Русина Волкова
Родился. Мыслил. Умер
Опубликовано в журнале:
«Нева» 2006, №11
ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
Русина Волкова
Родился. Мыслил. Умер
Повесть
Русина Юрьевна Волкова родилась в г. Свердловске. Закончила философский факультет МГУ, кандидат философских наук. Работала научным сотрудником в Институте США и Канады АН СССР, имеет ряд научных публикаций по американистике. С 1992-го по 1995 год находилась на дипломатической работе в США, второй секретарь Посольства РФ в Вашингтоне. Рассказы печатались на литературных интернет-сайтах. В настоящее время автор проживает в Нью-Йорке.
I. Деррида
Жил-был философ один - Деррида Дерридой, на Дерриде сидит - Дерридой погоняет. Ну и зачем, скажите вы, нам про этого Дерриду читать, а писателям книжки писать? А просто так, чтобы знали и не выпендривались, вас-то много, а Деррида-то один такой был!..
– Вот такая грустная сказочка получается, Анюта, но ты уже взрослая у меня, многое понимаешь о жизни, попробуй понять и это. Умер не просто мой близкий друг, в мире не стало еще одного мыслителя, а много ли их вообще на земле было и будет?
Мы возвращались с дочерью Анютой с похорон моего друга детства Степы Светлова, по иронии судьбы умершего в один месяц и год с великим французским философом, евреем из Алжира, Жаком Деррида. Кстати, они даже были знакомы. Степа познакомился с ним во время своей научной стажировки в Париже. Потом они оба оказались приглашенными профессорами в Нью-Йоркском университете. Когда мсье Жак приезжал в Москву, Степа был одним из тех, кто персонально общался с мэтром вне массовых аудиторий и уж тем более без приставленных к нему переводчиков: Степин французский был безукоризненным. По-моему, именно Деррида в свое время подсказал Степе заняться гендерными исследованиями, в чем мой друг детства и преуспел в последние годы, хотя сам Степа уверял меня, что Деррида тут был ни при чем, что у него были свои личные причины потревожить традиционную культурологическую нишу феминисток и гомосексуалистов. И вот так случилось, что небеса забрали их одновременно, наверняка для того, чтобы им было с кем обсуждать важные философские вопросы, не соглашаться друг с другом, спорить, одному без другого было бы уже не так интересно оставаться в этом мире. Для меня и многих его учеников Степа был более великим мыслителем, чем общепризнанный гений Деррида, который (как я это понимала) пытался уничтожить философию и вообще все разумное, рациональное своим деконструктивизмом, а Степа посвятил свою жизнь обучению людей мыслить, не разрушая картины мира, а внося в нее смысл. Да, забыла сказать, что для студентов и коллег он был не Степой, а Николаем Николаевичем Светловым-младшим, а для меня одной - милым осликом Иа-Иа, но это требует дополнительных разъяснений, к которым я в своем скорбном нынешнем состоянии не готова.
…Я была в два раза младше сегодняшней Анюты, когда наши родители тесно приятельствовали. Степин отец был коллегой моего папы, потом одно время даже стал его начальником, к общему удовольствию обоих, так как работать под началом старшего товарища всегда приятнее, чем горбатиться на какого-нибудь выжившего из ума идиота, поставленного партией на ответственную должность, считал мой отец. Умные, ироничные, мой - младше, его - старше, они всегда находили темы для разговоров не только на рабочие темы, но и о политике, литературе, музыке, оба страстно любили оперу - мой отец хорошо пел арии, Степин предок аккомпанировал вокалу художественным свистом.
С мая по сентябрь в свободные выходные мы семьями ездили на пикники. Кроме наших двух семей, приглашались и другие пары, преимущественно бездетные: и так нарушителей спокойствия было больше чем нужно, чтобы не испортить воскресный день на природе: трое Светловых-младших и я с братом. Причинами популярности наших пикников были привезенная отцом из научной командировки в Англию игра британских пивных “Дартс” и мамины рыбные пироги с визигой. Неизвестно, что из этого было большей экзотикой. Зарубежные командировки считались серьезной привилегией, и везли из них обычно то, что можно было с выгодой продать для пополнения домашнего бюджета, а не модные дорогие игрушки, так что наша игра была капризом “стиляги от науки”, как звали моего отца завистники. А про пироги с визигой не слыхали не только все остальные академические жены, но даже их деревенские домработницы. Мама же пекла и курники, и шаньги со сметаной, пироги с черемухой и калиной, расстегаи, а на пикники обязательно возила накрахмаленную скатерть и серебряные столовые приборы, “чтобы не превращаться в дикарей”.
