Юрий Алкин

Исцеление

— И как давно, вы говорите, это началось?

— Давно уже. В прошлом в сентябре.

— Ааа… понятно. Одиннадцатое?

— Да. Сразу после этого.

— Ну что ж, поверьте мне, ваш муж — далеко не единственный.

— Слышишь, Дейв? Я же тебе говорила.

— Слышу, слышу… Да у меня ничего и нет.

— Не слушайте его, он сам не свой. То есть, слушайте, конечно, но не обращайте на это внимание. Он нервничает. Ну вы понимаете, что я имею в виду.

— Конечно, я понимаю. Мистер Бейли, расскажите мне, пожалуйста, в чем именно выражается ваше беспокойство.

— Да вы поймите, у меня все в порядке. Это она настояла, чтобы мы к вам пришли. Но у меня нет никаких проблем. Сплю иногда не очень хорошо. Так ведь с кем не бывает? А так все отлично.

— Ну зачем, зачем ты обманываешь? Доктор Макферсон, прошу вас, не слушайте его. Да он раз в неделю ночью с криком вскакивает. У телевизора сидит каждый вечер и только новости смотрит, только новости. Уговоры не слушает, отмалчивается. Или еще хуже — кричит, что я ничего не понимаю! Нет, Дейв, не мешай. Ты не говоришь, так я скажу. Уходит от телевизора, берет газеты. И снова — ничего кроме новостей. Раньше про кино читал, про живопись, театром интересовался. А теперь — только новости. Выходные все у компьютера просиживает. CNN, ABC, Fox, NBC — ничего другого не читает. И если бы он их нормально читал! Нет, Дейв, я скажу! Он их сначала читает, а потом сидит с каменным лицом и в стенку смотрит. А иногда наоборот — ни газет, ни телевизора, и если я включаю, кричит, чтобы я немедленно убрала эту мерзость. И чем дальше — тем хуже. Недавно страховку увеличил в пять раз. Мне ничего не сказал, я сама счет нашла. Спрашиваю: зачем? А он отвечает: я уже недолго протяну, но, может, детям повезет. Если, говорит, сама страховка не обанкротится. Я совсем перепугалась: почему не протянешь? Что же ты такое говоришь? А он: ты, Синди, почаще газеты читай, не будешь такие вопросы задавать. Теперь платим за эту страховку почти как за дом. Ну что, Дейв, что? Ты хочешь еще раз сказать, что у тебя все отлично? Да? Да? Извините, доктор…

— Ничего страшного, не волнуйтесь. Вот салфетки.

— Вы простите меня… Не могу я так больше. Это уже так долго тянется… И дети…

— Пожалуйста, успокойтесь. Вот так… Вот так… Это далеко не самый тяжелый случай. Жаль, что вы ко мне не пришли полгода назад, но и сейчас не поздно.

— Доктор, извините нас. Такая сцена…

— Ну что вы, мистер Бейли. Это моя работа. Здесь и не такие сцены бывали. Так давайте все-таки поговорим о том, что вас беспокоит. Спокойно, не торопясь. Хорошо?

— Видишь? А ты не хотел идти. Я же говорила — это можно лечить. Теперь и диагноз есть и таблетки.

— Да. И обеспеченный заработок у этого Макферсона. «Нам обязательно надо продолжать эти сессии…» Хорошо, прости, прости. Я знаю, ты права, он прав… Только не плачь. Не плачь.

— Обещай мне… обещай, что будешь принимать лекарство! И к нему будешь со мной ходить. Или сам, но только ходи.

— Хорошо, Синди, буду. Ты только успокойся. Вместе к нему пойдем.

— И три дня без газет и телевизора, как он сказал. Ну пожалуйста, я прошу тебя, попробуй.

— Ладно. Договорились. Три дня.

— Начиная с завтра.

— Хорошо, завтра.

— Или знаешь что? Давай на эти три дня уедем? Поедем в Хаянис, возьмем мальчиков. А?

— Синди, у них школа.

— Тогда поедем вдвоем. И я попрошу Сюзан переночевать у нас эти пару ночей.

— Я не могу уйти с работы без предупреждения. А у Сюзан хватает своих хлопот.

— Ты можешь уйти. Ты сам сто раз говорил как у вас с этим хорошо. Возьмешь больничный. Ты же действительно болен!

— Только потому этот эскулап прописал мне какие-то таблетки? И вообще как ты сама не выйдешь на работу?

— Не беспокойся, с этим проблем не будет. Я обо всем договорюсь.

— Может, все-таки подождем до выходных?

— Нет, ну пожалуйста, давай не будем ждать. Если ты так не хочешь ехать на три дня, давай поедем на два.

— И в пятницу будем работать?

— Да. Поработаем один день, а потом будем отдыхать целые выходные.

— Но это же просто глупо. Лучше уехать на день позже и отдыхать четыре дня подряд.

— Я понимаю. Но я тебя очень, очень прошу. Для меня. Давай поедем, а?

— Ну что мне с тобой делать…

Дэвид проснулся с неясным и непривычным чувством легкости. Часы показывали половину седьмого. Синтия еще спала. Ничего себе, отоспался в Хаянисе, с веселым удивлением подумал он. Чтобы сам, без будильника, да еще в таком настроении… Давно уже такого не случалось. Очень давно.

В Хаянисе, кстати, было на удивление хорошо. Старый дом, в который они приезжали еще до свадьбы, пустые, но очень опрятные улицы, усыпанные золотистыми листьями. Дом удалось снять мгновенно — кто еще поедет на побережье в середине недели, да еще и осенью. Хозяйка даже не пыталась скрыть приятное изумление и рассыпалась по телефону в любезностях, которые были очень похожи на искрение. Погода стояла превосходная — с кристально чистым, свежим, прохладным воздухом и почти без ветра. О купании в это время, конечно, не было и речи: мыс Код, все-таки, а не Майами. Но зато были неспешные прогулки по берегу, щекочущий запах барбекю на веранде и неожиданно приятный фильм в стареньком полупустом кинотеатре.

И воспоминания, воспоминания, воспоминания… Впрочем, чего уж там, одними воспоминаниями дело не ограничилось. И ночь была почти, если не сказать совсем, как в те времена, когда они еще студентами приезжали в этот городок. И не было мертвенных столбцов газет и холодного экрана, с которого одно за другим лились равнодушные сообщения о погибших, угрозах, болезнях и снова о погибших.

Память незаметно двинулась назад. А ведь так было не всегда. Сначала как лавина упал тот день. Упал — и в клочья разнес уютное, с детства привычное чувство безопасности. Белая неестественно пустая страница новостного сайта. Вместо широких улыбок актеров и статей о биржевых колебаниях — неуклюжие короткие строчки, говорящие о невозможном. О том, что могло случиться лишь в кино. И ничего больше — ни фотографий, ни солидных, успокаивающих комментариев специалистов. Только сухие и страшные слова. Первая мысль: это шутка! Уродливая, нелепая шутка потерявших совесть хакеров. И потом: надо включить телевизор. Щелчок. И медленно появляющаяся картина на экране. Нет… это правда. Горящие, окутанные угольно-черными тучами клубящегося дыма башни-близнецы. Растерянный голос диктора. Людские лица, на которых смешались все оттенки потрясения. Сообщения, регулярно прибывающие с неотвратимостью гигантского маятника. «Горит Пентагон… идет эвакуация… обрушилась южная башня…» Страх, переплетающийся со злостью…

Когда осел пепел, когда немного развеялся накрывший и пропитавший весь огромный город дым, когда в прессе замелькали статьи о масштабах и сроках ответного удара, оказалось, что это только начало. Выяснилось, что даже живя в Бостоне и не зная лично никого из тех, чье имя значилось в многостраничных списках погибших, можно быть отравленным гарью того дня. Эти столь созвучные с тревожным номером полиции и скорой помощи цифры 9/11 были везде. Они пламенели на обложках журналов, мерцали с экрана телевизора, смотрели с плакатов. Они впечатались, въелись намертво в слабо сопротивлявшуюся память и теперь отпечатывали свой след на каждой мысли, каждом деле. Это был даже не страх, а тоскливое щемящее беспокойство, которое неспешно день за днем отравляло жизнь.

Но тогда его еще не тянуло читать все новости. Глотать их с запойным увлечением наркомана он стал в октябре, когда роковые цифры немного отступили в газетных заголовках на задний план, и на свободу выбралось и немедленно вошло в обиход скользкое холодное слово — антракс. Вот тогда он и начал следить за каждым сообщением, гадая вместе со всей страной, где же и как проявится следующая порция язвы из далекой Сибири. Посланные невидимой рукой ничем не примечательные конверты несли в себе смертельную болезнь тем, кто их раскрывал, и страх тем, кто читал об этом на следующий день. И даже когда язвенная лихорадка сошла на нет, и стало ясно, что кто стоял за «смертью по почте» надолго останется неразгаданной тайной, привычка читать новости осталась.

Они стали его повседневной необходимостью, такой же как сон или еда. С болезненным нетерпением он открывал газету и начинал вчитываться в сухие сообщения. Благо, новостей хватало. Взрывы, чудом предотвращенные катастрофы, падающие и разрываемые на части ракетой пассажирские самолеты, невнятные угрозы, рассуждения о неминуемой войне… И постоянные предупреждения о повышенной опасности для населения.

Теперь многое воспринималось по-другому. Например, волна крови, захлестнувшая дальнюю маленькую страну на берегу Средиземного моря, с которой его, казалось бы, не связывало ничего. Как они могут так жить? — думал он о людях ходящих по улицам Тель-Авива и Иерусалима. Ведь то, что у нас произошло один раз, у них случается через день. Разница только в масштабе, и то, принимая во внимание размеры стран, не так уж она и велика. Но как они могут так жить? Каждый день ездить на работу, играть с детьми, ходить в гости, делать покупки… А потом читать об очередном месиве из рук и ног, которое появилось там где ты или кто-то из твоих близких побывал только сегодня утром. Неужели, к этому можно привыкнуть?

Сам он привык лишь к одному: к ежедневной порции новостей. Он понимал, что это увлечение зашло слишком далеко, несколько раз даже пытался избавиться от этой привычки, но все безрезультатно. Как магнитом его тянуло обратно — к словам, складывающимся в вести об изуродованных телах и судьбах. И самое обидное было то, что он подозревал, даже знал, что же именно так влечет его к этим заголовкам. Но это было настолько стыдно, настолько неловко, что он никогда не решался заглянуть глубже в себя. Потому что там, в глубине таилась облегченно-радостная мысль: «Не Синди… не детей… не меня…»