Януш Вишневский, Малгожата Домагалик

188 дней и ночей

Мир не только удивительней, чем мы предполагаем, он удивительней, чем любое наше предположение…

Париж, суббота, ночь

Вам случается ходить на прогулки в других городах и с другими мужчинами? Вам нравится, когда он ищет Вашу руку, чтобы нежно сжать ее в своей, или Вы просто протягиваете ему ее, чтобы не рисковать и не столкнуться с разочарованием, что он вообще мог бы не искать Вашей руки? А может, для прогуливающихся с мужчинами феминисток инициатива соприкосновения рук — это тоже элемент борьбы полов? И если это борьба, то за что? За право дотронуться или за право ждать проявления его желания? А может, феминистки на прогулках со своими мужчинами не нуждаются ни в каких прикосновениях? Вот лично Вам нужны прикосновения во время прогулки?

Я размышлял об этом, пока летел из Франкфурта-на-Майне в Париж и читал статью известной немецкой феминистки Элис Шварцер, которая в октябрьском номере еженедельника «Die Zeit» за 2003 год написала: «Мужчины, находящиеся у власти, эротичны, тогда как женщины, находящиеся у власти, неженственны (нем. unweiblich)». Вы обладаете властью. Через свои книги и через СМИ, в которых Вы присутствуете постоянно, Вы создаете определенные образцы. Возможность создавать образцы и воздействовать на установки людей — вот для меня квинтэссенция власти. В этом смысле Вы, по моему разумению, обладаете властью, но при этом Вы в высшей степени эротичны. И женственны. Так что в отношении персонально Вас Шварцер ошибается. А кроме того, Вы, в моем понимании, опровергаете главный тезис статьи Шварцер: «Женщины должны решить для себя, что они хотят: иметь власть или быть желанными и любимыми». Она посвятила доказательству своей правоты целых три колонки мелким шрифтом. Причем проделала это в таком стиле, будто доказывала истинность заповедей феминистского Декалога. А разве заповеди нужно доказывать? Кроме того, в своих рассуждениях Шварцер часто попадает в софистические ловушки, и, к примеру, ответственными за феномен принуждаемых к асексуализму «женщин у власти» она делает мужчин. Надеюсь, согласитесь со мной, что дело обстоит не так?

Мои мысли были заняты статьей в «Die Zeit», пока стюардесса не отвлекла меня, спросив, не желаю ли я чего выпить. Дала мне маленькую бутылочку шардоне, улыбнулась и покатила свою тележку в хвост самолета. Ее красота была типично славянской. Я обернулся ей вослед. Она стояла ко мне спиной, наклонившись над тележкой с бутылками, в темно-синем форменном костюме «Люфтганзы», и предлагала напитки пассажирам. Чтобы дотянуться до бутылки на другом конце тележки, ей пришлось нагнуться. Ее юбка открыла серебристую полоску кружев на чулках и островок загорелого тела над поясом. Тогда мне подумалось, что Элис Шварцер понимает власть слишком оторванно от реальности. В том числе и власть на борту самолетов «Люфтганзы».

Прошу прощения за длинное отступление. Я совсем не хотел в первую же ночь провоцировать Вас и говорить о других женщинах. Ни о Вашей подруге Элис Шварцер, ни о Дворкин,[1] ни тем более о стюардессах. Особенно в такую ночь, как эта…

А что, окажись Вы в Париже, пошли бы на прогулку со мной? Да в полночь? Да на кладбище?

Ночью первого ноября кладбища не вселяют страх. Если Вам случалось бывать на кладбище в такую ночь, то наверняка знаете, что впечатления чуть ли не мистические. Мне порою кажется, что для мертвых День Всех Святых то же самое, что для живых Рождественский сочельник.

Мы бы с Вами пошли на особенное кладбище. Практически в центре: 43 гектара, огороженные трехметровой стеной.

Кладбище Пер-Лашез. Есть много людей, для кого Пер-Лашез — единственная причина посетить Париж. Есть и такие, кто приехал в Париж только ради того, чтобы умереть в нем и быть похороненным на Пер-Лашез, этом разбитом на сектора пантеоне душ. Здесь каждая могила как статья в энциклопедии. Как-то мне подумалось: а что могло бы происходить за оградой этого кладбища, если бы какой-нибудь вдохновленный парами этанола или еще какой психоделической химией посильнее поэт на несколько часов оживил это место? Может, тогда Джим Моррисон из сектора N9 спел бы вместе с Эдит Пиаф из сектора N5? Шопен из сектора М9 предложил бы совместные выступления Саре Бернар из сектора L7? Гомосексуалист Оскар Уайльд из сектора К5 соблазнял бы гетеросексуального Аполлинера из сектора J8? А Пруст из сектора J8 и Бальзак из сектора J9 договорились бы вместе написать роман? А может, Делакруа из сектора J9 сетовал бы Модильяни из сектора М5, что слишком рано родился и поэтому не стал импрессионистом?

Пошли бы мы с Вами на это кладбище и убедились бы, что вход закрыт. Кладбища в Париже закрывают раньше, чем банки. Вы были бы разочарованы, не так ли? А мне было бы стыдно, что я этого заранее не проверил. Мужчина обязан сопроводить женщину туда, куда обещал сопроводить. Особенно если дело происходит ночью.