После спиртного компания расслаблялась, начиналось веселье в понимании взрослых - блатные песни и непристойные анекдоты, так что нас, детвору, прогоняли из-под ног, и мы с удовольствием сматывались подальше, где и разбегались по интересам. Братья играли в “Дартс”, гоняли мяч или обсуждали достоинства кинозвезд в сравнении со своими школьными пигалицами, а мы со Степой улетали в Камелот. Я была принцессой, которую похитил дракон, а Степа - рыцарем, пришедшим меня спасать. Он посвящал мне баллады собственного сочинения, называя в них “прекрасной дамой”, я млела. Однако даже в таких интересных играх он всегда был тем же занудой, которым и остался до конца жизни. Даже дракона он побеждал не как рубаха-парень, сплеча отсекая все три головы, а придумывал какие-нибудь загадки с закавыкой, которые головы одна за другой (из-за недостатка играющих мне приходилось быть еще и драконом по совместительству) тщетно пытались разгадать и сдавались на милость победителю.
Потом между нашими родителями “пробежала черная кошка”, и они перестали общаться. По словам моего отца, Светлов-старший не по-дружески повел себя в его отношении, подмочив моему папочке научную репутацию и сильно подпортив карьеру. На одном из собраний института он заклеймил ненаучное поведение отца в зарубежных командировках, растратившего командировочные не на закупку научных книг и журналов, а на дурацкие буржуазные игрушки. Когда отец пытался оправдаться тем, что он “Дартс” не покупал, а выиграл в одном из “пабов”, получилось еще хуже: во-первых, все поняли, что, находясь на стажировке, он посещал пивные заведения, а во-вторых, что он к тому же и азартный игрок. Более того, Степин отец выступил еще и в научной печати с нападками на папины последние разработки, восклицая, что для научной истины “нет ни блата, ни ложно понятой дружбы”.
Что говорил Степе по этому поводу его отец, я не знаю, но общаться друг с другом нам было запрещено. “Понятно, что ничего хорошего от этой семейки не дождешься! Степа-то, наверное, только про своего деда-академика всем рассказывает, а то, что два других деда с обеих сторон родителей твоего Степки были советскими шпионами, ты уж точно не в курсе, а один из его прадедов по слухам, был министром культуры у Петлюры, отсюда, наверное, у Светлова-старшего тяга к художественному свисту. Погоди, может, еще все свои мозги и деньги окончательно высвистит-то, - злорадно подводила итог генеалогических размышлений о роде Светловых моя обычно доброжелательная мама и добавляла: - Что они думают, что никто про них ничего не знает? Тоже мне - секрет Полишинеля! Как будто у людей ни глаз нет, ни ушей, ни мозгов, как будто мы в другом мире живем!” Поэтому юные отпрыски Монтекки и Капулетти вынуждены были в дальнейшем встречаться тайком. Но мы звали друг друга не Ромео с Джульеттой, поскольку это было бы глупо: искра влюбленности так и не вспыхнула между нами, я получила прозвище Крошки Ру, а он по своему занудству мог претендовать только на Иа-Иа.
В позднем подростковом возрасте мы со Степой продолжали играть в наш “Камелот” - правила игры усложнялись, сейчас она уже больше походила на то, что впоследствии станет основой компьютерных игр с многовариантными выборами у играющих. Мы добавили туда и вопросы на знание латинских крылатых выражений, исторических реальностей и даже каверзные литературные загадки типа “как звали лошадь Казбича в “Герое нашего времени”. В одну из таких встреч я и спросила его про давно мучившую меня загадку: “Степа, а правда, что тебя официально зовут Николаем Николаевичем?” - “Какая разница? Ведь ты зовешь меня Иа-Иа, а до этого звала Ланселотом. Значит, имя меняется в зависимости от той игры, в которую играешь”. Логично! Больше меня эта странность со Степиным именем не удивляла. Он был мой тайный друг, сначала это был секрет только для родителей, потом вошло в привычку, и я не говорила о нем ни моему мужу, ни дочери, ни другим друзьям, хотя наши с ним свидания носили исключительно невинный характер, но так приятно было иметь тайну!
Возвращаясь назад, я думаю, что, даже если бы между нами случайно и завязалась интимная связь, учитывая особенности периода полосозревания, это бы все равно не повлияло на наше дальнейшее сближение - что может быть ближе дружбы? Могу себе представить, как это могло бы произойти. Допустим, лежим мы со Степой при луне в построенном из веток шалаше на берегу озера, где в детстве играли в драконов и принцесс, или на родительской даче, куда я частенько уезжала прятаться от занудства предков и приглашала с собой для компании кого-нибудь из подружек или того же Степу… Так вот, лежим мы с ним вместе в полутемной комнате при свечах и болтаем о чем-то сокровенном (еще старик Фрейд понял основу атмосферы доверительности - приглушенный свет, закрытые глаза, тихий голос, лежачее положение, правда, он - наверное, из-за конспирации - ничего не говорил о том, что пациент должен был лежать рядом с психоаналитиком), и вдруг между нами пробежал электрический заряд, говорящий о чем-то большем, чем дружба, и вот уже к доверительности прибавляется нежность, к нежности - страсть, и мы уже не Крошка Ру и Иа-Иа, а разделенные враждующими родителями Джульетта и Ромео. Могло такое произойти? Могло. Но ведь не произошло? Нет, не произошло, так что оставим это избитое сравнение для вывески салона лазерной эпиляции, что в Мытищах:
