году, не быв ни разу ранен, вернулся простым рядовым, как и прежде.
Что вы хотите, я не умел читать!..
Граф де Линуа, возвратившийся вместе с нами, хотел зачислить меня в Ла-Ферский полк, где думал продолжать службу, но меня потянуло служить в кавалерии. Я инстинктивно любил лошадей, а чтобы дождаться производства в конные офицеры, мне нужно было бы пройти такую массу чинов!
Конечно, пехотная форма всем к лицу и очень красива со своей пудреной косичкой, голубиными крыльями и белой крестообразной амуницией; но, что вы хотите – лошадь еще более соблазнительная штука, и я, по зрелом размышлении, открыл в себе призвание быть кавалеристом.
Итак, я, отблагодарив графа де Линуа, рекомендовавшего меня своему другу, полковнику де Лостанжу, поступил в Королевский Пикардийский полк.
Я люблю этот великолепный полк, и потому да простят мне, если я буду говорить о нем с нежностью, которая может даже показаться смешной. Я сделал в нем почти всю свою карьеру, уважаемый начальниками, которые никогда не лишали меня своего покровительства и подталкивали вперед по службе.
Впрочем, через несколько лет, в 1792 году, Ла-Ферскому полку суждено было сыграть такую странную роль по поводу его сношений с австрийским генералом Болье, что мне не приходится жалеть о моем выходе из этого полка. Я больше о нем говорить не буду.
Вернемся к Королевскому Пикардийскому полку. Лучше него ничего быть не может. Он стал моей семьей, и я оставался верен ему до того момента, когда он был распущен. Там счастливо жилось. Я насвистывал все сигналы, – у меня всегда была дурная привычка насвистывать, но мне прощали и смотрели на это сквозь пальцы.
В продолжение восьми лет я только и делал, что переходил из гарнизона в гарнизон, не имея ни разу случая обменяться выстрелом с неприятелем. Для понимающего человека такого рода жизнь имеет свою прелесть; кроме того, недурно познакомиться с новыми местами, особенно такому закоренелому пикардийцу, как я. После Америки не мешает, в ожидании больших переходов через Европу, взглянуть и на Францию.
В 1785 году мы были в Саррелуи, в 1788-м и 1791-м в Анжере, в 1792-м в Бретани, в Жос-селене, Понтиви, Плоэрмеле, Нанте, под начальством полковника Серр-де-Гра, в 1792-м в Шарлеви-ле с полковниками де Варднером, де Лостандом, Ла-Роком и в 1793 году с полковником Ле-Контом.