Bien cordialement,

ЯЛВ

Варшава, воскресенье, вечер

То, что Вы написали, несколько меня удивило, но и утвердило в мысли, что мы, женщины, все же знаем себя лучше. Мне никогда не приходило в голову в чем-либо и a priori (я не имею в виду прелюдию) опережать мужчину, с которым я была или тем более хотела быть. В начале каждого знакомства мне обязательно надо знать, на что я могу рассчитывать: к примеру, на теплое прикосновение руки на прогулке. Мне нужно знать правду. Но ведь в правду заложен и риск разочарования. Надо понимать, что не всегда получится держаться за руки и иметь рядом с собой родную душу. Возможно, Вы скажете, что в этом есть что-то от перестраховки. В начале знакомства мы не обращаем внимания на недостатки кандидата в любовники или мужья. Мы не думаем о неудаче. В самом начале легко сказать: не тот. Было и прошло. Adieu! Только после такой «пробежки», держа партнера за руку, можно надеть розовые очки. Очки любви. Спрыгнуть с трамплина чувств головой вниз в море чувственного безумия. Чудесно, правда? Вы еще не забыли, как это бывает?

В любом случае меня обрадовало, что Вы не видите противоречия между властностью и женственностью. С той только разницей, что в союзе, предполагающем подчинение одной из сторон, женщины или мужчины, власть не может быть эротичной. Рано или поздно она принесет рабство. Такая власть возбуждает только тех, кто любит в постели получать ремнем по заднице.

Хотя существует и такая разновидность власти, которой женщина, в особенности независимая, охотно подчинится. Так происходит, когда мужчина не боится сильной женщины, когда ему доставляют радость ее успехи, он поддерживает ее начинания и говорит: «Ты можешь быть еще лучше». Рано или поздно такой мужчина завоюет женщину и станет для нее самым желанным властителем. Но на всю ли жизнь? Не знаю… Впрочем, бывает ли хоть что-нибудь на всю жизнь?

Я, как когда-то мой отец, каждый год в Задушки[2] зажигаю лампадку. Не на кладбище, а где-нибудь на лугу, на террасе… Как и мой отец, разница лишь в том, что он уходил на пару часов в горы и сидел там, пока не догорит лампадка. Я так никогда и не спросила его, о чем он думал, за кого молился. Не успела. Вчера я была на кладбище в Повонзках. Должно быть, я пришла слишком рано. Суета, невозможность сосредоточиться и без конца звонящие мобильные телефоны. В какую аллею свернуть, где найти место для мистического соединения с душами умерших? И вдруг у кладбищенской стены я увидела группу молодых людей. Множество лампад. Подхожу ближе. Светлые лица, говорят о девушке, которая здесь покоится. «Ты должен ее помнить, она училась на одном курсе с Яцеком, а в феврале на вечеринке у Дороты на ней было красное платье». Было в них что-то настоящее, какое-то благородство и пусть еще не до конца ощущаемое ими, но все же почитание смерти.

Ну что ж, теперь мы знаем, что кладбище Пер-Лашез закрывается в пять, так, может, когда мы окажемся перед закрытыми воротами, зайдем куда-нибудь, чтобы выпить по рюмочке кальвадоса? Как в «Триумфальной арке».

С уважением,

МД

Франкфурт-на-Майне, понедельник, вечер

Домагалик не хочет «опережать мужчину»?! Что я слышу?! Вы не подумали, что этим утверждением откалываете большой кусок от того монументального пьедестала, на котором стоите? Мне всегда казалось, что женщины Вашего склада уже на первой прогулке знают, что они должны получить, а когда они этого не получают, то берут это себе сами. И лишь тогда говорят «adieu».

Вы очень приятно удивили меня. Тем более что Ваш пьедестал воздвигли главным образом мужчины из СМИ. Возможно, лишь затем, чтобы снизу посмотреть, какое на Вас белье. Я, как и Вы, выступаю за равноправие мужчин и женщин, а еще — за разделение ролей, выпадающих на их долю. Как и Вы, я считаю, что инициатива первой близости должна идти от мужчины. Так естественнее, потому что именно так (за немногочисленными исключениями) определила эволюция. Действительно, суфражистки выходили на улицы под антиэволюционистскими лозунгами, но только смешили этим народ. Демонстрациями не изменишь хромосом.

Я не считаю себя знатоком женщин, поэтому Ваше удивление безосновательно. Это все журналисты: сначала в своих рецензиях на «Одиночество в Сети» они так меня окрестили, а после выхода сборника рассказов «Любовница» просто прилепили этот ярлык мне на лоб. Мои попытки содрать его пока что не дали результата. А я хочу во что бы то ни стало избавиться от этого ярлыка, потому что, во-первых, к сожалению, он не по моей части, а во-вторых, чувствую, что пресловутое «знание женщин» отождествляется многими с имеющим негативную коннотацию «бабником». А я не бабник. То, что рассказ «Любовница» я написал от первого лица единственного числа женского рода, вовсе не означает, что я знаю женщин. Это означает лишь то, что я рискнул рассказать о женщине так, как я ее понимаю. А понимаю я ее как лучшую часть человечества, которой, несмотря ни на что, в этом мире приходится хуже всех остальных. Причем даже там, где уже давно равноправие записано золотыми буквами в главнейшие правовые акты. Что бы ни делала женщина, она должна делать это в два раза лучше, чем это делает мужчина, чтобы сделанное ею было оценено хотя бы вполовину так же хорошо. К счастью, — Вы это знаете лучше меня, — это вовсе не так трудно, правда? Но все равно несправедливо. Парадоксально, но эта несправедливость по отношению к женщине обернулась против мужчин! Ибо при истинном равноправии женщины могли бы, делая все то же самое, иметь в два раза больше времени для своих мужчин.